Пылающие скалы - Парнов Еремей Иудович (книги полностью .TXT) 📗
Свободные от волевого принуждения строчки явственно дышали любовью. Они были безошибочным зеркалом, в котором творец мог увидеть себя изнутри. В тончайшей амальгаме, сплавленной из эфирного алхимического серебра, переливалась радуга. Она и открыла Кириллу сокровенное. Отражённое в зеркале мироздание предстало в спектральном ореоле той буйной ликующей силы, которой был одухотворён каждый атом.
“Любовь, что движет солнца и светила”, — пришла на ум строка Данте.
Кирилл вдруг порадовался, что получил добротное техническое образование, не поддавшись давнему соблазну пойти в гуманитарии. Он понимал, как устроен мир в самых его основах. Отрешённая от привычных образов абстрактная математика обрела ныне неслыханную звуковую гармонию, искрометный цветовой ряд. Кирилл вдруг поверил, что сможет писать так, как хотел, но не умел раньше, как не умеет никто на земле. И это пребудет с ним, доколе продлится наделившее его небывалым прозрением волшебное помешательство. Но даже мысль о гениальной поэзии, повеяв восторженным холодком, не завладела сознанием надолго. Ничто не могло отвлечь Кирилла: он любил.
Побледневший, осунувшийся, с угольными тенями под глазами, он пропустил гимнастику, выйдя лишь к завтраку. Был понедельник, и в лагере, соблюдая морской обычай, потчевали картошкой в мундире с сельдью. Вернее, с малосольной иваси, приготовленной по всем правилам искусства: с гвоздичкой и сахарком. Кирилл заставил себя немного поесть и с наслаждением выпил кружку горячего чая. Нетерпеливо поглядывая на часы, он выжидал случая незаметно ускользнуть, чтобы занять насиженное гнездо на сопке, откуда открывался отрезок дороги на биостанцию. Это было единственное место, где он чувствовал себя более или менее спокойно, самоотверженно выжидая, когда возникнет из-за поворота её взволнованное лицо. Нет, не лицо, не глаза, потемневшие от тревоги, потому что отдельных черт не разглядеть с такой высоты, даже не золотистые волосы. Он узнавал её по легчайшей походке. Узнавал не зрением, но всем существом, когда обрывалось внезапно сердце и куда-то проваливался весь окружающий мир.
Часами лежа на выгоревшей траве, где стрекотали кузнечики и мелькали рыжие мотыльки, Кирилл с горечью спрашивал себя о том, были бы возможны их встречи без такого его терпения и постоянства? По всему выходило, что нет. Только его упорством и теплился обречённый непрошеный свет. В своём эгоцентричном унынии он как-то не задумывался над тем, почему Светлана всё-таки приходила сюда и спускалась в Холерную бухту, а то и взбиралась на холм. Забиваясь в метровые лопухи, он по-ребячьи таился, чтобы не сразу выйти на её путь, но не выдерживал долго, страдая от уязвлённой гордости. Напрасно уговаривал он себя ночами, что должен её заставить ждать, как дожидается сам. Тщётно пытался выдержать характер и пропустить хотя бы день.
Когда однажды Светлана не пришла, Кирилл, не находя себе места, промучился на сопке до темноты. Возвратившись на следующее утро, он был готов к самому худшему, опустошённый волнением и тоской. Если бы она не появилась к полудню, он бы отправился на поиски. Приняв столь простое и совершенно естественное решение, он едва не заболел от беспокойства. В голову лезли самые странные мысли. Всё казалось, что он нарушает какую-то заключённую между ними молчаливую договоренность, и это угнетало его временно помрачённую душу. Но, пожалуй, больше всего он страшился обнаружить свою полнейшую зависимость от неё: от её воли и даже каприза.
Зато каким неожиданным счастьем опалило лицо, когда она вдруг вынырнула из-за белого камня. Выяснилось, что её куда-то возили и вообще навалилась уйма работы, а потом кто-то откуда-то нагрянул и пришлось до позднего вечера пить.
Заторможенное сознание Кирилла не улавливало подробностей, но от её торопливой, словно извиняющейся скороговорки остался неприятный осадок. Оказывается, она всё это время спокойно работала, болтала с друзьями, потягивала коньяк. А он умирал. И наверное, уже умер, потому что существование, на которое обрёк себя, недостойно называться жизнью. Так и швыряло его из крайности в крайность: от готовности к бунту против поработившей его злой силы до полной покорности ей.
— Что с тобой, Кира? — услышал он из своего далёка грустный голос Тамары. — Ты не болен?
— Я здоров. — Кирилл вздрогнул и поморщился, как от удара. — А в чём, собственно, дело? — бросил с вызовом, взглянув на часы.
— Ты бы на себя поглядел… Где-то целыми днями пропадаешь, не ходишь на тренировки. Ребята, между прочим, обижены.
— Чему обижаться? — укоризненно вздохнул Кирилл. — Я же никому не делаю зла, даже тебе, Тома.
— Да, зла ты не делаешь, но в коллективе так себя не ведут. Ведь здесь не какой-нибудь дом отдыха, а спортлагерь. Есть определённый распорядок, режим.
— Значит, меня отчислят за нарушение, — он покорно кивнул. — Может, и телегу в институт накатают?
— Кому ты нужен, осёл! — Она пренебрежительно передёрнула бронзовыми плечами. — Живи себе как знаешь.
— Откуда такое всепрощение? — Он пытался скрыть свою растерянность гаерским тоном. — Я бы на вашем месте обязательно принял меры.
— Но ты на своём месте, — печально возразила Тамара. — И времени уже не осталось перевоспитывать. — Она отрицательно помотала головой. — Всего неделя.
— Шесть дней, — уточнил Кирилл.
— Тем более… Так что с тобой всё-таки происходит? Мне очень жалко тебя, Кирилл.
— Не знаю, Рыбка, — откликнулся он с внезапной теплотой. — Ты не жалей… Всё пройдёт, как-нибудь утрясётся.
— Кто эта женщина? — тихо спросила Тамара, пряча глаза.
— К-какая женщина? — внутренне сжавшись, переспросил Кирилл.
— С которой ты шляешься каждый день! — бросила она, не сдержавшись.
— Зачем так грубо, Тамара? — Кирилл понимал, что она по-своему мучается, но не находил в себе сил сострадать. — Если будешь продолжать в подобном тоне, то лучше давай прекратим, — чужие, никак не свойственные ему слова сами сорвались с языка.
— Прости, — сразу опомнилась она. — Я не хотела… Ты любишь её?
— Не знаю, Рыба. — Кирилл через силу прервал затянувшееся молчание. Впервые за все эти полубредовые дни кто-то спросил его о Светлане и он мог говорить о ней вслух. Какое это было блаженное облегчение! — Наверное, очень…
— Вы были раньше знакомы? — Тамара продолжала выпытывать с затаённой подозрительностью. — Она что, правда из МГУ?
— Ты-то откуда знаешь? — слегка удивился он, но тут же понял, что Томке и, очевидно, не ей одной уже многое известно о Светлане, наверняка больше, чем знает он сам. Шевельнулось намерение поддержать разговор, не столько с целью узнать что-то новое, сколько из неизведанного щекочущего наслаждения произносить её имя.
— Давай лучше не будем об этом, — с нажимом отрезал он, устыдившись. — Ладно?
— Как хочешь, но имей в виду: тут её многие знают… Между прочим, ей намного больше лет, чем кажется… Или ты уже знаешь?
— Я ничего не хочу знать, — отчеканил Кирилл.
— И даже о её прошлом? — с внезапным остервенением выкрикнула Тамара, блеснув боковыми коронками.
— Перестань! — Кирилл больно сдавил ей локоть. — Тебя это никак не касается, слышишь?
— Конечно, — её голос сорвался. — Кто я тебе? И кто ты мне?
— Именно, — он отпустил её отталкивающим движением. — Молодец, что всё правильно понимаешь.
— Но ты дурак, Кира! — Она укрыла ладонью побелевшие следы от его пальцев. — Какой же ты дурак!
— Извини, но мне пора, — опять взглянув на часы, бросил он отчуждённо.
Ночью прошёл дождь, и раскисшая глина тяжело налипала на резиновые подошвы. Над болотом ещё висел туман. Вершины сопок исчезли, словно срезанные ножом. Даже ближайшие деревья смутно, как на недодержанном снимке, прорисовывались в молочной пустоте. Едва ли сверху можно было увидеть дорогу.
Однако за седловиной, где тропу пересекал залитый ржавчиной олений след, видимость стала лучше. Там вовсю задували ветра, открывая голубые провалы бухт, хоть и смазывала морской горизонт матовая завеса, за которой полыхал жаркий поляризованный свет.
