Неведомый груз Сборник рассказов из журнала "Вокруг света" - Морозов Александр Иванович
Молодой красивый силач смеялся над чем- то. Теперь его остекленевшие глаза в упор уставились на трех человек, застывших над ним в горьком молчании.
Кириллов сорвал с люка печать и шагнул в темноту.
В трюме было душно, пламя свечи в фонаре у Сидорова тотчас съежилось, покраснело. В тусклом свете ряды черных ящиков как будто смотрели на вошедших сердито вытаращенными глазами больших сургучных печатей.
— Приступим, — тяжело вздохнув, сказал Кириллов. — Действуйте как можно осторожнее.
Матросским ножом он разрезал парусину обшивки на ближайшем ящике и приподнял лезвием крышку.
Сидоров осторожно просунул внутрь руку, нащупал слой соломы, раскидал его пальцами. Под рукой было что-то округлое, тоже завернутое в солому. Лейтенант окончательно убедился: взрывчатое вещество!
Конечно, если взорвется хоть одна такая штука, последует всеобщий взрыв, и от брига следа не останется. Может, это было бы не так уж плохо. Не все ли равно, когда наступит неизбежный конец? И все- таки при одной этой мысли холодок пробежал по спине. Стараясь не наклонять неведомого предмета, Сидоров вытащил его из ящика.
— В море! — глухо сказал Кириллов.
Прижимая груз к груди, лейтенант поднялся на палубу. Соломенный сверток почти беззвучно исчез в воде. Прежде чем большие ярко светящиеся круги, разбежавшиеся по поверхности океана, погасли, появился Плаксин. Затем — Кириллов.
Так, гуськом, один за другим, ходили они вверх и вниз, и была в этом однообразном движении усыпляющая ритмичность, подчиняясь которой они не чувствовали ни бега времени, ни особой усталости.
Утрой Сидоров намекнул первому помощнику капитана, что вахту у люка в водяной трюм лучше совсем снять: людям будет мерещиться мертвый вахтенный. Матросы были очень довольны этим. Им казалось, что смерть подкрадывается в темноте к одиноким. Обессиленные голодом и болезнью, они жались в кучку на жилой палубе, в кубрике. Здесь они считали себя в большей безопасности.
Семь ночей подряд Сидоров, Плаксин и Кириллов бросали груз за борт «Отважного». Они сами удивлялись, откуда у них взялось столько сил.
Бриг, освобожденный от тяжести, сидел теперь выше: вдоль бортов, образуя черную траурную кайму, сохли водоросли. Только старший помощник капитана обратил на это внимание. Он долго с удивлением смотрел за борт, низко свесив голову. Но, так и не найдя объяснения происходящему, сердито плюнул и выругался. Начиналась чертовщина, над которой лучше не задумываться.
На восьмую ночь Кириллов со своей ношей упал без сознания у самого трапа из трюма. Сидоров и Плаксин инстинктивно отскочили в сторону. Сейчас ослепительный столб пламени, конец…
Но ничего не случилось. На полу вокруг разорванного соломенного свертка растекалась лужа какой-то жидкости, поблескивали куски стекла. Мучительно знакомый запах наполнил трюм. Плаксин быстро подошел к луже, откинул носком сапога солому и, наклонившись, вонзил нож в темный предмет, валяющийся среди осколков, поднес его к носу. Мичман шумно, словно дельфин, втягивал воздух.
— Мясо! — воскликнул он. — Эта штука пахнет чистейшим мясом. Как лучшее жаркое…
Опыты профессора Иванова
— Что это значит? Под предлогом государственной тайны вы заставили нас участвовать в безумно подлом деле! Окруженные умирающими от голода, мы выбрасывали мясо за борт. Почему? Говори, негодяй!
— Успокойся!.. Сейчас мы все узнаем… Итак, господин Кириллов, мои подозрения, очевидно, имели какое-то основание. — Сидоров старался говорить бесстрастно, спокойным тоном судьи, уверенного в правильности своего приговора. — Вы обязаны все объяснить.
— Ну что ж!.. Я думал вас же уберечь от тяжелого испытания, — устало произнес Кириллов. — Но раз вы хотите знать — знайте.
Он опустился на ящик и жестом предложил офицерам сделать то же:
— Садитесь, отдохните. Оттого, что вы все узнаете, работы не убавится… Пожалуй, она станет для вас еще труднее.
Уже в начале плавания я заметил, что ко мне относятся с недоверием и подозрительностью. Это было тем более естественно, что я не имел права объяснить, кто я. почему послан на бриг.
Я читал курс химии в Московском университете и никогда не предполагал даже, что придется мне отправиться на военном бриге бог знает куда! Все случилось из-за профессора зоологии Ивана Никифоровича Иванова. Это был очень талантливый человек, но странный, и его не любили в университете. — Кириллов криво усмехнулся. — Вроде как меня на «Отважном»…
Лабораторию свою Иванов устроил в Мытищах и никого туда не допускал. Последние годы он усиленно занялся изучением гниения.
— Чем? — переспросил Плаксин с испугом.
— Гниением. Это было вызвано необходимостью сохранять коллекции животных, насекомых, растения.
Он часто обращался ко мне за помощью по поводу различных отравляющих и сильнодействующих веществ. Между нами установилось что-то похожее на дружбу, а потом и настоящая дружба. Однажды Иванов поделился со мной сокровенной мечтой. Он утверждал, что, если тело животного или растение обработать особым образом, не допустив при этом воздействия окружающей среды, гниение никогда не наступит. Но самое главное — он распространял эту свою догадку и на пищу. Я не соглашался с его мнением, и мы очень часто и резко спорили. Но меня, как химика, интересовали опыты Иванова, и я охотно помогал ему, хотя твердо верил, что в конце концов наши усилия только докажут мою правоту. Большие средства Иванова позволяли продолжать исследования, несмотря на взрывы и пожары, то и дело случавшиеся во время опытов и уничтожавшие наши приборы. Видите шрамы на моем лице? Это память об одном из неудачных опытов. Наконец мы добились своего и словно остановили время: куски мяса, овощи и фрукты спустя месяцы оставались такими же, как в день приготовления.
Я считал это просто доказательством могущества химии и отнюдь не связывал наш успех с какими-либо практическими возможностями. Но тут как раз стало известно, что во Франции обещано двенадцать тысяч франков золотом тому, кто найдет способ изготовления пищи, годной в течение очень длительного времени. Нужно было средство борьбы со скорбутом [1], который опустошает армию и флот во время дальних и долгих походов. Иванов торжествовал: его идея нужна, ведь сама жизнь требует ее осуществления!
Он сразу превратился в другого человека. Исчезли его замкнутость и надменность. Он готов был каждого посвятить в свои дела, чтобы тот разделил его радость. Я никогда не предполагал, что суровый и молчаливый Иванов может говорить с таким вдохновением, с таким подъемом. Он сумел заинтересовать своими работами даже адмирала Волкова, своего дальнего родственника. А этого человека, по-моему, вообще трудно чем-нибудь удивить или поразить. Адмирал обещал широкую поддержку опытам с «вечной пищей», если она выдержит придуманное им испытание: дальний рейс в жаркие страны.
Сам Иванов считал все испытания пустой формальностью — он не сомневался в успехе.
Его слепая убежденность раздражала меня все больше. И однажды в пылу спора у меня вырвались необдуманные слова: «Если вы так уверены в „вечной пище“, почему не попробуете ее сами?»
Как мог я сказать это человеку, которого знал не хуже себя? Не знаю… Легче всего мы наносим удар тому, кого любим, чьи слабости и больные места нам отлично известны.
Я тут же отрекся от своего безумного предложения, уверяя, что это лишь глупая шутка. Пытался испугать Иванова. Напоминал, что до сих пор опыты давали преимущественно отрицательный или сомнительный результат: животные, на которых мы испытывали «вечную пищу», как правило, погибали.
