Действо - Болотников Сергей (книги онлайн полностью бесплатно .txt) 📗
Перед Анной на миг распахнулись и замаячили самые, что ни на есть радостные перспективы, что зачастую распахиваются перед каждым человеком творческим, потому как наделены они, как правило, не только талантом, но и непомерными амбициями. Фантазия скромной художницы Анны разыгралась, и мерещились ей уже персональные выставки, презентации, разговоры в элитных кругах, вспышки фотоаппаратов, фанаты и, может быть, поклонники.
Из сладких грез ее вывел Дзен – резко дернув поводок. Анна очнулась и оказалось, что она стоит как раз на том месте, где рисовала вчера картину. Отсюда симметричность двора была видна очень отчетливо.
Чтобы картину купили, она должна быть хорошей – решила Анна, а значит теперь надо работать, работать и еще раз работать. Не для себя – для других, чтобы приняли, чтобы оценили. Что бы Николай Петрович – облеченный связями знакомый матери, нашел показанное полотно достойным.
– Мы будем работать Дзен, – сказала Анна и сквозь снегопад поспешила домой, – будем работать над собой.
Дзен волокся позади на своем поводке, и недоумевал из-за такого скорого завершения выгула. А возможно он просто знал, к чему зачастую приводит фанатичное самоуглубленное творчество!
Весь следующий день она рисовала – исправляла, выравнивала, перерисовывала, а под конец стала слой за слоем класть сероватые мазки краски. Дошло до того, что стояла с линейкой и измеряла углы и расстояния, дабы достигнуть стопроцентной симметрии. А потом стала лихорадочно придавать дому и его зеркальному близнецу глубину и цвет.
Картина шла. Получалась, и симметричность вновь возвращалась на нее.
Где-то к вечеру мать заглянула к ней в комнату, и некоторое время смотрела, как ее сумасшедшее чадо рисует. По комнате разбросаны кисти, куски дешевого холста, а на огненной шерсти Дзена просматривается пятно цвета небесной синевы. Ничего так и не сказав, мать ушла, а Анна так ничего и не заметила.
Оторвалась от увлекательного занятия только вечером, когда ранние зимние сумерки напомнили о существовании электрического света. Анна отошла на метр, оглядела картину издали – именно так их и надо оценивать.
Она сумела – симметрия восторжествовала и была тождественна с идеалом всех симметрий – видом рельсовых путей из кабины локомотива. Дома были одинаковыми, угрюмые, в серых красках, что еще больше подчеркивал небесный лоскут над плоскими крышами. И все хотелось найти то место, где кончается прозрачный зимний воздух, и начинается амальгированное стекло.
– Вот так, – сказала Анна, – теперь правильно.
Из окна полотно подсвечивала луна – стареющая, тощает с каждым днем, а ведь девять дней назад была такая огромная, полная, висела низко над крышами! Картина в ее лучах приобрела вид загадочный и древний.
Она была далека от завершенности, но главное художница сумела – суть была ухвачена, зафиксирована и упрятана под несколько слоев мощно пахнущей масляной краски.
– И назвать «Зеркало весны!» – произнесла Анна, – Туманно и напыщенно.
Довольная, как всякий обильно самовыразившийся человек творческий, она остаток дня провела в мелких, приятных делах и мечтах. Не известно как рисовать, а вот мечтать у нее получалось лучше всего.
Мнился ей белый-белый зал, яркие галогеновые софиты, скрипучий паркет, собственные картины на светлых стенах, а между софитами и паркетом пожилые эстеты с одобрительными усмешками и восхищенная молодежь. А в стороне она – Анна, скромно и не бросаясь в глаза, но вот только увидев ее, глаза посетителей распахиваются, сияют восторгом – вот же она, автор, здесь, гениально, великолепно, вы молодое дарование, у вас все будет.
И предложение купить картину за многозначную сумму от солидного, представительного мужчины в дорогом костюме.
Мечты были не новые, но как заклинившая пленка возникали в честолюбивом сознании двадцатилетней девушки Анны снова, снова и снова.
Весь вечер она наигрывала на старом материном пианино мелодии из масштабных заокеанских мелодрам.
Белый свет моргнул – ночь прошла.
Анна открыла глаза и посмотрела на картину – та, стояла совсем рядом с постелью – видимо сама художница поставила ее так, что б было видно. Когда, правда, не помнила.
Серая краска на грубом холсте, синее небо сверху. Два дома и один…
Секунду художница наблюдала свое гениальное творение, свой отделанный позолотой билет в светлое будущее, а потом грязно выругалась. Мать, услышь это, несомненно, была бы шокирована, но Анна в тот миг и не вспоминала о матери.
Картину перекосило. Выглядело это так, словно полотно разбил немалых размеров флюс, исказив и смазав все перспективы. Левый дом выпятился, искривился, как на известной картине Дали, став чуть ли не в полтора раза крупнее своего дойника. И он играл красками – непередаваемыми оттенками серого в черно-белом телевизоре. Близнец же остался как есть – на фоне вздувшегося напарника скучный и убого-мышиного цвета.
Анна встряхнула головой, потом еще раз, чтобы удостовериться, что ей это не сниться.
Посмотрела на полотно, потом на Кэрролла на стене. Тот взирал утомленно – в картине он не сомневался, а вот в Анне вовсю.
– Что происходит? – спросила та, – что с моими руками?!
Так, подумаем логично – сама картина измениться не могла, так ведь? Значит это Анна вчера, своими руками, доводя до симметрии, тем не менее умудрилась ошибиться в пропорциях.
Правильно было бы спросить – что с моим восприятием?
Но неудачливого автора перекошенного полотна волновало сейчас вовсе не это.
Анна думала о том, что она предъявит к концу недели – не эту же мазню, что на стенах.
А если она не представит что-то удобоваримое, то прости прощай, честолюбивые мечты!
А холст был основательно загублен.
Горькие слезы покатились из глаз художницы и закапали на покрывало, расплываясь бесцветными розами с тысячей лепестков. Потом из горестного, выражение ее лица стало свирепым.
– Аня, ты куда?! – окрикнула мать любимое чадо, когда та пронеслась мимо двери в кухню, волоча за собой мольберт.
Хлопнула дверь.
– Не понимаю, – сказал мать растерянно, и замолчала, подумав вдруг, что ей не понимать уже давно не в первой.
Белой краской по холсту – вот так, убрать эту гадость, искривленные пропорции. Прочьпрочь.
Сверху сыпался вялый позднезимний снежок, падал на холст и смешивался с белой краской. Позади холста падал на дом и не таял, покрывая серые плиты седой изморозью.
На небе свинец – как будто растянули свинцовый лист. И не скажешь, что весна скоро.
Едва дождавшись, пока просохнет, начала рисовать, и делал это со столь зверским выражением лица, что прохожие, ранее косившиеся снисходительно теперь стали посматривать с опаской.
Она рисовала, махала кистью как мечом, вырубая прочь неугодную диспропорцию. Шмякшмяк-шмяк – дом вставал как живой. Как фотография, и странно было видеть, как из этих судорожных, резких и полных угрозы движений происходит созидание.
Кисть вдруг оторвалась и каштановой безобразной копенкой расплылась по свежей краске.
Анна замерла – с удивлением глянула на сломанную ручку кисти и выронила ее в снег.
Почти половина полотна была создана – угрюмое зеркало глядело на нее с холста – ровное, симметричное.
Сколько же прошло времени?
Ответ дало солнце, висящее над крышами и красящее их в нежный персиковый цвет.
Вечер. Четыре часа работала, не меньше.
– Зато картина почти готова, – сказала Анна, и вернулась домой.
Перед сном, она аккуратным автоматическим движением закрыла холст белым, в пятнах краски покрывалом. Так то лучше, чем смотреть. Анна на миг замерла перед покрывалом.
«Зачем ты это сделала» – спросила она сама себя, – «Уж не для того ли, что бы она ни изменилась там без тебя?…»
– Да ну бред какой, – оборвала художница глупые мысли, – это ты ее нарисовала, не так ли?
А закрытый холст стоял в том углу, куда его отодвинули – молчаливый и загадочный в густом полумраке. Глядя на него, Анне вовсе не казалось, что промасленная ткань скрывает ее творение. Она убеждала себя, что это глупо, вот сейчас можно подойти сдернуть ткань и тогда…
