Путь колеса (Роман) - Ульянский Антон Григорьевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
«Полицейский, — писал он, вспоминая Барселону, — полтора часа продержал меня в уборной в наказание за то, что я не хотел платить за пользование ею. Напрасно я уверял его, что у меня нет денег и что в других странах за это не берут платы. Он говорил: „Это нечестно. Вас надо учить. Если вам дать волю, вы все заберете даром“».
«В Пасоаване на бульваре маленькая девочка по ошибке приласкалась ко мне. На мне были штаны того же цвета, что и на ее отце. Она ухватилась за мою ногу, прижалась лицом к колену. Это было приятно и тягостно. Отец стоял сзади и не торопился выяснить ошибку. Он смотрел на меня как добрый человек, которому не жаль, если и другие около него будут счастливы. Ему не приходило в голову, что быть обласканным по ошибке совсем не так весело».
«Между Намюром и Лансом я встретил на дороге корову. Мне захотелось молока. Я подоил корову в походный котелок. Корова позволила наполнить котелок до краев, но затем ударом копыта опрокинула его. Таким образом, нечестный способ не привел к цели».
«В Лансе я сидел в библиотеке, на пятнадцатом этаже, в стеклянной нише с огромной перспективой. Передо мной была карта, на которой я циркулем промерял расстояния. Какой-то человек сказал мне: „Пожалуйста, профессор, пересядьте в другое место“. Он считал меня профессором. Ему было неловко отрывать меня от работы. Он смотрел на карту и циркуль с уважением, какого эти вещи не заслуживали. Он открыл окно, сел на подоконник, снял сапоги и полез наружу, ступая босыми ногами по карнизу. Это был кровельщик. На высоте пятнадцатого этажа испортился водосток, и он должен был починить его. Он ходил, не держась ни за что руками там, где у меня кружилась голова, хотя я был защищен стенами. Я почувствовал себя очень жалким рядом с этим человеком, который мог свободно ходить на высоте пятнадцатого этажа. Кончив работу, он вернулся в нишу, надел сапоги и ушел, предложив мне занять прежнее место. Тон у него был виноватый. Он очень жалел, что ему пришлось побеспокоить такую особу, как я»…
Один из листов в мемуарах был наполовину оборван. Речь шла о женщине. Остались только последние строки: «Сегодня она сказала мне: „Мне не нравится, что ты такой непоседа. Тебе надо остаться в Валенсии и поступить на работу“. Мне стало скучно. От женщины всегда можно ждать, что она свернет на такой разговор, но странно, когда слышишь эти слова от цыганки. Я сижу около женщины, но тоскую по койке в ночлежном доме. Это значит, что пора уходить».
Его первая лондонская запись была о «Шарлотте»: «Мрачный дом, в котором не все в порядке. Многие входят в страхе, держась за карманы, но впоследствии стыдятся этого жеста. В этом доме нет оснований считать себя лучше других. Все люди — братья! Поразительно, что именно здесь понимаешь эти слова особенно ясно».
Эта запись показывала, как сентиментален был этот молодой человек и какой устарелой терминологией он пользовался. Дальнейшие записи были почти сплошь о лицах и учреждениях, плохо обходившихся с всесветным пешеходом, а также о предметах походного обмундирования, которые он должен был благодаря этому продавать. Скруб потихоньку раздевался, записывал проданные краги и фуфайки и умалчивал в мемуарах лишь о самом главном, что удерживало его в «Шарлотте».
Ибо рецидив оседлости не случайно напал на Скруба именно в «Шарлотте». С первых же дней он стал очень внимательно относиться к тому, что происходило за стеной, в комнате соседки. Он отмечал дни, когда она пела, просыпаясь, и радовался ее бодрости, а если вечером, придя домой, она без звука ложилась в постель, он знал, что день был для нее неудачен. Однажды при встрече он заметил, что с ее шеи исчез шарф, хотя было холодно, и встревожился: не значило ли это, что и она тоже начала раздеваться и исчезнувший шарф соответствовал жилету, с которого этот процесс начинался у него?
— Как дела, Скруб? — опрашивала Анна при встречах. — Не очень хороши?
— В чем дело? — смеялся Скруб. — Земля — шар! И если где-нибудь меня плохо приняли, я могу двинуть дальше…
Но у себя в комнате он сбавлял тон.
— Земля — шар! — вздыхал он, сидя за мемуарами и прислушиваясь к тому, что происходило за стеной. — Да, да. Земля — шар…
Раздевание подходило к концу. Все нижнее платье было продано начисто, все верхнее обменено на худшее с приплатой деньгами. Скруб мот сколько угодно оглядывать себя: он ни с какой стороны не представлял собой ценности.
Оставалась путева я книга с отметками на сотне языков, приготовленная для стокгольмской академии. Какой-нибудь коллекционер мог бы дать за нее деньги, и Скруб иногда с сомнениями поглядывал на книгу.
Однажды он услышал, что в дверь к Анне постучали. Мужчина, говоривший с немецким акцентом, попросил разрешения войти. Его появление, по-видимому, удивило Анну.
— Это вы, Эгон? — спросила она, открывая ему дверь. — Вы приехали? Зачем вы приехали?
Скруб за стеной вслушивался в ее интонации. Интонации были дружелюбными, но он не уловил в них волнения. Человек, которого встречали без волнения, представился ему второстепенным персонажем. Среди разговора была пауза. Анна зачем-то уходила в комнату Брисбена. Через несколько минут она вернулась, но разговор после этого стал неровным. Посетитель не мог напасть на верный тон и вскоре ушел. Скруб слышал, что, едва отойдя от двери Анны, он пробормотал грубое слово.
Скруб вышел в коридор, чтобы посмотреть на него. Он увидел вдали русую голову, понурую спину и серую шляпу с широкой лентой.
И хотя он не сумел разглядеть его подробно, на следующий день он снова увидел его среди людей, встречавшихся в «Шарлотте». Это был молодой человек, хрупкий, высокомерный, с меняющимися настроениями. Он поджидал кого-то на лестнице, поглядывая в коридор восьмого этажа. По этим взглядам Скруб узнал его. Он сам смотрел в том же направлении, и взгляды, идущие в том же направлении, не могли миновать его.
Впоследствии он не раз попадался Скрубу. Его роль оказалась не совсем второстепенной. Обращение Анны с ним улучшилось. Ему были отведены специальные часы, и он входил в дверь по условному стуку. Однако его появлению всякий раз предшествовала одна подробность: прежде чем впустить его в комнату, Анна каждый раз стучала в стену к Брисбену.
Скруб заметил эту подробность, размышлял о ней, но не мог ее осмыслить.
20. СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ПАУК
Немного позже Скруб заметил еще одну пару глаз, которая также смотрела в направлении комнаты восьмого этажа.
Скруб обнаружил это случайно. Однажды ему пришло в голову, что он мог бы заработать деньги, прочитав публичную лекцию о своем путешествии. Его мемуары давали для этого материал. Достаточно было прибавить к ним немного цифр и собственных имен, убрать эпизод с коровой и другие спорные места, умолчать о случае, когда его заперли в уборной, — и могла бы получиться забавная и поучительная история, для которой путевая книга служила бы иллюстрацией. В поисках импресарио Скруб заглянул в контору Рохуса и Смелта во втором этаже «Шарлотты».
Смелт разочаровал его. Он никогда не был устроителем публичных лекций и не знал никого, кто бы взялся за это дело. С профессиональной стороны он не мог быть полезен Скрубу. Зато вне деловой сферы Скруб неожиданно встретил у него сочувственный и даже восторженный прием.
— Немногие из людей способны сделать то, что сделали вы, — сказал Смелт, приветствуя его как всемирного путешественника. — Вы человек огромной выдержки. Я давно хотел познакомиться с вами. Если не ошибаюсь, вы живете в восьмом этаже, в восемьсот сорок девятом номере?
Он ошибся на один номер. Он назвал номер Анны. Скруб не обратил на это внимания, но Смелт сам поправил себя:
— Вернее: вы живете рядом с этим номером. Потому что в восемьсот сорок девятом живет одна моя клиентка. Вот почему я помню его…
Было поздно. Приемные часы кончались, и закрывая контору, Смелт предложил Скрубу провести вечер вместе.
— Мы поговорим за бутылкой вина. Нам есть о чем поговорить. Считайте себя моим гостем.
