Голос Лема - Дукай Яцек (первая книга TXT) 📗
Отодвинув с угла стола пластиковые стаканчики, она уселась на него, но продолжала нервно болтать ногами, не в силах сдержаться, как маленькая девочка, которая не может дождаться порции торта на день рождения.
— Надеюсь, они не засели где-нибудь в углу за игрой, — угрюмо ответила она.
Игры были любимым развлечением лишенных контактов с ровесниками мальчишек: настольные, компьютерные, логические, стратегические, на ловкость. У них всегда была какая-нибудь самая новая и самая интересная игра, полностью поглощавшая их время и внимание.
— Не знаю, понравится ли им мой подарок, — Шума окинула взглядом стоявшую рядом коробочку, завернутую в цветную бумагу.
— Я купил им книгу о подводных лодках, но тоже не уверен, что это именно то, о чем они мечтают, — рассмеялся я.
— А ты о чем мечтал в одиннадцать лет? — как ни в чем не бывало спросила она, в одно мгновение забыв о празднике и подарках и полностью сосредоточившись на собеседнике. Она даже перестала болтать ногами.
О чем я мечтал, когда мне было одиннадцать? О том же самом, о чем мечтал в десять лет. И в семь. И в пятнадцать. И в четыре. И сейчас.
— Как о чем? — улыбнулся я. — О полете в космос.
Не знаю точно, когда именно началось это мое увлечение и с чего. Может, с какой-нибудь телепередачи или с картинки в книжке, которую я увидел, когда был еще слишком мал, чтобы потом об этом помнить. Мечта о космосе сопровождала меня всю жизнь, и с ней я связал свою молодость. После нескольких лет учебы и подготовки меня включили в космическую программу НАСА. Но как раз тогда правительство решило урезать расходы на агентство, а по сути, полностью отказаться от космической программы. Полеты за пределы орбиты, драматические старты плюющихся огнем и дымом ракет, многомесячные и даже многолетние путешествия сквозь ледяную пустоту — все это вышло из моды и больше не будоражило человеческое воображение, как когда-то. Вселенную познавали иным способом — с помощью суперсовременных технологий, позволявших наблюдать все большие области космоса, а по мере открытия новых планет, лишенных даже следов жизни, росло убеждение, что «там ничего нет». Последний удар по традиционной космической программе нанесла экспедиция «Арес-4» — полностью неудачная, пусть лишь с точки зрения прессы, первая высадка человека на Марс, подтвердившая информацию, ранее полученную посредством беспилотных зондов.
Естественно, с появлением Шумы настроения изменились. Возобновились исследования, и в НАСА вновь полился денежный поток. Но для меня было слишком поздно. Есть одно короткое временное окно, в течение которого из потенциального астронавта можно стать настоящим — примерно между двадцатью и тридцатью годами, а мне тогда уже было за тридцать. Мое окно закрылось, и я потерял свой шанс.
Шума надула губы.
— Поверь мне, полеты в космос чересчур разрекламированы, — со смертельной серьезностью проговорила она, но надолго ее не хватило, и она почти сразу рассмеялась. Одновременно в другом конце зала послышались возгласы:
— Мальчики! Пришли!
Шума спрыгнула со стола и побежала к дверям, где действительно стояли ошеломленные близнецы. Начался праздник.
С каждым годом мы проводили вместе все больше времени. Мы много разговаривали — о мальчиках, вступавших в трудный подростковый возраст; о членах нашей исследовательской группы, ставшей со временем как для Шумы, так и для меня настоящей семьей, с теми же неразрывными отношениями и той же смесью радостей и горестей. Мы разговаривали о жизни не только в нашем центре, но и за его пределами. Шума имела доступ к газетам и прочим средствам массовой информации, с немалым интересом следила за событиями в мире. Почти обо всем у нее имелось собственное мнение, порой весьма удивительное для того, кто всю жизнь провел вне человеческого общества. Я знал все ее заботы, что ее смешит, а что доводит до слез, по каким признакам понять, что сейчас она расхохочется, а по каким — что она злится, и лучше оставить ее одну.
Чем больше я относился к ней как к обычному человеку, тем больше замечал ее необычность.
О космосе мы почти не разговаривали. Когда я об этом спрашивал, Шума лишь пожимала плечами.
— Загляни еще раз в документацию. Там вся история, все, что я могла на эту тему рассказать, — повторяла она.
И я заглянул. Я прочитал все, что сумел раздобыть, — не только документацию агентства, но и статьи из прессы, серьезную и не очень аналитику. Несмотря на то что объем информации составлял тысячи страниц, возникавшая на основе ее картина казалась мне неполной. Мне не удавалось сопоставить сухие слова с радостной, полной жизни Шумой. Видимо, именно тогда я начал представлять все по-своему: «Она подняла веки. Ее взгляд остановился на плавной дуге голубого потолка…»
Вместо космоса она предпочитала говорить о своих учениках. Уроки для беженцев были идеей Джона, которому очень хотелось найти для Шумы какое-то занятие. Естественно, немало сил у нее отнимала забота о сыновьях, но с каждым годом мальчики становились все самостоятельнее, и у нее появлялось больше свободного времени. Организовать эти уроки и убедить руководство НАСА, чтобы они на них согласились, было непросто, но в конце концов все удалось, и, когда я присоединился к группе, занятия продолжались уже несколько месяцев.
То была часть жизни Шумы, с которой я имел мало общего. Я не присутствовал на уроках — там и без того хватало официальной охраны, чтобы под ногами путался какой-то физиотерапевт, — и лишь издалека наблюдал, как три-четыре раза в неделю по коридорам центра проходит очередная группа учеников. Хотя время от времени они менялись, для меня все они выглядели одинаково — серьезные и робкие, в основном темнокожие, чувствовавшие себя явно стесненно в западной одежде, будто в этом есть что-то неприличное. Они были настолько забиты, что могли даже не знать, кто их учительница. Могло показаться, что они совершенно неопасны.
Я достаю из ящика стола фотографию и смотрю на изображенного на ней мужнину. Все сходится — и ввалившееся, почти полностью черное лицо, и глаза, в страхе смотрящие в камеру, и не застегнутый до конца, криво сидящий вельветовый пиджак.
Через три года после того, как я пришел в группу Барроу, на территорию центра, в то время находившегося в Юте, вторглись террористы. За время пребывания Шумы на Земле это была вторая непосредственная атака, но на сей раз ситуация выглядела опаснее. Вместо прыскающего кислотой сумасшедшего в возрасте далеко за сорок пришлось иметь дело с отрядом примерно из двадцати хорошо обученных и вооруженных молодых мужчин в масках — по сути, с небольшой армией, которая бесшумно перемещалась, прекрасно ориентируясь во внутреннем расположении зданий, и уничтожала каждого, кто оказывался у нее на пути. Они знали сверхсекретные коды безопасности и пользовались украденной картой доступа. И у них был план.
Когда раздался сигнал тревоги, я всего этого не знал. Впрочем, тогда нападавшие волновали меня во вторую очередь — первой моей реакцией было найти Шуму. Помню, как я бежал по коридору, заглядывая в каждую комнату. Сигнал тревоги сводил меня с ума. Шумы нигде не было. Я потянул за ручку последней двери — пусто. Сирена продолжала пронзительно выть. Сбежав по лестнице в подвал, я наконец нашел в путанице коридоров и помещений ящик с переключателями, набрал код на клавиатуре и выключил питание сирены. Наступила тишина.
И тут что-то — может, едва слышный шорох, а может, как мне нравилось думать, шестое чувство следопыта — подсказало мне заглянуть в соседнее помещение. Внутри него, за шкафом со старыми военными делами, я нашел Шуму, близнецов и Кевина Брауна, одного из психологов из группы профессора Гриффина.
— Вы целы? — едва не закричал я.
— Да, — прошептала Шума, бледная, но спокойная. — Нас привел сюда Кевин.
— Хорошая мысль, — я одобрительно кивнул в сторону Брауна. — Но будет еще лучше, если вы покинете здание.
Я знал, что в другом конце главного коридора есть вентиляционная решетка, и единственное, что пришло мне в голову, — добраться до нее.
