Hyperpilositis - де Камп Лайон Спрэг (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
Оливейра обнаружил, что если эктогеников подвергнуть жесткому карантину, у них вообще не вырастают волосы — во всяком случае не больше, чем в прежние времена. Под жестким карантином я подразумеваю, что воздух, которым они дышат, подогревается до 800 градусов Цельсия, потом сжижается и пропускается через батарею аппаратов, где его дезинфицирует дюжина различных веществ. Продукты для них подвергаются подобной обработке. Не пойму, как бедные малютки могли вынести такую адскую дозу гигиены, но как-то переносили, и волосы у них не росли — пока они не сталкивались с другими людьми или получали сыворотку из крови волосатых детей.
Оливейра обнаружил, что причиной hyperpilositis была, как он подозревал с самого начала, одна из тех чертовых саморазмножающихся молекул белка. Как известно, их нельзя ни увидеть, ни воздействовать на них химически, поскольку они перестают быть молекулами белка. Теперь мы неплохо знаем их строение, но то был долгий и кропотливый процесс, во время которого приходилось делать много выводов на основании недостаточных данных. Иногда эти выводы были правильны, иногда — нет.
Но для детального анализа молекул нужно их большое количество, а те, которые мы искали, не существовали даже в малом. И тогда Оливейра разработал метод их отбора. Признание, которое он ему принес, — единственный постоянный результат тогдашней его работы.
Когда мы применили эту методику, обнаружилось нечто странное — вирусограмма эктогеника, зараженного сверхволосатостью, была такой же, как у здорового. Это казалось невозможным. Мы знали, что ребенку ввели молекулы сверхволосатости и у него выросла прекрасная, густая шерсть.
И вот однажды я застал Оливейру за столом с выражением лица средневекового монаха, имевшего видение после сорока дней поста. (Кстати, попробуйте поститься так долго и тоже увидите, да не одно.) Он сказал:
— Пэт, не советую тебе покупать яхту за свою часть миллиона. Их содержание дорого стоит.
— В чем дело? — довольно интеллигентно спросил я.
— Смотри, — сказал он, подходя к таблице, покрытой диаграммами молекул протеина. — Имеются три вида белка: альфа, бета и гамма. Альфа не существует уже тысячи лет. Заметь, единственное различие между молекулами альфа и бета заключается в том, что атомы азота связаны с этой цепочкой, — он показал, — а не с той. Кроме того, как следует из энергетического баланса, если ввести одну молекулу бета в группу молекул альфа, все они превратятся в молекулу бета.
Мы уже знаем, что непрерывно производим различные виды молекул белка. Большинство из них непостоянны и вновь распадаются или же недееспособны и не могут воспроизводиться. Как бы то ни было, они ни на что не влияют. Но поскольку они такие большие и сложные, то могут принимать множество различных форм и порой может возникать новый вид белка, способный к воспроизводству: иными словами, вирус. Именно так появились все вирусные болезни, просто потому, что что-то встряхнуло самую обычную молекулу белка, когда та формировалась, и атомы азота сцепились не с теми цепочками.
Моя теория такова: белок альфа, который я реконструировал, исходя из знаний о его потомках, белках бета и гамма, существовал некогда в человеческом теле, как безобидная и безвредная молекула. Потом вдруг кто-то икнул, когда одна из них формировалась и — готово! Вот вам молекула бета. Однако бета не безвредна, она быстро воспроизводится и тормозит рост волос. Вскоре все представители нашего вида — до того обросшие как обезьяны — цепляют этот вирус и теряют волосяной покров. Более того, это один из тех вирусов, которые проникают в плод, из-за чего у новорожденных тоже нет волос.
Наши предки поначалу немного подрожали от холода, а потом научились прикрываться звериными шкурами и разводить огонь. Так и началось движение к цивилизации! Подумай только — если бы не эта маленькая молекула белка бета, все мы были бы сейчас чем-то вроде шимпанзе или горилл, во всяком случае человекоподобных обезьян.
А теперь, как мне кажется, произошла очередная перемена в строении молекулы, превратив ее из молекулы бета в молекулу гамма — безвредную и безобидную, как альфа. И мы вновь оказались в исходной точке.
Наша с тобой задача заключается в том, чтобы найти способ превращения молекул гамма, которые кишат в нас, обратно в молекулы бета. Другими словами, сейчас, когда мы неожиданно излечились от болезни, эндемичной для нашей расы много тысяч лет, мы снова хотим ею заболеть. И, кажется, я знаю, как этого достичь.
Больше я ничего от него не добился, и мы принялись за работу. Спустя несколько недель он заявил, что хочет провести на себе эксперимент: его методика заключалась в комбинации лекарств (насколько помню, одно было против сна) и лихорадки, вызванной электромагнитным действием токов высокой частоты.
Мне это не очень-то нравилось, ведь Оливейра был отличным человеком, а доза, которую он собирался принять, могла бы отправить на тот свет полк солдат. И все же он ее принял. Она, естественно, его едва не прикончила. Однако через три дня он кое-как вернулся в норму и обезумел от радости, когда оказалось, что волосы с его тела буквально осыпаются. Через две недели у него осталось волос не больше, чем должен иметь любой нормальный мексиканский профессор вирусологии. Вот тут-то нас и ждал сюрприз, и не очень приятный.
Мы ждали большой популярности и соответственно к ней приготовились. Помню, как я целую минуту разглядывал лицо Оливейры и наконец заверил, что усы его подстрижены идеально ровно, а потом попросил завязать мой новый галстук.
Наше эпохальное открытие вызвало два телефонных звонка от скучающих репортеров, несколько вопросов от издателей научных изданий и ни одного фотографа! Да, мы попали в научный отдел «Нью-Йорк таймс», но лишь в виде двенадцатистрочной заметки: «Профессор Оливейра и его ассистент — без фамилии — обнаружили причину сверхволосатости и действенное лекарство». И ни слова о возможных последствиях нашего открытия.
Контракт с Медицинским Центром запрещал нам использовать наше открытие в целях торговли, но мы ожидали, что это сделает множество людей, как только методика будет опубликована. Ничего подобного не случилось. Честно говоря, мы вызвали не большую сенсацию, чем если бы обнаружили связь между температурой воды и тональностью кваканья жаб.
Неделей позже мы разговаривали об открытии с директором института. Оливейра хотел, чтобы он использовал свое влияние для создания клиники. Директор не проявил особого энтузиазма.
— Была пара звонков, — признал он, — но не стоящих внимания. Помните, что происходило, когда Циммерман изобрел лекарство от рака? На сей раз ничего похожего. Честно говоря, сомневаюсь, что я хотел бы подвергнуться вашему лечению, доктор Оливейра, будь оно даже стопроцентной гарантией. Я ни в коем случае не собираюсь приуменьшать вашего удивительного достижения, но... — Он расчесал пальцами волосы на груди, длиной около шести дюймов, с прекрасным шелковистым оттенком, — понимаете, мне нравится моя шерсть и, думаю, я чувствовал бы себя неуверенно в голой коже. Кроме того, этот наряд гораздо более экономичен, чем костюм. И скажу без ложной скромности, довольно красив. Моя семья всегда ругала меня за небрежный внешний вид, а теперь — сами видите! Никто из них не может похвастать таким мехом, как у меня!
Мы вышли слегка удрученные и принялись письменно и устно расспрашивать своих знакомых, хотят ли они подвергнуться лечению Оливейры. Некоторые ответили, что могли бы попробовать, если найдется достаточно желающих, но большинство высказались примерно так же, как директор. Они привыкли к своим волосам и не видели причин возвращаться к прежней гладкой коже.
— Ну что же, Пэт, — сказал Оливейра, — похоже, наше открытие не принесет нам славы. Но мы еще можем заработать на нем. Помнишь ту миллионную премию? Я отправил нужные бумаги, как только выздоровел после лечения, и со дня на день должен прийти ответ от правительства.
И действительно пришел. Я как раз был в его квартире, и мы болтали о том о сем, когда ворвалась миссис Оливейра с письмом в руке, пища:
