НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 23 - Биленкин Дмитрий Александрович (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
Вершина выглядела словно колоссальный многобашенный храм, и Владимир почувствовал, как по спине пробежал холодок почти суеверного восхищения. Накануне, во время ночного полета, он видел лишь силуэт Чомо-Ганги на мерцающем звездном фоне. Но теперь, отсюда, эта белая громада, освещенная боковым солнцем, вторглась в самую душу. Да, лучшего сюрприза Джерри не мог и придумать…
Внезапно шуршание шагов по каменным плитам заставило Владимира обернуться. От испуга и изумления он остолбенел. То, что стояло перед ним, не было привидением. Оно было реально и отбрасывало безобразную тень, похожую на размазанную кляксу. Котлообразная голова — или туловище — была приподнята метра на полтора тремя мощными членистыми лапами и несла на себе решетчатую раму. Каждая лапа кончалась ступней вроде распяленной банановой грозди. По окружности головы зияли отверстия, видимо глаза, а пониже торчал хобот, свернутый спиралью.
Космический гость? А может, злой дух во плоти, охраняющий Часовню? Но уродливое создание не дало ему времени размышлять.
— Обедать, господин Светлый, — сказало оно странным скрипучим голосом. — Господин Темный ждет внизу…
По трем его лапам переливалась волна едва уловимой дрожи. Владимир молчал, оправляясь от шока. Кажется, он начинал понимать, в чем дело.
— Кто ты? — спросил он.
— Носильщик Цзамбо, господин Светлый. — Скрип доносился откуда-то изнутри головы. — Господин Темный включил Цзамбо. Велел принести вас вниз. Цзамбо ходил быстро-быстро.
Сказав это, он услужливо сложился чисто механическим движением, одновременно подогнув все три лапы.
Все стало ясно. Это и был сюрприз Джерри; он находился, видимо, в том тяжелом зеленом ящике, который они погрузили в аэроплат первым. От него тянуло теплом и своеобразным запахом, вроде аммиака, вызвавшим у Владимира приступ отвращения. Тщетно он пытался восхититься целесообразностью этого чудовища: на раме были два удобных седла, а три лапы, должно быть, служили надежной опорой на горных склонах. Все равно между этим странным созданием человеческого ума и Белым Монастырем, великолепным творением Земли, контраст был так резок, что Владимир обозлился.
— Иди! Я спущусь сам!
— Да, господин… — Нелепая тварь, распрямившись, попятилась, словно включив задний ход, и стала спускаться, по-паучьи перебирая лапами.
Владимир отвернулся и, поднеся к глазам бинокль, стал рассматривать Чомо-Гангу оценивающим глазом восходителя. В поле зрения, деталь за деталью, медленно плыла пятикилометровая стена, сплошь обледенелая от подножия до зубчатых пиков. Она была покорена лишь однажды, полстолетия назад, ценой нескольких людских жизней и неимоверных усилий. Теперь же их было только двое — или трое? — и у них был аэроплат. Конечно, о посадке на главную вершину не могло быть и речи. Но слева, с северной стороны, стена переходила в обширное, почти горизонтальное плечо. Оставалось посадить аэроплат в ледовый цирк на плече, одолеть ледник и предвершинный гребень и за двое суток они доберутся до главного пика Белого Монастыря.
Пора было спускаться, и его мысли вернулись к диковинному носильщику. Теперь, в десятые годы XXI века, роботы были уже привычными. Они чистили обувь на улицах, продавали товары, подавали в ресторанах. И все же это были машины. Они не стилизовались под людей, оставаясь лишь замысловатыми аппаратами. Но в тиши лабораторий уже нарождалось новое поколение невиданных ублюдков техники и биологии. В них не было металла — только белковоподобные структуры, квазиживые ткани из искусственных клеток. Об этом Владимир только слышал, а вот теперь увидел воочию.
Ну и кикимора, подумал он. Будь это машина, все было бы ясно. Переставил рычаг, нажал клавишу или скомандовал в ухо-микрофон. Или животное, пусть самое диковинное, скажем, стегозавр, — он представил себя верхом на стегозавре, ноги в стременах, в руках уздечка, и усмехнулся. А этот… к нему не подбиралось даже термина, не то что имени. Он ничего не напоминал, ни на что не походил, и это почему-то вызывало раздражение. Но в конце концов не всякому доставит удовольствие общение с говорящей лягушкой, будь она хоть гением.
На поляне, окруженной обрывистыми скалами, накренившись, стоял аэроплат — толстая пятиметровая тарелка, накрытая прозрачным полушарием. Неподалеку в тесном кольце каменного очага метались языки оранжевого пламени, облизывая дымившую черную посудину. Рядом в одних синих плавках, с болтавшимся на шее медальоном, под ритмическую музыку отплясывал Джерри, во все горло распевая модную песенку.
Владимир издали помахал ему рукой. Джерри был коренной тибетец, симпатичный парень с широким улыбчивым лицом и озорными черными глазами любитель восхождений и прирожденный философ. Они недавно подружились на космическом полигоне, в великой травяной пустыне близ голубого озера Кукунор.
— Ну как сюрприз, Влади? — издали прокричал Джерри. — Похоже, он тебе не здорово понравился?
— Грешен, — сказал Владимир, подойдя к огню. — Восторга нет.
— Ничего, привыкнешь, — сказал Джерри. — Это наша новинка, двухместный шагающий вездеход, у него выносливость яка и интеллект неандертальца, больше не нужно. Мы называем их биоидами.
— Черт побери, его бы можно было сделать покрасивее, — пробурчал Владимир. — Этакий гибрид паука со слоненком…
— А на что ему красота? Он отлично приспособлен к своей функции, сам господин Естественный Отбор не сделал бы лучше. Проголодался?
— Еще бы, я ведь не биоид? Что в котле?..
— Настоящая тибетская часуйма, — сказал Джерри горделиво. — В Лхассе такой не найдешь. Ты видел Монастырь?
— Да. — Владимир вызвал в памяти образ Чомо-Ганги и снова испытал прилив восхищения. — А ты бывал здесь раньше?
— Мальчишкой, с дедом. — Джерри снял с огня свою посудину. — Уже тогда Белая Часовня была пуста, монахи ушли в мир… Давай котелок.
— Интересно, как бы монахи восприняли твоего Цзамбо?
Джерри рассмеялся, показав широкую дугу белых зубов.
— Они решили бы, что в этот облик перевоплотилась душа какого-нибудь бедняги, нагрешившего больше чем нужно… Но у него есть зачатки личности, например он может обидеться… Эй, Цзамбо! — крикнул он биоиду. — Ступай принеси воды для чая.
Разделавшись с часуймой, он достал из карманчика плавок тонкую сигарету и, закурив, поудобнее устроился на траве.
— Привыкнешь, — повторил он.
Личность, подумал Владимир. Квазиличность. Квазимысли, квазиэмоции… Но как их отличишь от наших? Да и можно ли?
— Тяжело привыкнуть, — проронил он. — В нас еще сидит древнее, темное… Не похоже на тебя — значит, чужое, берегись его. Ничего не поделаешь, жизнь лепит нас еще по старой модели.
— Она лепит из нас не то, чем мы должны быть, а то, чем мы можем быть, — изрек Джерри. — Жизнь — это бесконечная цепь превращений, она не умирает с тобой, а каждый раз возрождается в новом облике. В каком — зависит от кармы, то есть алгебраической суммы всех твоих деяний и помыслов во всех прежних воплощениях. Заметь, со знаками «плюс» и «минус»… Чем больше плюсовый итог, тем лучше следующее воплощение, понял? — Джерри приподнялся на локте, подбросил в огонь сухого можжевельника.
Владимир покачал головой.
— Ну и бухгалтерия… И ты серьезно в это веришь?
— Верю. Судьбы, фатума, нет, каждый сам себе фатум.
— Но зачем тогда вообще жить? Рисковать испортить себе карму? Лучше сразу сесть в бочку с консервантом. Не шевелиться, не мыслить, не желать…
— Вот-вот! Это и есть нирвана, вечное блаженство абсолютного покоя, конец перевоплощений, награда за хорошую карму.
— Тогда чего ради ты лезешь на Белый Монастырь? — Владимир стал терять терпение. — Для кармы?
— Да, Влади. — Тон Джерри был серьезен. — Это доброе деяние, разве оно не делает нас лучше?
— Но неужели, черт возьми, за столько лет у вас ничего не изменилось? Как вы ухитрились совместить все это с высокой наукой?
— О нет, изменилось многое. — Джерри усмехнулся. — Старый ламаизм привел Тибет к застою. Когда же пришло освобождение, мы поняли, что на яках далеко не уедешь. Наука помогла нам не только уничтожить нищету и болезни. Раньше ламы крутили молитвенные барабаны. Теперь они стали рабочими и землепашцами. Вместо лам молятся электронные машины. Мудрость сотен томов «Кянджура» доступна всем по телевизору и в микрофильмах, а над Поталой зажжены священные слова: "Ом мани падме хум" — знаешь, что это значит?
