Нова - Дилэни Сэмюэль Р. (читать хорошую книгу .TXT) 📗
— Давай послушаем.
— Ну, вы, ребята, не... — Катин пожал плечами, взялся за рубиновый рычажок и перевел его на воспроизведение.
— Размышление наедине номер пять тысяч триста семь. Заруби на носу, что роман (назидательный, психологический или тематический — не имеет значения) всегда является отражением своего времени. — Голос звучал более высоко и быстро, чем обычно, но это только улучшало его восприятие, — Прежде, чем написать книгу, я должен описать современное понимание истории...
Ладонь Айдаса черным эполетом лежала на плече брата. Карие и коралловые глаза смотрели сосредоточенно, выказывая свою заинтересованность.
— ...История? Тридцать пять веков назад ее изобрели Геродот и Фукидид. Они определили ее как изучение того, что происходило при их жизни. И последующую тысячу лет история понималась точно так же. В Константинополе, пятнадцать веков спустя после греков, Анна Комнина в своем царственном блеске (и на том же языке, что и Геродот) определила историю как изучение тех событий в жизни людей, которые занесены в документы. Я сомневаюсь, чтобы эта очаровательная византийка верила лишь в те вещи, что были где-то записаны. Но события, нигде не задокументированные, в Византии просто не считались историческими. Концепция истории была целиком трансформирована. Последующее тысячелетие началось с первого глобального конфликта, а закончилось первым межпланетным столкновением. Сама собой возникла, теория, что история является серией циклических взлетов и падений, происходящих, когда одна цивилизация поднимается до уровня другой. События, выпадающие из цикла, считались не имеющими исторической важности. Сейчас нам трудно оценить разницу между Спенглером и Тойнби, хотя в их времена эти теории считались полярно противоположными. Для нас их споры о том, где и когда начинаются циклы, кажутся чистым соидизмом. Сейчас, когда прошло еще одно тысячелетие, мы можем спорить с де Эйлингом и Броблином, Альвином-34 и «Креспбургским Обозрением». Просто потому, что они современники, я знаю, что они излагают одинаковую точку зрения. Но сколько восходов заставало меня в доках Шарля расхаживающим и размышляющим, с кем я: с сондерсовской ли теорией интегральной исторической конвекции или все-таки с Броблином? Я уже имею достаточно оснований для того, чтобы утверждать, что в последующем тысячелетии существующие разногласия будут казаться такими же несущественными, как и спор двух средневековых теологов о том, двенадцать или двадцать четыре ангела поместятся на острие иглы.
... Размышление наедине номер пять тысяч триста восемь. Никогда не вынимай ворованные смоквы напротив красного...
Катин щелкнул переключателем.
— О, — сказал Линчес. — Это было что-то странное...
— ...интересное, — вмешался Айдас. — Ты всегда описывал...
— ...он говорит об истории...
— ...современную историческую концепцию?
— Ну, конечно. Это довольно интересная теория. Если вы сейчас...
— Я думаю, это, должно быть, слишком сложно, — возразил Айдас. — Я хочу сказать...
— ...для тех, кто живет сейчас, трудно...
— Что вы, на удивление легко, — это Катин. — Все, что вы должны сделать — это понять, как мы смотрим...
— ...может быть, для людей, которые будут жить потом...
— ...это будет не так трудно...
— Действительно, — сказал Катин. — Когда-нибудь вы замечали, что общество в целом выглядит так, будто...
— Мы не слишком разбираемся в истории, — Линчес пригладил свои, похожие на светлую овечью шерсть, волосы. — Я не думаю...
— ...что мы могли бы сейчас это понять.
— Конечно, смогли бы! — воскликнул Катин. — Я могу все это объяснить очень...
— Может быть, после...
— ...в будущем...
— ...это будет легче.
На смуглом и бледном лицах вдруг мелькнули улыбки. Близнецы повернулись и пошли прочь.
— Эй! — крикнул им вслед Катин. — Разве вы?.. Я хочу сказать, я... Ох...
Он положил руки на колени и задумался, глядя вслед близнецам, бредущим по коридору. Темная спина Айдаса была экраном, на котором сияли куски каких-то созвездий. Минуту спустя Катин поднял свой диктофон, щелкнул рубиновым переключателем и стал тихо говорить:
— Размышление номер двенадцать тысяч восемьсот десятое. Интеллигентность становится вещью чужеродной и доставляющей неудобства... — он выключил диктофон и снова посмотрел вслед близнецам.
— Капитан?
Лок остановился на верхней ступеньке и уронил руку с дверной ручки.
Мышонок засунул большой палец в дыру на брюках и почесал бедро.
— Э... капитан... — он достал карту из футляра с сиринксом. — Вот ваше солнце.
Рыжие брови поползли вверх. В желтых глазах блеснули огоньки.
— Я... э... позаимствовал ее у Тай. Я верну ее...
— Поднимайся сюда, Мышонок.
— Да, сэр, — он зашагал по винтовой лестнице. Вода у краев бассейна была покрыта рябью. Его отражение поднималось вместе с ним.
Капитан открыл дверь, и они вошли в каюту.
Первой мыслью Мышонка было: «Его каюта не больше моей».
Второй: «Тут битком набито всего».
По разные стороны от компьютера размещались проекционные экраны — на стенах, полу и потолке. И кроме этого в каюте не было ничего личного, даже рисунков.
— Давай посмотрим эту карту, — Лок сел на свернувшиеся на койке кабели и стал рассматривать диораму.
Мышонок, которому не было предложено сесть на койку, вытянул из-за спины футляр с инструментом и сел на пол, скрестив ноги.
Неожиданно ноги Лока вытянулись, кулаки разжались, плечи дрогнули, мускулы лица напряглись. Потом спазм прошел, и он снова выпрямился на койке. Капитан сделал глубокий вдох, туго натянувший шнуры на его кителе.
— Садись сюда, — он похлопал по койке. Но Мышонок только подвинулся поближе к Локу, не вставая с пола. Лок нагнулся и положил карту на пол.
— Это карта, которую ты стащил? — выражение задумчивости разгладило его лоб. Но Мышонок смотрел только на карту. — Если бы это была первая экспедиция, которую я сколотил, чтобы измерить глубину звезды... — Лок рассмеялся. — Шесть обученных и умелых мужчин, изучивших свою профессию под гипнозом и знающих ее, как свои пять пальцев, спаянных крепче, чем куски биметаллической пластинки. Кража среди этого экипажа? — он снова рассмеялся, покачав головой. — Я был в них так уверен. А в Дэне — больше всех, — он ухватил Мышонка за волосы и тихонько покачал его голову из стороны в сторону. — Но этот экипаж нравится мне больше. — Он показал пальцами на карту. — Что ты видишь здесь, Мышонок?
— Ну, мне кажется... двух ребят, играющих под...
— Играющих? — перебил Лок. — Разве похоже, что они играют?
Мышонок откинулся назад и прижал к себе инструмент.
— Что видите вы, капитан?
— Двое ребят, схватив друг друга за руки, собираются драться. Ты видишь, что один белый, а другой темный? Я вижу любовь против смерти, свет против тьмы, порядок против хаоса. Я вижу столкновение всех противоположностей под солнцем. Я вижу Принса и самого себя!
— Кто же есть кто?
— Не знаю, Мышонок.
— Что это за человек — Принс Ред, капитан?
Лок ударил кулаком левой руки о раскрытую ладонь правой.
— Ты видел его на экране в цвете и объеме и ты еще спрашиваешь? Богатый, как Крез, балованный психопат. Он однорукий, а его сестра так красива, что я... — он уронил руки. — Ты с Земли, Мышонок. Из того же мира, что и Принс. Ты часто там бывал, а я никогда там не жил. Наверное, ты знаешь, почему человек, все преимущества которого — следствие изобилия созвездия Дракона, мальчиком, юношей и мужчиной так... — кулак снова ударил по ладони. — Не обращай внимания. Возьми свою чертову арфу, сыграй что-нибудь. Начинай. Я хочу смотреть и слушать.
Мышонок залез в футляр. Одна рука на деревянном грифе, другая скользнула по полированным изгибам. Он крепко сжал пальцы и закрыл глаза. Сосредоточенность перешла в задумчивость, задумчивость — в озарение.
— Вы говорите, он однорукий?
— Под этой черной перчаткой, которой он так театрально расколотил камеру, нет ничего, кроме металла и пластика.
