Мю Цефея. Шторм и штиль (альманах) - Давыдова Александра (бесплатные книги полный формат txt) 📗
Впрочем, я всегда был влюбчивым, и всяческие котенки мурлыкали раз в квартал. А тогда я был еще и пьяным. Какой трезвый взрослый человек пойдет на концерт «Песчаных червей»?
Я подошел к Соледад (тогда я еще не знал, что она Соледад) и спросил:
— Есть билетик?
— Пошел в задницу, — ответила Соледад и искристо улыбнулась.
— Манеры у тебя не очень, но я готов их исправить, — сказал я.
— Исправь себе что-нибудь пониже пояса.
— Можно я тебя за ушко укушу?
— Конец очереди вон там, — сказала Соледад.
Я хотел что-то остроумное пошутить про конец, но ничего не смог придумать. Меня спас привратник, который внезапно открыл дверь в бар. Толпа осатаневших мелких уродцев ломанулась на вход.
Мостовая у входа в «Цайтгайст» была не очень — разбитая и покрытая коркой льда со снегом. Соледад толкнули, она почти упала и выронила свой котенковский рюкзак. Меня тоже толкнули, но в падении я вывернулся и смог ее рюкзак поймать. Она упала на меня сверху, и я одним рывком перевернулся так, чтобы ее не затоптали.
В итоге нас свела ледяная мостовая. Иронично для этого города.
Толпа прогромыхала мимо нас и еще пары несчастных, кто не смог устоять на ногах. Соледад смотрела на меня, как на сумасшедшего. Она лежала между мной и грязной стеной. Глаза сверкали, ненависть в них мешалась с недоумением.
— Дурак, да? — спросила Соледад, вставая и бережно отряхивая рюкзак с котенками.
— Не знаю. Нет. Да. Просто захотелось о тебе позаботиться, — сказал я.
— Ладно, пойдем на концерт. Но это ничего не значит, — сказала Соледад.
— Тебя как хоть зовут?
— Крузита.
— А меня Хе… — сказал я и снова поскользнулся, упал, ударился головой и бордюр и потерял сознание.
На концерт мы так и не попали.
3
Когда я очнулся в маленькой меблированной комнате, голова почти не болела. Окна были открыты, и я ощутил запах отстойных речных коллекторов. Кажется, я находился где-то в Сакрифаксе, в одном из самых неблагополучных районов города. Только здесь запах речных вод ощущается так сильно.
На голове была повязка, пропитанная мазью с запахом васильков. Повязка совсем свежая, голова не успела взопреть. Кто-то бережно поменял мне бинты. Я понял, что это Крузита (тогда я еще не знал, что она Соледад).
Соледад (сейчас-то я уже знаю, что она Соледад) сидела за письменным столом и перебирала какие-то бумаги.
— Хе? — спросила она.
— Хе, — сказал я.
— Просто Хе? Я тут набросала несколько вариантов, пока ты валялся, — сказала Соледад.
Она показала мне несколько карандашных набросков на крафтовой бумаге. На всех них был изображен я, падающий на мостовую около входа в «Цайтгайст». Рисунки отличались степенью моего падения. Если на первом я только терял равновесие, то на последнем уже прикладывался головой о бордюр. Над каждым рисунком были подписаны разные имена. На первом — «Хе», на втором — «Херальд», на третьем — «Хемас», на четвертом — «Хендаль», на остальных уже и не вспомнить. Только на последнем, где я прикладывался головой к бордюру, было написано «Херак». Треск черепа был изображен взрывающимися буквами «Хррыть».
Если взять наброски стопкой в одну руку и пролистать, как пачку наличных, то получался движущийся фильм. Соледад так и сделала, только сложила листы в обратном порядке. В ее фильме я как бы сначала был с больной головой, а потом вскакивал, как цирковой механизированный акробат. И голова у меня цела. Я был здоров и даже улыбался. В ее фильме я как бы двинулся назад во времени и из травмированного неуклюжего парня превратился в парня, который то ли делает танцевальное па, то ли хочет поклониться девушке. Самой девушки в кадре при этом не было.
Она пролистала пачку несколько раз. Я почувствовал, что голова, которая слегка беспокоила, перестает болеть окончательно.
— Это какая-то магия? — спросил я.
— Это раскадровка.
— Ты хочешь стать режиссером? — догадался я.
— Я хочу стать актрисой.
— Зачем тогда ты рисуешь раскадровки? Это работа режиссера.
— А я сама буду снимать фильмы, в которых буду играть, — сказала Соледад. — Ну что, Хемас, как голова? Чай будешь?
— Сама ты Хемас.
— Я Соледад.
— Ты же говорила, тебя зовут Крузита.
— Я тебя обманула, — сказала Соледад.
Я вгляделся в ее глаза, но там не было ни намека на чувство вины или хоть какое-то чувство, свойственное людям, которые признаются в обмане.
— Да зачем же?
— Вдруг ты маньяк и стал бы искать меня? Ты мне вообще тогда не понравился. Ты вообще не очень красивый.
— Тогда почему я здесь, а не в муниципальной больнице где-нибудь или вообще в вытрезвителе?
— Ну ты так глупо поскользнулся, — сказала Соледад. — Сначала такой крутой, альфа, ушко кусну, детский сад. Потом такой герой саг прямо, прикрыл спиной. Я тогда и решила, что ты пафосный и скучный.
— Я ненавижу современную молодежь, — сказал я, подумав.
— Так вот, когда ты поскользнулся, у тебя такое глупое лицо стало. Такое настоящее, доверчивое, испуганное. И сознание потерял. Мне тебя очень жалко стало. Я вызвали стим-такси, привела тебя сюда, доктор приходил, сказал, жить будет. Повязки потом меняла. Сутки валялся, как куль…
— Хватит. Я пойду, пожалуй, — сказал я и сорвал повязки с головы.
Рассечение на затылке моментально раскрылось. Я почувствовал, как по волосам струится кровь. Голова снова заболела — я слишком резко вскочил с кровати. Меня замутило, и я упал обратно.
— Хе, хе, — грустно сказала Соледад.
Несмотря на то что в голове помутнело, я нашел в себе силы подняться снова. Приложил к голове остатки бинтов, чтобы остановить кровь, и двинулся к выходу. Вот на кой черт я их так резко сорвал, баран? Что за тяга к красивым жестам? Эта маленькая бессердечная заноза в заднице в чем-то, видимо, права. Так я подумал тогда.
И ушел. Вернее, остался.
Тем более на улице опять начался дождь.
4
Через месяц после того, как Соледад переехала ко мне, я показал ей маленькую кинокамеру «Люмьер-4000».
Это был чудесный аппарат. Маленький, похожий на бабочку со стеклянным глазом. Когда я вез ее из мастерской киноторговца Лемерсье, я буквально баюкал ее на руках. Держал крепко, чтобы случайно не выронить, когда трамвай тряхнет на стыке рельс, не поранить.
— И что ты будешь с этим делать? — спросила Соледад с плохо скрываемым недоверием.
— Я буду снимать кино, — сказал я.
В моей маленькой квартирке такие громкие слова прозвучали, должно быть, комично.
— Ты себе завтрак приготовить не можешь, чтобы кухню не сжечь. Как ты будешь снимать кино?
— Вместе с тобой, — сказал я. — Я уже придумал историю. Ты будешь жертвой песчаного вампира. Суть в том, что один из солдат кайзера подхватил желтую лихорадку в Аламуте, но скрыл это от начальства и вернулся с ней в наш город. Это строжайше запрещено, но он очень хотел еще раз увидеть шпили наших небочесов и умереть на Родине. И превратился в песчаного вампира. А у них инстинкт самосохранения вообще другой и метаболизм. Он раздумал умирать. Настоящие песчаные вампиры могут надолго впадать в спячку, зарываясь песок, но у нас тут песка нет. И его мучит постоянная жажда. Он терроризирует город, ему все это надоедает, и он почти решается покончить с собой, вопреки своей вампирской природе, но однажды видит тебя и влюбляется. А ты такая красивая идешь в свете газового фонаря, и как бы вот вуаль веет по ветру. Он не знает, сосать кровь или не сосать. Все сложно. Он убивает всех вокруг тебя и преследует тебя. И дальше все как-то кончается не очень хорошо.
— Господи, какая дичь, — сказала Соледад.
— Ты не хочешь сниматься? У меня есть знакомый в продюсерском отделе «К&К», он говорит, под такие истории сейчас денег хорошо дают. Мы разбогатеем.
— Так чем там кончилось у вампира и этой девушки?
— Я пока не придумал. А тебе интересно?
— Нет. Но расскажи.
