Мю Цефея. Шторм и штиль (альманах) - Давыдова Александра (бесплатные книги полный формат txt) 📗
5
Мы так и не разбогатели, но были счастливы.
Я ездил на съемки по всему кайзерству. Командировочные продюсерский отдел выделял довольно жалкие, но нам с Соледад хватало. Остальные актеры тоже не жаловались. Мы снимали низкобюджетные истории — почти без света, без долгого подбора локаций, иногда работали буквально за еду и за спасибо, если продюсеры долго не могли продать фильм. Однажды я снял четыре фильма за месяц. Это было великолепно.
Приходилось учитывать погоду, потому что денег на дымовые машины, дождевые поливайки и сложные световые приборы у нас не было. Но в кайзерстве почти всегда дождь или пасмурно. Дождь и пасмурность идеально сопровождают мои истории. Солнечных дней в году в среднем пятнадцать или десять, да и кому они к черту нужны, эти солнечные дни?
Вечером мы сидели с Соледад в дешевых мотелях, выдумывали очередную историю про убийцу с топорами или про зомби, прыгающего по крышам в поисках свежей плоти, и очень смеялись. Соледад рисовала раскадровки и всегда играла главную роль.
Я часто снимал, как она спит. Заготавливал футаж — кадры спящей трогательной девушки всегда можно куда-нибудь смонтировать. Тем более что именно эта девушка всегда играет главные роли в моих фильмах.
Однажды я включил камеру и на секунду отошел покурить. Вернувшись, первым делом посмотрел на маленький проекционный экранчик, куда для удобства съемки выводилась картинка. Кровать была пуста. Соледад не было в кадре. Это были одни из самых страшных долей секунд в моей жизни.
Я осмотрел кровать и увидел, что Соледад на месте — спит, распустив черные волосы по подушке, подложив ладони под щеку. На тумбочке ее вечный рюкзак с котенками. Она так и не отказалась от него, даже став звездой передвижных синематек в рабочих кварталах.
Наверное, мне просто показалось.
6
Я убираюсь гремучим пойлом в паре «Цайтгаст». Это уже третий коктейль «Андеграунд» за вечер, и я чувствую, как спасительно мутнеет в голове. Пожилой дядька с гнездом лысины продолжает со сцены свое унылое стихотворение.
В зале жиденько хлопают. Я не хлопаю. Мне не понравилось это стихотворение. Мне хочется бесконечно возражать ему или разбить о лысую голову чтеца что-нибудь тяжелое.
Внезапно хлопает дверь бара, и в помещение влетает почтальон Ириска. Он рыщет взглядом по столикам и находит меня. Он красный и как будто чем-то смущен.
— Господин Хесус, простите старика, очень срочное телеграмическое письмо, — шепчет он и вручает мне конверт со штемпелем муниципальной полиции района Серых Гор.
Именно туда уехала Соледад на съемки уже месяц назад и с тех пор не выходила на связь. Я забросил всю работу и прочесал Серые Горы вверх дном, но не смог ее найти. Письмо от серогорской полиции может значить только одно. Я не хочу его вскрывать. Я лучше его сожгу и себя сожгу.
Допиваю коктейль залпом и взглядом ищу конферансье, который регулирует поток поэтов на сцене.
— Уважаемый, я хочу выступить.
— У нас должен быть еще участник, но он куда-то запропастился… Если вы быстро, — шепчет юноша в берете с енотовым хвостом.
— Быстро.
Я вылезаю на сцену, пошатываясь. Я не похож на типичных посетителей этого бара, и взгляды людей обращаются ко мне. В их глазах любопытство.
— Это про одного человека. Или не человека. Не знаю. Короче, слушайте, — говорю я.
В зале виснет молчание. Зрители ждут какой-то кульминации, но я отвешиваю поклон и сваливаю. Мне мало кто хлопает. Мужчина с лысым гнездом хлопает, хоть и не очень активно. Мне становится стыдно перед ним и стыдно за то, что у меня такие плохие стихотворения. Хмель сходит, я краснею и убегаю из бара.
7
Я сижу на кухне. Передо мной два нераспечатанных письма. Пока я их не открыл, это все не считается, правда ведь? Пока я их не открыл, это все может быть чем угодно. Если я никогда не открою, то ничего никогда и не случалось.
В дверь звонят. Да кто же там, вашу мать?
Это почтальон Ириска. Он небывало сосредоточен и серьезен. Он смотрит на меня очень внимательно. Не шамкает, не пританцовывает. Смотрит, как будто знает что-то очень важное.
— Тяжело? — спрашивает Ириска.
— Тяжеловато, старик, — отвечаю я еле слышным шепотом.
Он не должен был меня слышать, но он расслышал меня отлично. Слуховой протез? Нет, вряд ли. Из уха ничего не торчит.
— Бывает, старик, — в тон отвечает Ириска.
— Ты все слышишь?
— Я всегда все слышал и видел, — говорит Ириска и достает из своей почтовой сумки рюкзак с котятами.
Я бросаюсь на него и пытаюсь задушить. Сухой старик отбрасывает меня легко, одной рукой, даже не двигаясь с места. Я падаю спиной на стол и разбиваю его к чертям.
— Пока ты не открыл эти письма, ничего действительно не считается, — говорит Ириска.
Он достает из рюкзака колбы, странные патрубки и проводки. В некоторых сосудах переливается темная дождевая вода, в других скрипит яркий песок, в третьих течет нечто, что нельзя описать словами. Кажется, их можно соединить, но зачем.
— Что это?
— Это Машина. Собери ее. И ты сможешь сделать так, что в этих письмах окажется что угодно.
— Я не смогу.
— Тогда ты погиб.
0
С тех пор у меня было много разных имен. Я давно сбился со счета. Меня называли Искупитель, Звонарь, Шофэр, Оператор Машины, Иван Витгенштейн, Степан Иезуит, Джонни-два-стакана…
