НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 32 - Стругацкие Аркадий и Борис (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
Содержание:сравнение списков лиц с инверсией «Синдрома пингвина» со списком «Тема».
По вашему распоряжению мною был по всем доступным источникам составлен список случаев инверсии «Синдрома пингвина». Всего я обнаружил 12 случаев, идентифицировать удалось 10. Сравнение списка идентифицированных инверсантов со списком «Т» обнаружило пересечение по следующим лицам:
1. Кривоклыков Иван Георгиевич, 65 лет, психиатр, база «Лембой» (ЕН 2105).
2. Паккала Альф-Христиан, 31 год, оператор-строитель, аляскинская СО, Анкоридж.
3. Йо Ника, 48 лет, пряха-дизайнер, комбинат «Иравади», Пхьяпоун.
4. Тууль Альберт Оскарович, 59 лет, гастроном, местонахождение неизвестно (см. N 04799 С. Мтбевари).
Процент пересечений списков представляется мне поразительно высоким. Факт, что Тууль А. О. проходит фактически по трем спискам, еще более поразителен.
Считаю необходимым привлечь ваше внимание к полному списку лиц с инверсией «Синдрома пингвина». Список прилагается.
(Конец документа 18)
Даугава у Краславы была неширокая, быстрая, чистая. Желтела сухим песком полоска пляжа, от которой круто уходил к соснам песчаный склон. На сером в белую шашку овале посадочной площадки, нависшей над водой, калились под солнцем поставленные кое-как разноцветные флаеры. Всего три штуки — старомодные тяжелые аппараты, какими пользуются сейчас разве что старики, родившиеся в прошлом веке.
Тойво потянулся откинуть дверцу глайдера, но я сказал ему:
— Не надо. Подожди.
Я смотрел вверх, туда где среди сосен кремово просвечивали стены домика, откуда шла по обрыву зигзагом ветхого вида сработанная под серое от времени дерево лестница. По лестнице медленно спускался кто-то в белом — грузный, почти кубический, видимо, очень старый человек, цепляясь правой рукой за перила, ступенька за ступенькой, каждый раз приставляя ногу, и солнечный блик трясся на его большом гладком черепе. Я узнал его. Это был Август-Иоганн Бадер, десантник и следопыт. Руина героической эпохи.
— Подождем, пока он спустится, — сказал я. — Мне не хочется с ним встречаться.
Я отвернулся и стал смотреть в другую сторону, через реку, на тот берег, и Тойво тоже отвернулся из деликатности, и так мы сидели, пока не стал слышен тяжелый скрип ступенек и не донеслось до нас свистящее натужное дыхание и еще какие-то неуместные звуки, похожие на прерывистое всхлипывание, и вот старик прошел мимо глайдера, прошаркал подошвами по пластику, возник в поле моего зрения, и я невольно взглянул ему в лицо.
Вблизи лицо это показалось мне совершенно незнакомым.
Оно было искажено горем. Мягкие щеки обвисли и тряслись, рот был безвольно распущен, из запухших глаз текли слезы.
Сгорбившись, Бадер приблизился к древнему желто-зеленому флаеру, самому древнему из трех, с какими-то дурацкими шишками на корме, с уродливыми щелями визиров старинного автопилота, с помятыми бортами, с потускневшими никелированными ручками, приблизился, откинул дверцу и, то ли кряхтя, то ли всхлипывая, полез в кабину.
Долгое время ничего не происходило. Флаер стоял с распахнутой дверцей, а старик внутри то ли собирался с духом перед взлетом, то ли плакал там, уронивши лысую голову на облупленный овальный штурвал. Потом наконец коричневая рука, вылезшая из белой манжеты, протянулась, и захлопнула дверцу. Древняя машина с неожиданной легкостью и совершенно беззвучно снялась с площадки и ушла над рекой между обрывистыми берегами.
— Это Бадер, — сказал я. — Прощался. Пошли.
Мы вылезли из глайдера и начали подниматься по лестнице.
Я сказал, не оборачиваясь к Тойво:
— Не надо эмоций. Ты идешь на доклад. Будет очень важный деловой разговор. Не расслабляйся.
— Деловой разговор — это прекрасно, — отозвался Тойво мне в спину. Но у меня такое впечатление, что сейчас не время для деловых разговоров.
— Ты ошибаешься. Именно сейчас и время. А что касается Бадера… Не думай сейчас об этом. Думай о деле.
— Хорошо, — сказал Тойво покорно.
Домик Горбовского, «Дом Леонида», был совершенно стандартным, архитектуры начала века: излюбленное жилье космопроходцев, глубоководников, трансмантийщиков, истосковавшихся по буколике, без мастерской, без скотного двора, без кухни… Но зато с энергопристройкой для обслуживания персональной нуль-установки, полагающейся Горбовскому как члену Всемирного Совета. А вокруг были сосны, заросли вереска, пахло нагретой хвоей, и пчелы сонно гудели в неподвижном воздухе.
Мы поднялись на веранду и через распахнутые двери вступили в дом. В гостинной, где окна были плотно зашторены и светил только торшер возле дивана, сидел какой-то человек, задравши ногу на ногу, и рассматривал на свет торшера не то карту, не то ментосхему. Это был Комов.
— Здравствуйте, — сказал я, а Тойво поклонился молча.
— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал Комов как бы нетерпеливо. — Проходите, садитесь. Он спит. Заснул. Этот треклятый Бадер его совершенно ухайдокал… Вы — Глумов?
— Да, — сказал Тойво.
Комов пристально, с любопытством глядел на него. Я кашлянул, и Комов тут же спохватился.
— Ваша матушка случайно не Майя Тойвовна Глумова? — Спросил он.
— Да, — сказал Тойво.
— Я имел честь работать с нею, — сказал Комов.
— Да? — Сказал Тойво.
— Да. Она вам не рассказывала? Операция «Ковчег»…
— Да, я знаю эту историю, — сказал Тойво.
— Чем сейчас Майя Тойвовна занимается?
— Ксенотехнологией.
— Где? У кого.
— В Сорбоне. Кажется у Салиньи.
Комов покивал. Он все смотрел на Тойво. Глаза у него блестели. Надо понимать, вид взрослого сына Майи Глумовой пробудил в нем некие животрепещущие воспоминания. Я снова кашлянул, и Комов сейчас же повернулся ко мне.
— Нам придется подождать. Мне не хочется его будить. Он улыбается во сне. Видит что-то хорошее… Черт бы побрал Бадера с его соплями!
— Что говорят врачи? — Спросил я.
— Все то же… Нежелание жить. От этого нет лекарств… Вернее есть, но он не хочет их принимать. Ему стало неинтересно жить, вот в чем дело. Нам этого не понять… Все-таки ему за полтораста… А скажите, пожалуйста, Глумов, чем занимается ваш отец?
— Я его почти не вижу, — сказал Тойво. — Кажется, он гибридизатор сейчас. Кажется на Яйле.
— А вы сами… — Начал было Комов, но замолчал, потому что из глубины дома донесся слабый хрипловатый голос:
— Геннадий! Кто там у вас? Пусть заходят…
— Пошли, сказал Комов вскакивая.
Окна в спальне были распахнуты настежь. Горбовский лежал на спине, укрытый до подмышек клечатым пледом, и казался он невообразимо длинным, тощим и до слез жалким. Щеки у него ввалились, знаменитый туфлеобразный нос закостенел, запавшие глаза были печальны и тусклы. Они словно не хотели больше смотреть, но смотреть было надо, вот они и смотрели.
— А-а, Максик… — Проговорил Горбовский, увидев меня. — Ты все такой же… Красавец… Рад тебя видеть, рад…
Это была неправда. Не был он рад видеть Максика. И ничему он не был рад. Наверное ему казалось, что он приветливо улыбается, на самом же деле лицо его изображало гримасу тоскливой любезности. Чувствовалось в нем бесконечное и снисходительное терпение. Словно бы думал сейчас Леонид Андреевич: Вот и еще кто-то пришел… Ну что ж, это не может быть очень надолго… И они уйдут, как уходили все до них, а мне оставят мой покой…
— А это кто? — С явным усилием превозмогая апатию, полюбопытствовал Горбовский.
— Это Тойво Глумов, — сказал Комов. — Комконовец, инспектор. Я говорил вам…
— Да-да-да… — Вяло сказал Горбовский. — Помню. Говорили. «Визит старой дамы»… Садитесь, Тойво, садитесь, мой мальчик… Я слушаю вас…
Тойво сел и вопросительно посмотрел на меня.
— Изложи свою точку зрения, — сказал я, — и обоснуй.
Тойво начал:
