Жестяной бор - Лазарчук Андрей Геннадьевич (полная версия книги .txt) 📗
Узнав о том, что приезжает эмиссар какой-то там международной ассоциации торговцев наркотиками, кристальдовцы развили такую бурную деятельность, что засечь ее не составило никакого труда. Были установлены динамическая и информационная структуры «Руки Эльвера», выявлено номинальное и фактическое руководство, документально доказана организованная террористическая деятельность… Для Верховного суда достаточно, и не просто достаточно, а с избытком: доказательства связей с иностранными спецслужбами предъявлены, конечно, не будут… спецслужбы разберутся сами между собой.
А то, что пропустили такой удар – так это только нокдаун… нам это трын-трава… Хаппа отряхнет прах со своих ног и пойдет дальше… сколько их там сгорело? Несколько сот…
А дальше?
А что дальше – мы будем знать через шесть часов, когда Марина и доктор Линдерман… доктор выехал сразу, как только Андрис назвал имя Хаммунсена – давно, ой, давно я до него добираюсь, говорил он, натягивая потертую кожаную куртку, где там ваша машина, эта? – о-о, никогда не ездил на броневиках… Во дворе госпиталя раненые лежали на носилках ровными рядами, над ними соорудили какие-то навесы, дождь не попадал, но ветер, ветер… Андрис прошел мимо – как сквозь строй. Все, кто мог смотреть, смотрели на него. Тони лежал на четвертом этаже; этаж охранялся полицейским постом – два пожилых, черных от усталости сержанта с автоматами подпирали собой дверь – даже в самый острый момент Присяжни, а потом сменивший его подполковник федеральной полиции Пратт не снимали пост – хотя теперь это не имело, наверное, никакого смысла. В палате на четверых лежало тринадцать человек, пробраться между койками было почти невозможно. Повязка на голове Тони пропиталась кровью – хирург сказал, что так надо, пусть оттекает, не пугайтесь. Глаза были открыты. Когда Андрис попал в поле его зрения, он сморщил лицо в улыбке.
– Привет, – сказал Андрис. – Молчи. Говорить буду я.
– Х-х-х… – выжал из себя Тони. – У-ить-са…
– Увидеться? – переспросил Андрис. Тони согласно мигнул. – С ней? – Тони опять мигнул. – Очень сложно. В городе особое положение, проход только по пропускам. Дня через два – можно будет устроить. Хорошо?
Тони молчал, глядя в потолок. Потом чуть качнул головой.
– Если ты опасаешься за себя, – сказал Андрис, – то зря. С тобой все в порядке. Через неделю сможешь ходить. Может оказаться так, что я уеду, не дождусь твоей выписки – вот тут записаны все мои координаты, приезжай. Очевидно, тебе понадобится дополнительное лечение, я устрою. Жить будешь у меня. Сообщить твоим родителям, что ты прооперирован? Нет? Сам сообщишь? Хорошо. Что тебе еще сказать? Кажется, мы с тобой оказались правы… в основном вопросе. Вот и все. Ладно, поправляйся. Я пойду.
Он похлопал Тони по плечу, встал и пошел к выходу. Ничего нельзя сделать, сказал он себе. Ты же понимаешь – ничего. Даже нельзя остаться здесь, при нем… Дремучие инстинкты: хочется, чтобы все было здорово, и тогда можно будет лечь на горячее сиденье грузовика или на груду палых листьев – и лежать, вдыхая запах свежести и тлена – такая смесь… Хочется, чтобы все было хорошо, даже если все плохо и, вероятно, будет еще хуже… Цугцванг, подумал он. Но очень хочется выиграть. Или хотя бы – вничью. Вничью – с судьбой…
Час назад столичное телевидение внезапно прервало передачи. Через несколько минут на волнах радио началось завывание глушащих станций. Телефонная связь отключилась.
А десять минут спустя над городом прошло звено боевых вертолетов.
– Все это весьма тривиально, дорогой мой Ольвик, – сказал Линдерман, пожевывая заушник очков. – Притом учтите, что это фрагментик большого явления. Для того, чтобы цыпленок вылупился, скорлупа должна разлететься вдребезги. Так вот это – одна из трещинок…
– Скорлупа – это мы? – спросил Андрис.
– Именно. Мы – скорлупа. Нас видно, мы ощутимы, по нам можно судить о форме предмета, его консистенции, цвете… Так вот, я о другом. Человек вообще гораздо сложнее и тоньше, чем он может себе позволить. Я имею в виду тело. Наши глаза воспринимают отдельные кванты света. Ухо способно воспринимать и инфразвук, и ультразвук. Нос, рецепторы носа ничуть не уступают собачьим. И так далее. Мы сами излучаем свет, радиоволны, имеем магнитное поле, электрическое, звучим во всех диапазонах – я уже молчу о сумасшедшем букете запахов. Да, мы все это не воспринимаем – сознанием, корковым концом анализатора. Но за подсознание я не поручусь. Возьмем самое грубое – феномен толпы. Люди в толпе звереют. Почему? Звуки и запахи. Сознание отключается, активизируются программы подражания. Или, скажем…
Открылась и закрылась дверь наверху, по лестнице застучали каблуки. Андрис потянул из кобуры револьвер. Впрочем, походка была знакомая – Юсуф.
– Это я, – сказал Юсуф из-за угла.
– Слышу, – сказал Андрис. – Заходи. Ну, что?
Юсуф подошел, сел на свободный стул. Вздохнул, посмотрел на Андриса, на Линдермана, на Марину. Марина сидела спиной к ним, не оборачиваясь, но видно было, что она слушает.
– Кто-то пробился на коротких волнах, – сказал Юсуф. – В столице уличные бои, артиллерийская стрельба, центр блокирован танками, на президентский дворец пикируют самолеты… Судя по всему – военный мятеж.
– Что спецназовцы? – спросил Андрис.
– Приказов сверху не поступало. Пратт приказал им взять под контроль аэропорт… но мне кажется, все бессмысленно.
– Конечно – против танков…
– Я сняла третий уровень, – сказала Марина.
– Да-да-да, – Линдерман встал, шагнул к ней; остановился, повернулся: – Господа… господа офицеры, как вы полагаете… военные, если придут к власти?.. Впрочем, что это я… – он махнул рукой, отвернулся и наклонился к экрану. Марина что-то вполголоса сказала ему, и он так же вполголоса ответил.
– А что в городе? – спросил Андрис. – Студенты?
– Шок, – сказал Юсуф. – Это же ужас, что… Пришли – помогали выносить из подвала… там не горело почти, доступ воздуха маленький, только через вентиляцию, а когда рвануло, вся вентиляция к хренам собачьим… Они там, в подвале, почти все целенькие – мальчики, девочки. Задохнулись. Выносили их… двести шестьдесят семь… хороший подвал был, вместительный… А на первом этаже сгорели – сгорели все в пепел. Лучше, чем в крематории. А с третьего этажа начиная – только наружные стены остались; перекрытия, перегородки, лестницы – все в золу. Вот так. Хорошо нам было – с мальчиками и девочками воевать. Весело. А как появились настоящие… смешно, ей-богу.
