Двойник. Дверь в лето - Хайнлайн Роберт Энсон (читать книги без сокращений .txt) 📗
Дак и Капек спустили тело на лифте. Я им был не нужен.
Пришел Родж, похлопал меня по плечу и опять ушел. Пенни тоже пошла вниз. Я встал и вышел на балкон — мне нужен был свежий воздух, хотя воздух там был тот же, что и в комнате искусственный.
Они убили его. Враги убили его так же верно, как если бы воткнули нож в спину. Невзирая на все трудности и опасности, которые мы пережили, в конце концов они все же достали его.
«Гнуснейшее из всех убийств!»
Мне казалось, что внутри меня все мертво, все окаменело от шока. Я видел умирающим самого себя…
Я видел, как умирал мой отец. Теперь я понимал, почему так редко удаются операции по разделению сиамских близнецов. Вот и я тоже умер.
Не знаю, как долго я пробыл на балконе. Очнулся от голоса Роджа за спиной:
— Шеф!
Я обернулся.
— Родж! — сказал я зло. — Никогда больше не называйте меня так, прошу вас.
— Шеф, — настаивал он, — Вы же знаете, что вы обязаны сделать, не правда ли?
Голова у меня кружилась, лицо Роджа расплывалось перед глазами. Я не понимал, о чем он говорит, да и не хотел понимать.
— О чем вы?
— Шеф… Человек может умереть, но представление должно продолжаться. Вы не можете бросить нас в такую минуту.
Голова раскалывалась от боли, глаза не могли ни на чем сфокусироваться. Мне казалось, что он то подплывает ко мне, то отдаляется, хотя голос звучал одинаково громко.
— … отнять у него шанс завершить свой труд. Вы обязаны сделать это ради него. Вы должны его воскресить.
Я встряхнул головой и сделал мощное усилие, чтобы овладеть собой и ответить ему.
— Родж! Вы сами не понимаете, что говорите. Это же чудовищно! Это, наконец, просто нелепо. Я не государственный деятель. Я только жалкий лицедей. Мое дело — корчить рожи и потешать зрителей. Больше я ни на что не гожусь.
К своему ужасу я услышал, что говорю голосом Бонфорта.
Родж внимательно поглядел на меня.
— А по-моему, вы совсем неплохо справлялись с делом.
Я попытался изменить голос и вернуть себе способность контролировать происходящее.
— Родж! Вы просто не в себе. Когда вы успокоитесь, вы поймете, как смехотворно ваше предложение. Вы правы, представление должно продолжаться, но не так, как предлагаете вы! Сделать надо вот что — и это единственный выход — вам следует самому занять его место. Выборы выиграны. У вас большинство — занимайте его место и выполняйте обещанную программу.
Он посмотрел на меня и грустно покачал головой.
— Я сделал бы это, если бы мог. Сознаюсь в этом. Но не могу. Шеф, вы помните эти проклятые заседания Исполнительного Комитета? Ведь это вы удерживали их всех в рамках приличия. Вся Коалиция держалась лишь на одном — на личности и авторитете одного единственного человека… Если вы не возьметесь за дело сейчас же, все, ради чего он жил и умер, распадется на куски и рухнет.
Мне было нечего возразить. Может быть, тут он и был в чем-то прав. За эти полтора месяца я вник в кой-какие тайны политической машинерии.
— Родж! Если даже то, что вы говорите, верно, предложенное решение все равно никуда не годится. Нам удалось спастись от разоблачения только потому, что я показывался в тщательно подготовленной обстановке — и то мы чуть не попались. Но чтобы работать день за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем, а может быть, и год за годом, как я понял вас… Нет! Это просто немыслимо, невозможно. Я на это не способен!
— Способны! — Он наклонился ко мне и с силой произнес: — Мы это уже обговорили. И знаем опасности не хуже вас. У вас будет возможность войти в курс дела, постепенно. Для начала две недели в космосе, нет, черт возьми! Месяц, если понадобится! Вы будете все время учиться. Прочтете его дневники, его детские школьные записи, его записные книжки. Вы пропитаетесь всем этим насквозь. А мы будем вам помогать. Я ничего не ответил, а он продолжал: — Послушайте, Шеф! Вы ведь уже поняли, что в политике личность — это не один человек, а команда. Команда, связанная единством целей и убеждений. Мы потеряли нашего капитана, и нам нужен другой. А команда цела.
На балконе оказался Капек. Я даже не заметил, как он тут появился. Я повернулся к нему.
— Вы тоже за это?
— Да.
— Это же просто ваш долг, — добавил Родж.
— Ну, я не стал бы так далеко заходить, — медленно произнес Капек, — я только надеюсь, что вы это сделаете. Но, черт побери, я не хотел бы, чтобы ваше решение лежало на моей совести. Я верю в свободу воли, как бы смешно это не звучало в устах человека медицинской профессии. — Он повернулся к Клифтону: — Лучше оставить его одного, Родж. Ему решать.
Хотя они и ушли, я недолго оставался в одиночестве. Появился Дак. К моему великому облегчению и радости, он не стал величать меня шефом.
— Привет, Дак.
— Привет. — Он помолчал, пуская дым и любуясь звездами. Потом повернулся ко мне, — Старина, нам пришлось плечом к плечу пройти через кой-какие дела. Теперь я знаю тебя как облупленного и с радостью приду тебе — помощь с оружием ли, с деньгами ли или просто с кулаками, даже не спрашивая, зачем она тебе понадобилась. Если ты решил бросить это дело, я ни слова не скажу в осуждение и ни на йоту не изменю своего мнения о тебе. Ты и так уже совершил почти невозможное.
— Х-м-м. Спасибо, Дак.
— Еще одно слово, и я смываюсь. Помни вот что: если ты решишь отказаться от этого дела, то та сволочь, что погубила его — она победит. Победит, несмотря ни на что.
И ушел с балкона.
Я чувствовал, что мой мозг прямо разрывается. И тут мне стало нестерпимо жаль себя. Все было так несправедливо. У меня была своя жизнь, которую я хотел прожить по-своему. Я был в расцвете сил, впереди меня ждали высочайшие триумфы моей карьеры.
Как можно было требовать, чтобы я похоронил се бя, — и возможно на долгие годы — став анонимным исполнителем роли другого человека, а в это время публика забывала бы обо мне, и продюсеры, и режиссеры — тоже. Эти-то наверняка решили бы, что я умер.
Нет! Это было нечестно! Даже просить меня об этом было невероятно жестоко.
Потом я немного успокоился, и чувство обиды притупилось. В небе висела большая, прекрасная и вечная Мать Земля. Я подумал о том, как отмечается там сейчас ночь победы на выборах. Хорошо были видны Марс, Юпитер и Венера, горевшие ярко на фоне Знаков Зодиака.
Ганимед, конечно, был не виден, как и та крошечная колония на Плутоне.
«Миры Надежды» называл их Бонфорт.
Но Бонфорт был мертв. Его больше не существовало. Они отняли у него священное право на жизнь.
Отняли, когда он был в расцвете сил. Он мертв.
А эти хотят, чтобы я воскресил его, дал бы ему новую жизнь.
Гожусь ли я для этого? Могу ли соответствовать тем благородным целям, которые он ставил перед собой? Если бы он был на моем месте, как бы он поступил? Сколько раз за время избирательной кампании я ставил перед собой такой вопрос как бы поступил на моем месте Бонфорт.
Кто-то стоял за моей спиной. Я обернулся и увидел Пенни. Посмотрел и спросил:
— Это они прислали тебя? Тоже будешь меня уговаривать?
— Нет.
Она ничего не добавила и, по-видимому, не ждала ответа. Друг на друга мы не смотрели. Молчание становилось невыносимым. Наконец я прервал его.
— Пенни, если я попробую, ты мне поможешь?
Она быстро повернулась ко мне.
— Да. О да, Шеф! Я помогу!
— Тогда я попытаюсь, — чуть слышно сказал я.
Все это я написал двадцать пять лет назад, пытаясь привести в порядок свои мысли. Я старался говорить правду и не щадил себя, тем более что читать это должны были только я и мой личный врач — доктор Капек. Как странно спустя четверть века читать эти наполненные эмоциями и не очень умные слова юноши. Я помню его хорошо, но мне трудно даже представить, что и он — это тоже я. Моя жена Пенелопа поддразнивает меня, утверждая, что помнит его лучше, чем я, и что никогда его не любила. Время меняет нас.
