Слушающие - Ганн Джеймс (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗

— А зачем? — спросил Уайт.

— Чтобы не быть одинокими. По той же причине, по которой мы слушаем. Одиночество — это страшно.

«Что он может знать об этом?» — подумал Уайт.

— Да, — согласился он.

— Кроме того, — продолжал Макдональд, — они уже знают, что мы здесь есть.

— Это почему? — удивленно спросил слегка обеспокоенный Уайт.

— Голоса, — ответил Макдональд.

Голоса. Конечно же. Чужие приняли старые радиопередачи и узнали, что по другую сторону есть люди.

— Они не знают, какие мы, — сказал Уайт. — Не знают, приняли мы их Послание или нет, прочли его или нет, ответим или нет. И не знают, в состоянии ли мы сделать все это.

Макдональд соединил кончики пальцев.

— А разве это имеет значение?

Уайт нетерпеливо пожал плечами.

— Вы с коллегами специализируетесь по иным существам и их возможностям, но даже дилетант сможет придумать ситуацию, в которой это будет иметь значение.

Макдональд улыбнулся.

— Чудовища из космоса?

— Чудовища существуют, — сказал Уайт. — Племена Востока или Севера. Злые люди с гор. Толпа линчевателей в захудалой деревне.

— Ни одно из этих чудовищ нецивилизованно, ни одно не стремится к общению.

— Можно придумать ответ и на это. Что если капеллане посылают сигналы многим планетам, чтобы напасть на те, которые ответят?

— Даже если бы существовала возможность межзвездного перелета, а ее, по-видимому, нет, — даже если бы имелась возможность ведения межзвездной войны, которой нет почти наверняка, — даже тогда зачем им это делать?

Уайт широко развел руками.

— Прежде всего почему они взяли на себя труд отправить нам Послание?

Макдональд хотел ответить, но Уайт продолжал:

— «Дорогой Клуб Одиноких Сердец, я жду уже миллион лет»… Может, они хотят убедиться, что с момента изобретения радио мы не успели еще уничтожить свою планету радиоактивностью. Может, они хотят передать нам инструкции по созданию передатчика материи. А может, у них есть определенные стандарты и только после достижения нами определенного уровня развития им будет выгодно завоевывать нас.

— Не забывайте, — сказал Макдональд, — что они отдали себя и свою планету в наши руки, так же как мы отдались в их. Это доказательство определенного доверия.

— А может, зазнайства или чванства.

— Не могу поверить… — начал Макдональд.

— Но можете представить, — прервал его Уайт. — Вы провели жизнь среди ученых, среди людей доброй воли. Для вас Вселенная — дружеское место относящееся к вам сердечно, или, на худой конец, равнодушно. Я же был свидетелем взрывов ярости, злой воли и алчности и знаю, что интеллект не обязательно означает доброжелательность. В сущности, как следует из моего опыта, он зачастую бывает лишь инструментом непрестанного поиска выгод, весами потерь и приобретений, средством повысить прибыль и при этом свести риск до минимума.

Макдональд ответил не так, как ожидал Уайт:

— Гарантии нам дает простая логика, — спокойно произнес он. — Единственной вещью, заслуживающей передачи с одной звезды на другую, является информация, а верная выгода такого обмена значительно превосходит возможные выгоды какого-либо иного modus operandi [34]. Первая выгода — это известие о существовании во Вселенной иных разумных существ; оно само по себе добавляет нам сил и твердости духа. Затем — информация о чужой планете, как если бы мы держали на ней свои приборы или своих собственных ученых, только в больших масштабах и в самых различных направлениях. Наконец информация о культуре и науке, о знаниях и путях развития иной расы — вот какие неисчислимые богатства может принести нам такой обмен.

Уайт попробовал с другой стороны.

— А если это нас изменит? Мы встречались с проблемами культурного шока при столкновении высокой цивилизации с низшей. Из обществ, которых это коснулось здесь, на Земле, одни распались, другие попали в рабство, а те, что вышли невредимыми, обязаны этим изменению своей шкалы ценностей, позиции, поведения…

Макдональд смотрел на Уайта, словно прикидывая возможность понимания.

— Не думаю, чтобы вы считали эти условия настолько идеальными, что вас не обрадовали бы изменения.

Непонимание и контраргумент.

— Изменения в моем вкусе, — уточнил Уайт.

— Кроме того, — продолжал Макдональд, — упомянутые вами примеры касаются обществ примитивных или изолированных, которые не могли представить себе ничего лучше себя, даже ничего просто отличающегося…

— Как сказал однажды Карлу Юнгу некий шаман, — заметил Уайт, — мы можем вдруг остаться без мечты.

— Мы не настолько примитивны, — возразил Макдональд. — Нам уже известно, что во Вселенной есть иные разумные существа, что они непохожи на нас, и все-таки жаждем общения с ними. Мы мечтаем о космических полетах и встречах, и все это поддерживается богатой литературой и опирается на легенды, полные летающих тарелок. Мы слушаем уже пятьдесят лет, и люди готовы услышать что-нибудь. Они психически созрели для установления контакта. Теперь они узнали, что с нами связались, услышали голоса и увидели один вариант расшифровки Послания.

Джон вновь приоткрыл дверь.

— Информация продолжает поступать, господин президент.

Макдональд взглянул на Уайта. Президент кивнул, и директор нажал кнопку. Первая сцена изображала полицию, атакующую толпу у святилища солитариан. Там, где в вихре дерущихся открывалось пустое пространство, видны были пятна на асфальте и тела, некоторые в мундирах. Люди непрерывным потоком текли из святилища, пытаясь прорваться сквозь толпу дерущихся… или присоединиться к ней. Макдональд включил звук — загудело, словно далекий гром.

Вторая сцена изображала толпу поменьше на улице перед неоклассическим зданием, словно рвом окруженным климатизационным бассейном, который удерживал людей. Однако он не мешал им размахивать кулаками и кричать на каком-то чужом языке.

Третий, четвертый и пятый отрывки походили на второй, отличаясь от него лишь архитектурой зданий, цветами и покроем одежд, а также языком, на котором кричали. Кричали в основном на английском языке.

Шестой кусок показал им мужчин, женщин и детей, собравшихся вокруг какого-то человека в черном на темной вершине холма. Все они молча смотрели в небо, на звезды.

В седьмом отрывке мелькнуло что-то кровавое, размазанное по мостовой, как абстрактная картина. Объектив камеры двинулся вверх по стене соседнего здания и остановился высоко на бетонном карнизе..

Восьмую сцену заполняли машины скорой помощи, подъезжающие к приемному покою больницы. В девятой был морг, а десятая демонстрировала зрителям огромную пробку, образованную машинами и геликоптерами, пытающимися покинуть город…

Каким был бы Джон в мире, известном его отцу, в мире, существующем там, снаружи? Уайт знал, что подсознательно защищает Джона от этого мира. Джон не был отдан в жертву страсти и насилию, глупости и предубеждению. Уайт жаждал избавить сына от страданий, пережитых им самим, от того вида горечи, которая даже сейчас перехватывала горло. И дело было не в добром сердце, а в плохо понятом чувстве, которое теперь оборачивалось против него. Он не пропускал к Джону даже основных реалий политики, тех компромиссов и договоров, к которым политика вынуждает человека, если он не хочет, чтобы его сын испачкал себе руки. А может, он не хотел, чтобы сын узнал, что сделало кожу его отца такой черной? Быть черным — и без сына?

Уайт глубоко вздохнул. Он привык делать это, когда предстояло принять трудное решение, словно с воздухом втягивал в себя ситуацию, закачивал ее внутрь, туда, где рождались его решения. Вскоре ему придется высказаться, определить свое отношение к этому, спустить с привязи стихии, которые уже никогда больше не будут ему послушны.

— Похоже, — произнес он тихо, — что-то уже начинается — религиозные выступления, может, даже религиозная война… или же что-то кончается.