Игры с призраком. Кон первый. - Витич Райдо (читать книги бесплатно .txt) 📗
Ежели б знать, что точно человек, да кто ж из смертных в заповедное место заберется, да под сосну — мать усядется? А ежели и вправду простолюд, тогда точно помер. Боги кощунства не потерпят, враз накажут, и поминай, как звали.
— Проверить бы, — неуверенно спросился первый и покосился на товарища. Тот передернул широкими плечами, пожевал пухлые губы и выдал предостерегающе тихо:
— Ты, Межата, на рожон-то не лезь. Откель знаешь — кто таков? — и сделал шаг к другу, на всякий случай. Упрям тот, не послушает, ему, что в лоб, что по лбу — все едино, по-своему гнуть будет, а случись что? Кто на заступу встанет? Ему, Мериле, придется.
Светловолосый Межата сверкнул серыми глазами и несмело, чуть дыша, ткнул черного своей здоровенной ладонью и тут же отпрянул, с испуга свалившись наземь.
Черный мешком повалился на дерн и застыл в неестественной позе, перегнувшись через сосновые корни. Лицо в хвою щекой ткнулось и на парней чернотой глаз уставилось — одно слово — мертвец. Вот только пальцы на изодранных руках дрогнули, зашевелились и снова застыли. Парни озадаченно переглянулись.
— Живой, видать, — растерянно почесал затылок Мерило, и тяжелый подбородок брякнул на грудь — вправду не человек! — Надо бы нам к князю, Межата. Пущай он решает, что с ним делать.
— Бросим, значит? — недовольно скривился сероглазый. — А ну помрет? На ком грех будет?
— А ну притащим, а он — лютичей подсыл? — расправил плечи его товарищ и, уперев в бока ручища, сверкнул голубыми глазами. — Где ум оставил? Всяких без княжьего ведома в городище тащить — беды не оберешься!
— Глаза-то разуй! — фыркнул Межата. — Ты одежу таку у лютичей видал? По всему видать — чужак. Зверюшка неведома. Послал бог леса… — парень задумчиво почесал рябой нос картошкой и махнул рукой. — Твоя правда, побегли к князю. Лес послал — не нам отказывать, но и гостинец такой к своим тащить… Пущай старшой решает!
Парни развернулись, как по команде, и рванули в чащу, уверенно продираясь сквозь заросли, перепрыгивая буреломы, спугивая своим медвежьим топотом лесных жителей. Лишь серые, холщовые рубахи замелькали меж стволов. Вскоре показались остроконечные столбы ограды и кованые ворота — Полесье — городище мирян.
Город по их меркам большой, дворов на полтьмы, не менее. Всему племени мирян здесь вольготно было. Покой да тишина и заботы в радость, без опаски жизнь, что еще надо? Городище располагалось меж густых хвойных лесов, посередь. Захочешь найти — не сразу сыщешь, дён с пяток промаешься.
А и ладно, не все гости в радость, да с добром. Куда лучше со своими-то? Ни мороки, ни кручины, живи да радуйся.
Старшой племени — князь Мирослав был в это время там, где ему и положено, на холме у святилища. Сверху на своих воинов поглядывал, зорко следил за тем, как ратятся на поляне, у подножья холма, молодцы. Справно ли стрелы пускают, не хитрят ли, с мечами сходясь?
Русые волосы, перевязанные на лбу скорбной лентой, развивались на ветру, бились о бычью выю. Каменное лицо с тяжелым подбородком ничего не выражало, лишь уголки твердых, обветренных губ чуть подрагивали, если кто-то из дружников оказывался не так проворен да меток, как надобно.
Невозможно было князя не приметить. Высилась на холме его фигура — громадная да крепкая, как скала.
Ох, и здоров! Одним видом и старых и младых устрашал, а как глянет грозно карими глазами да брови насупит, так и не знаешь, под какую лавку ползти, где сберечься. Однако все знали — это только вид у него свирепый, на деле, зазря не осерчает. Хоть и строг, но справедлив, и сам в правде живет, и другим заповедует.
Уважали его в городище и о другом князе не помышляли. 40 зим ему уж минуло и, почитай, половину из них у мирян княжил. Мать его, Веренея, мирянка исконная, за князя любавичей пошла, да долго замужем не протянула — крут был Гневред, не бил, не охаял молодку, но мог на пустое осерчать и по две, три полных Мораны молчать да недовольно кривиться.
Тяжко было веселой да незлобивой Веренее к мужнину нраву приловчиться, да понять, на что серчает. А после, как Мирослав народился, красивый да ладный, князь начал на других девок поглядывать и, как сынку три годка исполнилось, второй женой Малену синеокую взял.
Не стерпела того гордая Веренея — у мирян одна жена на веку написана, и домой возвернулась и сына прихватила. Много после за то горя было, и серчал Гневред боле не оттого, что ушла, а что сынка ему не оставила. Да и тот, щенок, подрастая под материнским взором, на отца зубы скалит, без почтенья живет, без страха пред родителем, за мать вступается, отцовские наставления не принимает, равно как и подарки да льстивые посулы.
Из свово Полесья ни на шаг, словно медом ему там мазано. Словом, вотчина материнская Мирославу дороже была, чем Гневреда — Славль. Так и рос он под присмотром мирян, в их вере, их заботами, а как подрос да возмужал, племя его княжить над собой поставило, на мирянке оженило.
Гневред осерчал на то шибко, да и отверг сына прилюдно — мол, нету у меня старшого сына, середний княжить будет — Любодар. Мирослав на ту весть и бровью не повел.
А и разобраться — что ему? Своих забот завсегда хватит.
Миряне племя большое, да шабутное. Однако Мирослав справлялся, крепко всех держал, не забалуешь, но в строгости не перегибал, справедлив и мудр был не по летам. Зря не наказывал — по делам мерил, о каждом заботился, не разбирая дитя то, аль дружник, гридень — княжий человек, и берег людей.
Немногословный, сдержанный, ярость свою и злобу лютую лишь раз выказал, зим 15 тому назад, когда городище их лютичи в прошлый набег спалили. Свиреп тогда был князь, таку бойню учинил, что небо стонало. И отца бы родного, что лютичей через свою землю пропустил, да не упредил о беде, точно б порешил, да не успел — Боги вмешались.
Гневред сам помер, когда лютичи в обрат через их места шли. Любавичей они не пощадили и уговор не помог — изрядно пожгли да воровства учинили. Не вынесло сердце старого князя разору. Вот и скажи, зачем было сына предавать? С басурманами сговор держать? Неужто глаза да разум у бабьих подолов растерял? Что ж, за то и получил. Недаром в народе говорят: не копай другому яму, сам туда попадешь. Вот и попал — помер, как и жил, бесславно, в постели, самого себя перехитрив. Наказали боги, не помиловали. Осталась от него лишь скверная память да три сына от разных жен — младшой Окша — никчемный человечишка, алахарь и шалопай, средний Любодар, князь любавичей да старшой Мирослав.
Лютичи тогда за Белынь схлынули, ослабев под натиском мирян, да любавичей, поднятых Любодаром, но с тех пор нет-нет, а козни учиняли, вправду сказать, все больше любавичам доставалось и другим племенам.
Мирослав своих подале в леса увел, новые городища поставил и кедрачей, что к нему с поклоном пришли, под свое крыло принял. А что делить? Всем аймакам тогда горя хлебнуть выпало. От кедрачей, почитай, треть в живых осталась, от мирян две трети.
Почто разниться в лютую годину? — рассудил князь и слились два племени в одно под сенью вековых дубов, кедров да елей, начали новую жизнь. Да только лук и меч не кинули, старые раны не забываются и болят, долго ноют. У кого мать, у кого дитя, у кого брат али жена, а у кого и вся семья, как у Мирослава, в тот набег полегли безвинно — как забыть, как меч кинуть? А ежели завтра лютичи, аль другой на чужое позарится, в набег пойдет? Вот и учил князь мужей воинскому делу, крепкую дружину справил, дозоры на границе держал, берёжил своих.
Покамест тихо было, но зыбко, а с прошлого лета с других племен гонцы к князю пошли в пояс кланяться на воинское обучение, зашевелились нерадивые. С весны на границах неспокойно стало и слухи поползли тревожные, словно тучи грозовые сбираются, тянет холодом да теменью, сердце будоража, и запах стоит — то ль орешник расцвел, толь земля что плохое чует? А можа просто лесной дух буйствует недовольный. Орехов-то кедровых в прошлый год знатно набрали, было ль такое ранее и старики не упомнят. Да и урожай немалый земля родила, скотинка, опять же, разрослась, почитай, вдвое. Топчет клевер на полянах, листья молодые с кустов обрывает — оно, конечно, лесному богу не в радость, залютовал, ненастье да морок насылает. А вчерась весь дён да вечор хмарые тучи ходили, Гром баловал, страх нагонял, полыхая посуху и вота вам гостинец — черный человек под сосной. Понимай, как знаешь.
