Только тишина - Петецкий Богдан (мир книг .TXT) 📗

Мужчина в тужурке шевельнулся. Глубоко вздохнул на какое-то время задержал воздух в груди. Лицо его потемнело.

— Как тебя зовут? — спросил я, глядя ему в глаза.

Он отвернулся. Сухо откашлялся, потом ответил:

— Бор. Студент…

— Чем занимаешься?

— Биохимией. Точнее…

— Занимался, — подхватил я. — Тридцать лет назад. И что намереваешься делать… потом?

Он с трудом проглотил слюну. Я встал и дал ему напиться. Он захлебнулся, какое-то время жадно хватал воздух. Отдышался, наконец, и прохрипел:

— Ничего…

Я обошел это молчанием. Оглядел остальных, приглашающе приподняв стакан.

Пили все. Кроме личности в желтой рубашке. Этот сохранял неприступность. Он напоминал доисторического жреца, попавшего в руки почитателей враждебного бога. Когда я спросил, как его зовут, он закрыл глаза и замер неподвижно, словно ожидая удара топора.

Я пожал плечами и вернулся в кресло.

— Скомбинировали вы неплохо, — сообщил я, цедя слова. — Если бы я хоть раз заметил человека, то веселились бы вы недолго. Я не оставлял дома автоматов. Не предполагал, что отыщутся желающие питаться корнями. Вот ведь глупость какая.

Я был зол. Теперь я мог только жалеть их. Но оказался не в состоянии сдержать накопившееся раздражение.

— Мы получили, — неожиданно заговорил Бор, — определенные сигналы. Ты достаточно четко давал о себе знать…

Я успокоился. Ясное дело. Я припомнил свой поход к гибернатору. «Папочку». Открыл рот, чтобы ответить, но не усел. Меня заморозил пропитанный ненавистью голос «желтого».

— Молчать! — прохрипел он. — Вам мало, что сидим тут, связанные как бараны? Пусть делает, что хочет. Пусть приказывает своим автоматам, без которых он — ноль. Но не дайте ему возможности покрасоваться. Молчите! — закричал он, теряя дыхание.

Я хотел посоветовать ему, чтобы не надрывался. Я и без того не из разговорчивых. А уж особенно не собираюсь распространяться в его обществе. Но в тот же самый момент снаружи послышался крик. Я вскочил.

Крик прозвучал снова. На этот раз я тут же узнал его.

Я выскочил из базы и заблокировал автоматы. Потом крикнул, что он может подойти. Подождал, пока он не оказался рядом. Потом взялся за провод.

— Не надо, — пробормотал он, когда я приказал ему заложить руки назад.

— Не знаю, Гумми, — ответил я, не расходясь с истиной. — И не хочу проверять на опыте.

Ввел его в базу, усадил возле женщин и связал ноги. Не слишком сильно, чтобы не причинять ему боль.

— Пить не хочешь? — спросил, вставая.

Он посмотрел на меня, словно не понимал. Немного погодя кивнул.

Когда он напился, я вновь уселся в кресло и, покручивая в руках стакан, спросил:

— Сколько вас осталось в этом лесу?

— Больше никого, — ответил Гумми небрежно

Я поглядел на него. Мне оставалось только верить. А учитывая, что убедиться в этом у меня не было никаких возможностей, я решил считать, что он сказал правду. Выглядел он не лучшим образом. От него осталась тень того «пилота», которого я повстречал на соседнем холме.

— Может, расскажешь? — спросил я.

Он посмотрел на остальных. Не знаю, показалось ли мне это, или он в самом деле избегал взгляда того, в тужурке. Наконец он повернулся ко мне лицом. Прикрыл глаза и медленно кивнул.

— Так прошли первые недели, — повторил он сколько-то минут спустя. В его голосе я уловил нотку удивления. Словно он не доверял тому, что все это происходило на самом деле.

— Короче говоря, — добавил после некоторой паузы, — мы были счастливы. Понимаю, звучит это как-то несерьезно, — он пожал плечами. Путы на руках должно быть дали о себе знать, так как по лицу скользнула нетерпеливая гримаса. — Тут я не ничего не могу поделать, — выдохнул он. — Не знаю, как другие, а я просто чувствовал себя самим собой. Наконец-то мне не приходилось заботиться о времени, заполнять его выдуманными занятиями, возиться с механизмами, которые подчинили себе людей. Впрочем, не только себе. Но об этом не буду. Я бродил ночами по парку — тогда здесь был еще парк, и думал о тишине, только о тишине. Говорил себе, что так же будет и утром, и через день, и через десять лет, и мне хотелось выть от счастья. Я глядел на деревья, и мне хотелось им рассказать, как они будут выглядеть, когда этот парк станет лесом.

Он замолчал. Какое-то время беззвучно шевелил губами, словно в этот месте следовало сказать что-то, что не было предназначено для наших ушей. На его лбу выступили капельки пота. Он вздохнул и помотал головой.

Я посмотрел на остальных. Они сидели как окаменевшие. По лицу одной из женщин бродила усмешка. Ее широко открытые глаза не выражали ничего. Тиа уперлась взглядом в пол возле своих ног. Не знаю, о чем она думала, но это не было чем-то таким, что она мечтала бы пережить еще раз.

Что касается мужчин, то мне было достаточно, что они не пытались перебить Гумми. Они молчали, с тех пор, как я осадил «желтого», назвавшего Гумми болтуном и изменником. Заявил он это тоном пророка, произносящего проклятие. Я пригрозил, что запру его в нише. Одного.

— Можешь догадаться, что было потом, — снова послышался голос Гумми. — Впрочем, ты, наверно, с тишиной запанибрата. Служба на базах, полеты к звездам и тому подобное. Ну, значит… тишина начала говорить…

— Звенеть, — негромко подсказал я.

Он поглядел на меня с удивлением. На его лице отразилось что-то вроде тени улыбки.

— Да, звенеть. Мы начали избегать друг друга. Кончились… симпатии, которые… ну, благодаря которым остались именно мы и они. Шли дни, недели, потом годы. Становилось все хуже. Я говорил тебе о неприспособленности. Мы оказались бандой сопляков, когда решили остаться вне гибернатора. И убедились в этом достаточно быстро. Убедились, что если не все люди приспособлены к тепля своей цивилизации, то мы, в любом случае, не приспособлены к его отсутствию. Отсутствие того, что несет с собой темп. Например, акустического фона. Как выразились бы специалисты. Никому не пожелаю, чтобы он, как мы, убедился в практическом значении этого термина на собственной шкуре. Ладно. Не буду плакаться. Все и без того слез достойно. Надо только сказать о… одиночестве. Ведь самым скверным было не то, что творилось с нашим слухом. И нервами. Нет. Мы возвращались полубессознательные в лагерь и тут же начинали восхищаться прелестями тишины. Чем хуже нам было, тем громче мы пели гимны в честь свежей зелени, цвета неба, рек и бог знает чего еще. Делились своим «счастьем». Выдумывали все новые и новые привлекательные стороны. Разумеется, по сути дела каждый из нас отдавал полный отчет не только в собственной лжи, но и в том, что остальные занимают точь в точь такую же позицию. Но это не имело значения. Мы продолжали свою игру и дальше. Если бы кто-нибудь сказал, что мы все ошиблись, что ему это все надоело, чтоб все оно провалилось ко всем чертям, мы бы его в клочья разорвали. Именно так, как минутой назад обещал поступить со мной Фустер. Он ничем нас не хуже. Просто сильнее зациклился. Мы создали себе из этого идеологию. Может, даже нечто большее. Впрочем, термины тут ни к чему. Думаю, ты знаешь достаточно, чтобы понять. В конце концов, один из нас, не помню, кто именно, начал говорить о будущем. Но не о возвращении к нормальному миру. О том, чтобы сохранить этот. Мы поддержали. Подхватили эти мысли. Начали убеждать себя, что не переживем первой же минуты, когда перестанут работать генераторы, обеспечивающие силовую защиту гибернаторов. Что наши организмы этого по-просту не вынесут. Движения, шума, толкотни. Мы решили бороться за жизнь. Как бы там ни было, мы были молоды. Когда это началось, ни одному из нас еще и двадцати не исполнилось. После восьмидесятилетнего отдыха мы имели шанс прожить еще без малого вдвое столько же. При условии, что все прочие останутся там, где они находились. В гибернаторах.

Он замолчал. Закашлялся и долгое время не мог выдавить ни слова. Из глаз покатились слезы. Он выдохся окончательно.