Преданная - Рот Вероника (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
Значит, эта женщина — та самая, что была на видео. Она — так называемая Эдит Прайор, мой предок. Глаза Калеба светятся, будто по ним проходит электрический разряд.
— Итак, она наш родственник по папиной линии.
Он кивает и садится напротив меня.
— Семь поколений назад она была теткой того, кто сохранил и передал нам фамилию Прайор.
— Значит, ты обнаружил…
— Договор о согласии, — заканчивает он. — Сноски показывают, что это — лишь проект договора. Она являлась членом Бюро и была одним из первых организаторов эксперимента. Тогда в нем участвовало только несколько членов Бюро, большинство же сотрудников не работали на правительство.
Я перечитываю текст заново, пытаясь лучше понять его смысл. Значит, то видео с Эдит — очередная ложь.
Ее послание было умелой манипуляцией, предназначенной, в соответствии с целями Бюро, для того, чтобы держать нас в узде. Дескать, мир за пределами города — болен и разрушен, а дивергенты должны выйти и исцелить его. Но люди в Бюро действительно верят, что те, чьи гены выздоровели, помогут кое-что исправить. Что мы интегрируемся в общую популяцию, передадим наши гены потомкам, и мир, в итоге, станет лучше. Однако армия дивергентов, гордо марширующая для борьбы со злом, уже никому не нужна. Интересно, верила ли сама Эдит собственным словам в результате так называемой «перезагрузки», или она лгала сознательно?
На следующей странице — ее фотография. Рот — прямая жесткая линия, каштановые волосы — торчат дыбом, как проволока. Наверное, добровольно согласившись на стирание своей памяти, она предчувствовала что-то ужасное.
— Почему она согласилась? — вырывается у меня.
Калеб качает головой.
— Записи свидетельствуют, хотя и довольно туманно, что многие люди присоединились к эксперименту, чтобы их семьи могли выбраться из нищеты. Родственникам волонтеров платили ежемесячное пособие на протяжении более чем десяти лет. Но очевидно, что это не могло быть мотивом для Эдит, ведь она сама из верхушки. Может, у нее произошла какая-нибудь трагедия…
Я мрачно рассматриваю фото. Не могу себе представить, до чего надо дойти, чтобы согласиться забыть себя и всех, кого любишь, только для того, чтобы твои близкие получали ежемесячную плату. Будучи из семьи альтруистов, я большую часть своей жизни прожила на хлебе и овощах, в умеренности и строгости, но никогда не видела нищеты. Похоже, добровольцам не повезло.
И отчего Эдит впала в такое отчаяние? Может, от одиночества?
— Меня заинтересовал правовой прецедент дачи согласия от имени своих потомков, — говорит Калеб. — Я думаю, что подразумевается экстраполяция согласия на детей в возрасте до восемнадцати лет, но все равно… как-то странно.
— А по-моему, мы всегда решаем судьбы наших детей, — отвечаю я. — Выбрали бы мы с тобой наши фракции, если бы мама и папа не стали альтруистами? Кто знает… Но, может, мы бы тогда не чувствовали себя такими… придушенными. И стали бы совсем другими людьми.
Мысль, закравшаяся в мою голову, кажется мне довольно скользкой:
— И брат не предал бы свою сестру, — добавляю я, уставившись на стол.
Последние несколько минут мы с Калебом отлично притворялись. Как бы долго человек ни пытался игнорировать правду, она опять выплывет наружу. Я поднимаю голову и смотрю на Калеба. Он такой же, каким был в плену — в штаб-квартире эрудитов. Но сейчас я слишком устала, чтобы продолжать с ним бороться или слушать его жалкие оправдания. Я только спрашиваю:
— Эдит присоединилась к эрудитам, не так ли? Хотя она и назвалась именем альтруистов?
— Точно. — Похоже, он даже не заметил изменения моего тона. — На самом деле, большинство наших предков — эрудиты. Нет, было несколько альтруистов и пара правдолюбов, но линия просматривается достаточно последовательно.
Мне становится холодно, и я начинаю дрожать. Наверное, я расколюсь на кусочки прямо на его глазах.
— Ты использовал все как предлог, — догадываюсь я. — И присоединился к эрудитам. Я имею в виду, если ты был одним из них, то лозунг «фракция выше крови» вполне отвечает твоей вере, да?
— Трис… — начинает он.
Но я и понимать не желаю. Я встаю.
— Что ж, ты рассказал мне об Эдит, я тебе — о нашей матери. А теперь — прощай.
Иногда, он вызывает во мне сочувствие, а иногда — я буквально вижу, как мои руки сжимаются на его горле. Но на этот раз мне просто хочется убежать. Выхожу из комнаты, и мои ботинки скрежещут на кафельном полу, пока я лечу обратно в отель. Я останавливаюсь, когда чувствую цитрусовый запах.
Тобиас стоит в коридоре. Я запыхалась, кровь сильно шумит у меня в ушах, меня переполняют удивление, гнев и тоска.
— Трис, — окликает Тобиас. — Ты в порядке?
Я качаю головой, и вдруг со всей силы прижимаю его к стене и нахожу его губы. Какое-то мгновение он пытается оттолкнуть меня, но потом отвечает на мой поцелуй. Все уже неважно. Мы не были вместе много дней, недель, месяцев и столетий.
Его пальцы гладят мои волосы, и я держусь за него руками, чтобы не упасть, мы упираемся друг в друга, как два клинка, застрявшие в патовой ситуации. Он сильнее всех, кого я знаю, и горячее, чем любой другой. Он — моя великая тайна, которую я сохраню до конца жизни. Тобиас страстно целует меня в шею, проводит руками по моему телу и обхватывает меня за талию. Я цепляюсь пальцами за его ремень, мои глаза закрываются. В этот момент я точно знаю, чего хочу: сбросить с себя всю одежду, уничтожить все, что разделяет нас, наше прошлое, настоящее и будущее.
Но в коридоре раздаются шаги, смех, и мы испуганно отшатываемся друг от друга. Кто-то, похоже, Юрайя, свистит, но я едва его слышу. Тобиас пристально смотрит на меня. Мы оба молчим.
— Заткнись, — наконец кидаю я Юрайе, не отрываясь от милого взгляда.
Юрайя и Кристина проходят мимо нас в комнату. Мы с Тобиасом идем вслед за ними, будто ничего не случилось.
23. Тобиас
Едва моя распухшая от мыслей голова касается подушки, я слышу хруст под моей щекой. Под наволочкой — записка. «Встретимся у входа в отель в одиннадцать. Нита»
Смотрю на Трис. Она растянулась на раскладушке, прядь волос, накрывшая ей лицо, слабо колышется. Не хочется ее будить, но я чувствую себя странно: ведь я отправляюсь ночью на встречу с чужой девушкой. А только что мы поклялись быть честными друг с другом. Гляжу на часы: 10:50. Нита — просто друг, к тому же у нее наверняка срочное дело. Завтра я сообщу обо всем Трис.
Откидываю одеяло и сую ноги в ботинки, последнее время я сплю, не раздеваясь. Прохожу мимо кроватей Питера и Юрайи. У последнего из-под подушки выглядывает фляжка. Аккуратно вытягиваю ее и прячу под одеяло на одной из пустых коек. Мне стыдно, что я присматриваю за ним далеко не так хорошо, как обещал Зику.
Выхожу в коридор, завязываю шнурки, приглаживаю волосы. После того, как я покинул альтруистов, я не стригусь. Мне хотелось, чтобы лихачи видели во мне потенциального лидера, но я скучаю по-старому ритуалу, по стрекотанию машинки для стрижки. Мои руки еще помнят заученные осторожные движения. Когда я был маленький, отец стриг меня в коридоре на верхнем этаже нашего дома. Он был неаккуратен и царапал мне то затылок, то ухо. Но он никогда не ворчал. Мне кажется, это кое о чем говорит.
Появляется Нита, постукивая каблучками. Сегодня на ней белая футболка с короткими рукавами, волосы откинуты за спину. Она улыбается одними губами.
— Ты какая-то встревоженная, — говорю я.
— Так и есть, — отвечает она. — Пойдем.
Она ведет меня полутемными коридорами, почти пустыми, если не считать редких уборщиков. Похоже, они знают Ниту: каждый приветственно ей машет. Она зябко засовывает руки в карманы. Когда мы случайно встречаемся взглядами, она быстро отводит глаза.
На двери, через которую мы проходим, нет сканера, очевидно, ее не нужно запирать. За ней — круглая комната, с люстрой из стеклянных подвесок на потолке. Полы — из темного полированного дерева, а стены покрыты бронзовыми листами. На них начертаны имена. Их — тысячи, если не больше.
