Самоубийство Земли - Максимов Андрей (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— О чем прикажете думать? — строго спросил он.
Безрукий не был убежден, что это тот самый солдат, которому он уже приказывал недавно, и потому бросил коротко:
— О смысле.
Но золотой оказался как раз тот же самый.
— О смысле я уже думал, — гаркнул он. — О чем прикажете думать дальше?
— О жизни, — вздохнул Безрукий.
— Есть! — ответил солдат и, повернувшись через левое плечо, вышел.
Безрукий лег на диван, и чтобы хоть как-то развеселить себя, подумал: «Ничего, недолго вам ваше „Руководство“ пополнять, недолго…»
Глава пятая
В последнее время (а если уж быть совсем точным, то с тех пор как во Дворце появился Воробьев) слегка подрубленный головной механизм Великого Командира начал вести себя как-то странно, весьма непривычно для своего обладателя. Дело в том, что Великий Командир стал в последнее время излишне часто предаваться воспоминаниям. Вполне возможно, что головной механизм был просто не в состоянии переварить того обилия информации, которое выплескивал Последний Министр, и потому постоянно обращался к памяти — то ли за помощью, то ли за советом.
Разумеется, Безголовый и раньше позволял себе вдруг ненароком чего-нибудь да и вспомнить. Особенно он любил обращаться к своей памяти, когда приходилось выслушивать речи или просто гордо восседать в каком-нибудь публичном месте. Безголовый давно заметил: воспоминания придают лицу ту глубокую, окрашенную подчас трагизмом значительность, которая столь приличествует главе Великой Страны.
Но то были воспоминания нужные, не падающие с потолка, и вытребованные начинающим дремать разумом из самых глубин сознания. Стоило разуму начать дремать — и он тотчас будил память. Это понятно. А вот, чтобы так, ни с того ни с сего, предаться размышлениям о прошлом, когда и рядом никого нет, и заснуть было бы весьма кстати… Нет, такого с Безголовым не было никогда.
Безголовый лег на диван, укрылся одеялом и постарался не глядеть в потолок. Впрочем, он знал: можно глядеть в потолок, можно и не глядеть, можно закрывать глаза или оставлять их открытыми… Это не имело ровно никакого значения. Он знал, что он увидит.
Сначала возникала Мальвинина. Роскошно-огромная, притягательно-голая шла она прямо на Безголового, обязательно в какой-то момент одна грудь выскальзывала из ее рук и соблазнительно покачивалась. Шла Мальвинина странно: выбрасывая вперед свои толстые, но такие прекрасные ноги, покачивая бедрами и улыбаясь Безголовому не дурацкой приклеенной, но своей собственной зовущей улыбкой.
«Почему она почти перестала ко мне приходить? — думал Безголовый, вздыхая. — Это же пытка: и постоянно быть с нею не могу, и отвыкнуть не получается».
Однако, тут в воспоминания — это уж обязательно — своей прыгающей походкой входил Воробьев. Властным жестом он отодвигал Мальвинину, та, покачивая бедрами, выходила из видений Безголового, но напоследок обязательно всем телом поворачивалась к нему, будто дразнила. И исчезала.
А Воробьев, разумеется, оставался.
Великий Командир никогда не вспоминал, откуда взялся в Великой Стране Воробьев, как появился. Даже, если специально руководил своей памятью, пытаясь направить ее куда надо, не мог вспомнить, когда впервые увидел того, кто стал в его государстве Последним Министром.
Однако первый свой разговор с Воробьевым Безголовый помнил очень хорошо. Как и все последующие диалоги с Воробьевым, вспоминался он как-то странно: Великий Командир видел своего Последнего Министра, слышал его слова, а себя самого не видел и не слышал, будто был он фигурой лишней и вовсе для беседы ненужной.
Воробьев говорил такие слова:
— Ты не знаешь меня, а я тебя знаю. Я наблюдаю за жизнью Великой Страны вот через это огромное окно, ведущее в неведомый вам мир. И я понял главную твою печалинку, Великий Командирчик: ты хотел бы, чтобы у тебя была настоящая страна — такая, как положено, — но каким образом добиться этого, ты не знаешь. Вы делаете кое-что симпатичненькое в этом направленьице: памятничек вот соорудили, приказики издаете, с казнями дело хорошо поставлено… А вот только нет у вас в жизни системочки, по которой можно истинную страну построить. Почему нет системочки-то? Ты не обижайся, Великий Командирчик, но вы мало видели, вам сравнивать не с чем. А я за свою судьбинку видел столько стран, сколько не видели все гражданчики Великой Страны вместе взятые. И вот мои слова, Великий Командирчик, я знаю, как сделать вашу страну настоящей…
(Каждый раз, вспоминая эти слова Воробьева, Безголового обуревала первозданная радость и ему хотелось кричать: «Знает! Знает самое главное!»).
…Конечно, это ты — Великий Командирчик, а не я — Великий Командирчик, — продолжали вспоминаться слова Воробьева, — стоит тебе издать приказик, изгоняющий меня из твоей страны, — я улечу. Есть немало державок, где пригодятся мои советики. Но если ты только пожелаешь — я научу тебя, как сделать твою страну не только Великой, но и настоящей, как сделать ее таким государством, которое станет примерчиком для всех. Хочешь?
Разумеется, Безголовый хотел. Сильно хотел. Так хотел, что даже не задумывался: а зачем это, собственно, ему надо — вроде и так неплохо живет.
Слух о появлении во Дворце странного существа быстро дошел до золотых, и поначалу они приняли Воробьева весьма настороженно, не без оснований считая его плюшевым. Ибо плюшевым считался всякий, кто не был золотым.
И когда Безголовый спросил его: «Я не знаю, что делать. Как успокоить их? Как объяснить им, кто ты?» — Воробьев ответил такими словами:
— Великий Командирчик, вот главный принципик нашего «Руководства по руководству руководством настоящим государством»: нет ничего сложнее, нежели убедить в чем-либо одного человека; и нет ничего проще, нежели убедить в чем угодно толпу. И потому, Великий Командирчик, я не пойду к твоему Главному Помощнику — он видит во мне противника, и разговорчик, а тем более диспутик с ним внесет только раздорики в нашу жизнь. Разреши мне, Великий Командирчик, выступить на всенародной дискуссии.
Конечно, Безголовый разрешил. Собственно, он разрешал все, о чем просил Воробьев. Но все равно выходило так, будто Воробьев все делал только с его разрешения.
На всенародной дискуссии Воробьев сперва с легкостью доказал, что не является плющевым; ибо никто и никогда не видел его среди плюшевых. А затем с той же легкостью убедил всех, что является солдатом, ибо — если смотреть в корень, в суть, а не обращать внимание на внешнее, — солдатского в нем куда больше, чем плюшевого.
На это золотые триады крикнули: «Ура!»
Правда, Безрукий хотел было испортить все дело, утверждая, что на всеобщих глазах происходит государственный переворот (надо сказать, что слов этих в Великой Стране все боялись панически), ибо у Великого Командира не может быть сразу двух Главных Помощников.
На это Воробьев сказал такие слова:
— Нет, никогда, ни за что не хочу я быть Главным Помощничком! Нет, никогда, ни за что не буду я претендовать на бразды правленьица! Нет! Я даже не хочу быть Первым Министром, ибо у первого министра есть возможность отступленьица: он может стать вторым, третьим и даже сотым министром. Главному Помощничку тоже есть куда отступать: он может стать просто помощничком или младшим помощничком. Солдатики! Золотенькие! Братики! Я не хочу, чтоб у меня было куда отступать. И, если вы мне доверите, я бы хотел стать последним министром — самым-самым последним, ниже которого никого и ничего нет. Пусть у меня будут отрезаны все пути-дороженьки для отступления. Или я погибну, или не отступлю!
На этом месте Воробьеву пришлось прерваться, потому что многие золотые разрыдались, некоторые захлопали, а некоторые закричали: «Ура!» Солдаты очень хорошо понимали, какой непосильный груз взваливает себе на плечи тот, кто отрезает все пути к отступлению.
А Воробьев продолжил говорить такие слова:
