Летающие кочевники - Стругацкие Аркадий и Борис (книги онлайн .TXT) 📗
Марков переждал, пока прошла тошнота.
— Надо немедленно сообщить в Москву, — сказал он. — Прямо в Академию наук. А что касается голых дикарей… Сто тысяч лет назад, Пал Палыч, наши предки, такие же вот дикари, сколотили первый плот и поплыли на нем вдоль берега. Они тоже не знали, почему плот плавает, почему дерево не тонет. Сто тысяч лет оставалось до Архимеда, да что там — многие не знают этого и сейчас. А предки плавали, строили плоты, потом лодки и — плавали. Ведь закон Архимеда понадобился только для тех, кто строил железные корабли, а деревянные прекрасно плавали и без закона. Так и эти… Им наплевать, почему этот материал летает по воздуху. Построили корабль, набились в него и пошли добычу искать.
— Н-да, — сказал Пал Палыч. — Ты, Олег, вот что… Не хотел я тебе говорить, да, видно, надо сказать. Бред это у тебя, померещилось тебе.
Марков непонимающе уставился на него.
— Как это — бред?
— Так вот. Лесиной тебя оглушило. В беспамятстве ты все с себя посрывал, в одной тельняшке по лесу бродил. Ружье где-то бросил, так я его и не нашел…
— Постой, постой, Пал Палыч, — сказал Марков. — А дом пустой как же? А кровь на снегу? А следы?.. Окно выбито, все двери открыты… И кот Муркот…
Пал Палыч крякнул и почесал в затылке.
— Надо же, — сказал он, глядя веселыми глазами. — Как это у тебя все переделалось!.. Свинью я колол, Олег, свинью!.. А она у меня вырвалась и с ножом — через двор да в лес! Я за ней, поскользнулся — в стекло въехал локтем… Понял? Трезора с цепи спустил, мать выскочила, тоже за свиньей побежала… Ведь верно, мать?
— Что это ты? — сказала бабка Марья.
— Свинью, говорю, колол! — заревел Пал Палыч.
— А?
— Свинью, говорю!
— Нет уж ее, — сказала бабка, качая головой. — Нет уж свинки…
— Ничего не понимаю, — сказал Марков.
— А тут и понимать нечего, — сказал Пал Палыч. — Академии наук тут не нужно. Вернулся я со свиньей, гляжу — твой рюкзак. Я по следу. Нашел сначала место, где тебя пришибло. Потом лыжи нашел. А потом уже к вечеру гляжу — сам идешь, за деревья держишься. Я было подумал, что обобрали тебя…
— Где это было? — спросил Марков.
— А километрах в пяти к северу, где мы с тобой в прошлом году зайца гоняли.
Марков помолчал, стараясь вспомнить.
— А копье? — спросил он. — Было при мне копье?
Пал Палыч посмотрел на него, словно раздумывая.
— Ничего при тебе не было, — сказал он решительно. — Ни копья, ни ватника. Так что брось ты это, забудь…
Марков медленно закрыл глаза. Голова, успокоившаяся было, снова начала болеть. "А может, и правда — бред", — подумал он.
— Пал Палыч, — сказал он, — дай-ка ты мне еще водки. Боюсь, не засну теперь.
— Болит? — спросил Пал Палыч.
— Болит, — сказал Марков.
Летучий корабль… Летучие викинги… Не бывает такого и быть не может… Первые люди на первом плоту… Чепуха, поэзия…
Он кряхтя перебрался на лавку, где ему постелили.
Когда он заснул, Пал Палыч, накинув полушубок, прихватил инструмент и вышел во двор прилаживать дверцу курятника. За ночь снегопад кончился, солнце было яркое, снег во дворе сверкал девственной белизной. Пал Палыч работал со злостью и два раза стукнул себя молотком по большому пальцу, так что из-под ногтя выступила кровь. К нему подошла мать, пригорюнилась, подперла щеку рукой.
— Курей-то опять заводить будем, Пашенька? — сказала она.
— Заведем, — угрюмо ответил Пал Палыч. — И курей заведем, и свинью. Не впервой. У Москаленковых щенок хороший есть — надо взять… — он встал и принялся отряхивать снег с колен.
— Чисто немцы — энти-то, — сказала бабка, всхлипнув.
— При немцах ты б в погребе не отсиделась, — сказал Пал Палыч. — Да и мне бы не уйти… Ты вот что, мать… Ты об этом никому ни слова, и особенно про палку, что я принес, а ты сожгла.
— Да я же не знала, Пашенька!.. Палка и палка.
— Ладно — сожгла и сожгла. А рассказывать все равно не надо. До Олега Петровича дойдет — очень обидится, а я его обижать не хочу. А чтобы он на тебя сердился, тоже не хочу. Поняла?
— Да, поняла, — сказала бабка. — А палка-то, ох, и красиво же она горела, эта палка! И красным, и синеньким, и зеленым — ну чисто изумруд!.. А кто же это были, Пашенька? Неужели опять немцы?
— Викинги! — сказал Пал Палыч сердито. — Викинги это были, дикие, понятно?
2
Какой должна быть фантастика? Познавательной, увлекательной и правдоподобной. Главное правдоподобной.
Ольга Ларионова
Простуда брала свое, и Маркову было ясно, что последние шесть дней отпуска придется проваляться в постели. Полдня он тоскливо глядел в заиндевелое окошко, под которым со звонким морозным лязгом и грохотом проносились по Среднему проспекту невидимые, но вполне слышимые трамваи.
В четыре часа пополудни, устав натужно кашлять, Марков решил бороться. Средство было верное: баня. Хорошо пропариться, затем сто граммов перцовки с таблеткой аспирина да чай с сухой малинкой, отсыпанной в холщовый узелок сердобольной бабкой Марьей. Бабкой… Марков поднялся, прогнал воспоминания. Не было ничего. Ни бабки, ни леса, ни чертей этих крашеных. А то еще чего доброго рехнешься. Не было ничего, и точка. Марков, постанывая от ломоты, собрал в чемоданчик мочалу, мыло да пару исподнего.
В бане он пристроился возле самой двери в парилку, откуда время от времени выплескивалась волна влажного духовитого жара. Переступая с ноги на ногу — в бане не было места, где бы не дуло по низу, — он старательно мылил голову и все пытался не думать о приключившемся. Тело постепенно нагревалось, наполняясь ленивой банной истомой, мысли текли медленнее, и ощущение первобытного блаженства уже начало переполнять Маркова, когда ему вдруг помешали.
Не то чтоб очень. Просто выискался шутник, не нашедший лучшего применения своему юмору, как пустить в шайку Маркова старую мочалку. Марков вы ругался и, не глядя, выловил мочалу и швырнул ее на пол, к стене. Но шутник не унимался. Видно, он стоял где-нибудь поблизости, потому что не успел Марков как следует продраить затылок, как мочала снова появилась в его шайке. Марков тряхнул чубом, наскоро окатившись, и открыл было рот, дабы выяснить отношения. Но глаза нестерпимо заело, и он, краем глаза успев заметить в шайке нахальную рыжую мочалу, торопливо затрусил под душ. В бане было что-то тихо, и он не увидел, а скорее почувствовал, как расступаются перед ним люди. Не особенно этим огорчаясь, он сунул голову под жиденькую струю, поднял руки и вдруг наткнулся на непривычно гладкую поверхность собственного черепа, обтянутого тонкой, до странности беззащитной кожицей.
Марков обернулся и сквозь струйки, сбегавшие по лицу, увидел притихшее население бани, с немым ужасом взиравшее на это чудо.
Марков виновато пожал плечами, попытался улыбнуться, но это ему не удалось, и он пошел прочь, цепко ставя ноги, чтобы не поскользнуться, даже не взглянув на шайку, в которой сиротливо золотилось то, что поначалу было принято им за мочало.
Ах, как хотелось ему все позабыть, пойти на работу, снова дожидаться отпуска, который теперь пришелся бы на лето, и двинуть на Селигер, за степенными лещами, за шкодливыми плескучими хариусами… И теперь все шло прахом. Придется куда-то и к кому-то идти, все рассказывать, выяснять, убеждать, а тебя будут принимать за дурака, в лучшем случае, а то так и за психа.
Малину бабкину он выбросил, едва придя домой, а перцовки с аспирином принял, и от этого, а может, просто по редкому везению — Марков и на фронте, и теперь вот выходил вроде бы сухонький из всяких возможных и невозможных ситуаций — но наутро голая бильярдная поверхность его черепа начала едва уловимо щетиниться. У Маркова отлегло от сердца. Кажется, все обошлось, можно никуда не ходить, никому ничего не рассказывать. Правда, оставалось смутное беспокойство за Пал Палыча и его старуху. Не случилось ли с ними беды? Новой, нежданной?
