Двойник. Дверь в лето - Хайнлайн Роберт Энсон (читать книги без сокращений .txt) 📗
И Бонфорт, и Пенни всегда носили с собой минимагнитофоны, работавшие от теплоты их тел. Если Бонфорт был один, он при первом удобном случае — в автомобиле, в туалете — надиктовывал запись сам.
Если же с ним была Пенни, она записывала нужные сведения на своем диктофоне, замаскированном под наручные часы. Пенни, повидимому, сама не занималась перепечаткой и микрофильмированием материалов — это входило в обязанности двух девиц из штата Джимми Вашингтона, и дел у них было по горло.
Когда Пенни показала мне фэрли-архив, показала целиком — а он был весьма объемист, хотя на каждой катушке помещалось до десяти тысяч слов — и когда она сказала, что все это личные впечатления о знакомых мистера Бонфорта, я издал звук, которому трудно подобрать название — нечто между воплем и стоном.
— Господи помилуй, детка! Я же говорил, что эта работа не по мне! Разве найдется человек, который может это все запомнить?
— Конечно, нет.
— Но вы же только что сказали, что здесь все, что он помнит о своих знакомых!
— Не совсем так. Я сказала, что здесь все, что он хочет о них помнить. Поскольку это физически невозможно, он прибегает к записям. Не волнуйтесь. Вам ничего не придется запоминать. Я лишь хотела, чтобы вы знали, что подобный материал всегда к вашим услугам, В мои обязанности входит следить за тем, чтобы у него всегда находилось несколько минут на просмотр досье перед встречей с конкретным лицом. Если возникнет необходимость, я всегда готова помочь вам подобными справками.
На выбор я просмотрел одно из досье, которое Пенни тут же запустила в проектор. Помнится, это был некий мистер Сандерс из Претории в Южной Африке. У него был бульдог по кличке Снафлз-Биллибой, несколько ничем не примечательных отпрысков, и он любил разбавлять виски содовой и лимонным соком.
— Пенни, неужели вы хотите сказать, что Бонфорт притворялся, будто помнит такую ерунду? Мне это кажется не очень честным.
Вместо того, чтобы рассердиться на меня за поношение ее идола, Пенни с серьезным выражением лица кивнула.
— Я сначала тоже так думала. Но вы смотрите на это не под правильным углом зрения, Шеф. Вам приходилось когда-нибудь записывать номера телефонов своих друзей?
— Что? Ну да, разумеется.
— Разве это нечестно? Неужели лучше извиняться перед другом за то, что он так мало для вас значит, что вы не можете запомнить его телефон?
— Хмм… Ладно, сдаюсь. Вы, конечно, правы.
— Все это вещи, которые он хотел бы помнить, если бы обладал абсолютной памятью. Ну, а поскольку ее у него нет, то подобное досье ничуть не более бесчестно, чем запись на перекидном календаре, чтобы не забыть день рождения друга. Это и есть гигантский перекидной календарь, который охватывает все. Но суть не только в этом. Вам приходилось когда-нибудь иметь дело с действительно очень важной персоной?
Я стал припоминать. Пенни, конечно, не имела в виду больших актеров, надо думать, об их существовании она даже не подозревала.
— Однажды я встречался с президентом Уорфилдом. Мне тогда было десять или одиннадцать.
— И вы помните какие-нибудь детали этой встречи?
— А как же! Он спросил: «И как это ты умудрился сломать себе руку, сынок?». Я ответил: «Упал с велосипеда, сэр». И тогда он воскликнул: «Со мной было то же самое, только я сломал ключицу».
— Как вы думаете, он вспомнил бы этот случай, будь он сейчас жив?
— Разумеется, нет.
— А мог бы, будь у него наш фэрли-архив. Он включает сведения и о ребятишках такого возраста, потому что дети растут и становятся взрослыми. Я хочу сказать, что крупные политические фигуры, вроде Уорфилда, встречаются с большим числом людей, чем они могут запомнить. Каждая из этих незаметных личностей хорошо помнит свою встречу со знаменитым человеком, причем во всех деталях. Но самая важная фигура в жизни даже самого маленького человечка — это он сам. И забывать об этом не следует. Со стороны политика помнить о мелочах его отношений с людьми, о тех мелочах, о которых они сами так хорошо осведомлены — это проявление вежливости, расположения, внимания. И это очень важно для политика.
Я попросил Пенни прокрутить на дисплее досье короля Виллема.
Оно оказалось очень маленьким, что сначало меня смутило, пока я не сделал вывод, что знакомство Бонфорта с королем не очень близкое и что они встречались лишь на официальных приемах — назначение Бонфорта Верховным Министром произошло еще до смерти старого Императора Фредерика.
Биографии тоже не было — была лишь сноска «см. «Дом Оранских»». Я этим советом пренебрег — не было времени рыться в миллионах слов по истории Империи и доимперского периода, да и в школе по истории мои оценки колебались от удовлетворительных до отличных. Все, что мне нужно было знать об Императоре, очерчивалось кругом того, что о нем знал Бонфорт.
Я сообразил, что фэрли-архив должен был включать сведения обо всех обитателях корабля, поскольку они: а) были люди и б) встречались с Бонфортом. Я попросил Пенни дать мне их досье.
Казалось, она ничуть не удивилась.
Удивился я. Оказалось, что на «Томе Пейне» находилось целых шесть членов Великой Ассамблеи. Это были, разумеется, Бонфорт и Клифтон, но в досье Дака первая строчка гласила: «Бродбент Дариус К., Достопочтенный член Ассамблеи от Лиги Свободных Путников, член ее президиума». Там еще упоминалась степень доктора философии по физике, факт, что девять лет назад он стал чемпионом Императорских Игр по стрельбе из пистолета, и публикация им под псевдонимом «Эйси Уилрайт» трех томиков стихов. Я поклялся, что никогда больше не буду судить о людях только по их внешности. Была там еще приписка почерком Бонфорта: «Практически неотразим для женщин. Соответственно и наоборот».
Пенни и доктор Капек тоже были членами парламента. Даже Джимми Вашингтон состоял в нем, представляя какой-то «надежный» округ, населенный преимущественно лапландцами и северными оленями, не говоря иж о Санта-Клаусе. Джимми был рукоположен в Истинной Первой Библейской Церкви Святого Духа, о которой я никогда и слыхом не слыхивал, но что полностью соответствовало его облику тонкогубого священнослужителя.
Особое удовольствие я получил от чтения досье Пенни Достопочтенной Пенелопы Талиаферро Рассел. Она была магистром искусств, получив эту степень за исследование в области теории государственного управления в Джорджтаунском университете, и бакалавром искусств — эту степень она получила в колледже Уэлсли, что меня, признаться, мало удивило. Она представляла в парламенте женщин с университетским образованием, которые избирательными округами не охватывались, но эта категория избирательниц была очень надежной опорой партии Экспансионистов — четыре из каждых пяти были ее членами.
Ниже этих сведений помещался размер ее перчаток и данные о прочих размерностях Пенни, любимые цвета — тут я понял, что ее вкус не слишком изыскан и кое-чему могу ее поучить, любимые духи — «Страсть в джунглях» и другая информация, по большей части вполне невинная. Было там и примечание: «Болезненно честна, слаба в арифметике, думает, что обладает чувством юмора, которого у нее нет ни на грош, соблюдает диету, но объедается засахаренной вишней, имеет повышенный комплекс материнства в отношении малых мира сего, склонна придавать слишком большое значение печатному слову». Ниже шла запись почерком Бонфорта: «Ага, Кудрявенькая! Опять подглядываешь! Я же вижу!».
Когда я возвращал эти досье Пенни, я спросил, знакома ли она с собственным. Она дерзко посоветовала мне не совать нос в чужие дела. Потом покраснела и извинилась.
Хотя большую часть моего времени занимала «учеба», я все же улучил несколько часов для совершенствования физического сходства с Бонфортом, для чего с помощью цветовой таблицы несколько изменил, пользуясь «Семипермом» оттенок кожи, затем тщательно отработал морщинки, добавил два-три родимых пятна и уложил волосы, прибегнув к услуге электрощетки. Впоследствии, когда я буду возвращать себе прежнее лицо, мне за все это придется заплатить шелушением кожи, но это скромная цена за грим, который не может быть испорчен, который нельзя смыть даже ацетоном и которому не страшны никакие салфетки и носовые платки. Еще я сделал себе на «хромой» ноге шрам, взяв за образец фотографию, приложенную доктором Капеком к истории болезни Бонфорта. Если бы у Бонфорта была жена или любовница, ей вряд ли удалось бы отличить оригинал от подделки по одной внешности. Работа была тонкая и сложная, но в то же время она не мешала мне обдумывать то, что составляло основную и труднейшую часть моей задачи.
