Действо - Болотников Сергей (книги онлайн полностью бесплатно .txt) 📗
Тут она опомнилась и принялась за работу с новой силой. Следовало все исправить.
Краски, которые по идее, должны были густеть и ложиться на морозе комкали, падали на холст легко и изящно.
К вечеру картина была готова. Полностью. Перед тем, как идти домой она остановилась и тщательно вгляделась в картину. Ровненько-ровненько-ровнехонько. Симметрия. Два дома абсолютно одинаковы. РОВНЫ! И никакого перекоса она не сделала, важно это запомнить.
На обратном пути она увидела давешнее письмо, торчащее наполовину из снега, как диковинный пожелтевший флаг. Так никто и не подобрал. Ну что ж, значит не судьба.
Дома поставила мольберт в угол и привычно накрыла полотном. На кухне мать глянула на Анну как-то странно – новым взглядом, в котором, Анна могла поклясться, была тревога.
Вот уж не ожидала!
– Аня, – спросила мать, – ты себя хорошо чувствуешь?
– Замечательно мам, – произнесла та в ответ, почувствовав вдруг неясное душевное тепло по отношению к своей стареющей родительнице, тоже давно забытое ощущение, – я соблюла симметрию, а это самое главное.
Мать смотрела на нее – и ведь точно, встревожено.
Со странным чувством обладательница самой симметричной картины на свете легла спать. Она ощущала усталость, облегчение, но вместе с тем неясную тревогу – как если на приеме у зубного врача вам говорят что поставили пломбу на один зуб, но придется придти еще раз, чтобы обработать другой.
Ночью что-то пробудило ее. Анна замерла в своей постели, глядя в потолок – на бледный квадрат света, падающий из окна. За окном молочный лунный полумесяц шагал по крышам в неблизкое утро. Час был самый глухой, полночный. Зачем же она проснулась?
Ах да… Анна поднялась и, поджимая ноги от нещадно щекочущего их ковра, направилась в угол, к мольберту. Уверенным движением передвинула его к окну, так чтобы луна освещала ткань. Сдернула покрывало и швырнула его в угол.
Открывшееся зрелище по эстетичности могло поспорить с состоящей из червей мясной запеканкой. Оно вызывало омерзение, страх, но вот только ни грана удивления.
С каменным лицом Анна смотрела на свою картину. Дом занял почти всю поверхностью омерзительной перекошенной массой серо-черных оттенков. Он как будто тек, словно состоял из расплавленного гудрона. Уродливые кривые окошки сияли то подслеповатым белесым бельмом, то адским багровым отсветом, какого, Анна была уверенна, никогда не существовало в реальном здании. Но теперь она знала – кошмарное строение вело себя как агрессивная культура бактерий, распространяющаяся и захватывающая все новые и новые пространства.
Поглощающая их. И, что теперь легко можно было заметить невооруженным глазом, слой краски, из которого состоял разбухающий дом, был ощутимо толще, чем на остальных частях картины. Дом расширялся не только вширь. Он уже давно поглотил собой двор, и вплотную подобрался к ассимиляции своего двойника. Да и не двойника даже – бледную тень, потому, что вопрос какой из домов настоящий теперь сомнений не вызывал.
Глядя на картину со страхом, отвращением, переходящем временами в приступы тошноты, Анна, однако, знала что надо делать.
Она аккуратно сняла холст с мольберта и скатала в неровную трубку, попутно замечая, каким тяжелым кажется полотно. Потом, неслышно ступая по ковру, проследовала на кухню – темную, полную серебристых пляшущих теней. Механически положила картину в раковину, с полки сняла коробок спичек. Ощущение ПРАВИЛЬНОСТИ переполняло ее. С негодующим шипением пламя расцветило кухню еще и набором багровых отсветов, что братались с луной и вместе создавали дикую и сюрреалистичную картину.
Анна думала, что полотно гореть не будет, но то бодро занялось, как и должна гореть картина, написанная масляной краской. Яркое пламя взвилось из раковины, лизнуло набор материных декоративных разделочных досок. Едкий чад пошел по кухне, высветились все доселе темные углы – ночные тени в панике спасались бегством. Еще несколько секунд картина пылала, а потом осталась лишь нещадно дымящая горстка пепла. В густом, воняющем жженой пластмассой дыму, Анна довольно улыбнулась. Вот так – почему ей сразу не пришло это в голову?
– Аня что… что здесь происходит?!
Мать стояла в дверях кухни, похожая в своей белой ночной рубашке, на почему-то не убежавшее от огня привидение. Увлекаемый сквозняком сизый дым струился мимо ее ног в коридор, как безразмерный дымчатый кот.
– Теперь все в порядке, – сказала Анна, – можешь идти спать. Я поняла, что надо делать и… – тут ее согнуло в приступе жестокого кашля, и несколько секунд казалось что она вот-вот упадет на пол и отключиться. Но пересилила. Дым резал глаза.
Мать вела ее назад к спальне, из кухни дуло холодным ветром – окна распахнули, чтобы сберечься от угарного дыма, хотя запах горелого никуда не исчез и явно собирался остаться там надолго.
Анна с удивление заметила, что руки у нее подрагивают, да и шла она как-то не очень твердо. На миг в зеркале увидала свое лицо – да, если кто тут и подходит на роль привидения, так только она. Не мудрено, что люди шарахаются.
Через пять минут она уже мирно спала, натянув на себя одеяло и свернувшись калачиком.
Мать под утро звонила кому-то по телефону и долго консультировалась плачущим голосом.
Художница этого, впрочем, не видела – чувство освобождения владело ею.
Следующие несколько дней прошли в странном напряженном спокойствии – вроде бы штиль, но почему же казалось, что это затишье в центре бури?
Анна исправно вставала с утра, шла в институт, гуляла с Дзеном, созерцая, как умирает зима.
Не рисовала картин, не мечтала. Голова опустела, стала звонкой и прозрачной под волосами. Анна сама себе казалась странным китайским болванчиком, у которого внутренняя поверхность черепа сделана из гладкого фарфора и по его гладкой поверхности скатываются любые, имеющие наглость возникнуть мысли.
Подсознательно она чего-то ждала. Мать снова начала язвить, видимо признаки помешательство больше не проскакивали в испуганном взгляде ее дочери.
В четверг снег снова потек ледяными ручьями, солнце светило и уже почти грело, а по ночам его сменяла полнеющая луна.
В четверг Анне приснился кошмарный сон. Она, в тонкой ночной рубашке, стоит в своем дворике и созерцает угрюмый туннель, а сверху падает лунный свет. Рубашка у нее была странная – расписанная какими-то дикими извивающимися полосами. Дул ледяной ветер, обезумевшим псом хватал за голые ноги и Анна вся сжималась от ужаса, потому что знала – это не ветер, а выдох гигантских оледенелых легких дома. Дом проснулся, нежился во вселенском софите луны и хотел чтобы его запечатлели. Почему-то именно это связное выражение мыслей, исходящее от угрюмой мешанины серого бетона особенно испугало Анну, так что она закричала и попыталась убежать. Но ноги вязли в обжигающем вязком снегу.
С задушенным воплем она выпала в этот мир. Было восемь утра и розовый рассветный туман стелился за окном, стучал в стекло и ждал когда солнце разгонит его теплеющими лучами.
Мольберт стоял на его фоне как монумент, массивное и полное величия сооружение темным силуэтом на фоне зари – так изображают Кремлевские башни на открытках. И картина, снова и как ни в чем не бывало стоящая на нем, тоже излучала величие. Это были скрижали, полные великих тайн вечности, наподобие Розетского камня.
Анна смотрела на картину, всю разбухшую и выпяченную, потом перевела взгляд на рубашку и та и вправду оказалась раскрашенной извилистыми полосами, как развернувшийся символ бесконечности. Анна провела по одной полосе пальцем и часть линии перешла на него. Пахло знакомо – краска, масляная краска. И все руки в краске, а на полу валяются изломанные останки кисточек.
Художница осторожно сняла картину с мольберта и поставила в угол, после чего отправилась в ванную отмываться. Идя через тихую и пустынную большую комнату, она с ледяным спокойствием осознавала как близка к полному умопомешательству. Нет, это был не стресс, не обычная женская истерия – это было что-то тихое, подспудное и ледяное.
