Миры Роджера Желязны. Том 28 - Хаусман Джеральд (полные книги TXT) 📗
Что ж, придется обойтись без ужина… Застывший силуэт дерева четко вырисовывался в сгущающихся сумерках. Камень же — будто в нем жила частица северного сияния — начал светиться собственным светом. Кольтеру не было нужды трогать камень, чтобы узнать, какой он на ощупь. Гладкий, словно грудь женщины. Он как-то видел мужчину и женщину, занимающихся любовью возле такого камня. Манданская скво слыла бесплодной. А осенью живот ее начал пухнуть и к весне она разродилась здоровым ребеночком.
Джон смотрел на камень, мерцающий в сумерках. Ветер с реки кружил мягкий пепел вокруг его головы. Он закрыл глаза и положил у камня кусок мяса, все, что мог ему дать. Однажды у него на глазах человек отрезал себе указательный палец правой руки и положил его туда, куда Кольтер сейчас положил мясо, направив палец на восток, а когда утром проснулся, палец был повернут на юг. И человек пошел этим путем, уверенный, что впереди его ждет удача. Так оно и случилось потом, человек стал вождем.
«Да, немало частиц своей плоти разбросал я по горам и долам Развилки», — пробормотал Кольтер.
Он склонил голову. Камень мерцал. Казалось, откуда-то из его глубин доносится шепот манданской молитвы, смешиваясь с шумом реки и растворяясь в ночной пустоте.
Посидев несколько минут, не думая ни о чем, Кольтер встал, вернулся к лодке и уселся на прибрежный валун, размышляя, что же делать дальше. У другого берега шумно расправлялась с утонувшим бизоном разбойничья компания: сороки, волки, вороны. При звуках этой дружной пирушки урчанием напомнил о себе желудок. Маленькие клубни дикой картошки давно переварились — живот требовал еще, требовал мяса. Но того же требовал и священный камень. И он его получил, а желудок — нет.
Кольтер сидел на валуне и следил за взмахами хищных крыльев над кровавой тушей, пока с верховьев вместе с опустившейся тьмой не спустился гризли и не разогнал падальщиков. Теперь сквозь лепет реки с того берега доносилось лишь мощное чавканье.
Джон прилег, завернувшись в одеяло. Оно помогало мало, стужа пробирала до костей. Ночной ветер завывал в кронах, заглушая возню гризли в вязком мясе мертвого бизона. Кольтер скорчился, дрожа от холода. Потом встал, пошел на пожарище и стал раскапывать руками мягкий песок. Чем глубже он копал, тем теплее становился песок. Он проработал так где-то с час, пока вырыл себе ложе вблизи от светящегося камня и кривого дуба, на котором кожаные щиты похлопывали от ветра.
Закопавшись в землю, Джон наконец согрелся. И заснул, укрывшись одеялом до подбородка, попав во сне в продымленный вигвам манданов, где кружком сидели старики, а за ними теснились молодые мужчины с женами, закутанными в плащи из бизоньих шкур.
Приглашенные Кольтер, Льюис и его люди бок о бок стояли в вигваме, наблюдая. Что это был за обычай, они не знали. Знали только, что он имеет отношение к бизону, но каким образом, не могли сказать с уверенностью. Юные жены были голыми под своими плащами. Жалобно воя, юноши подходили к старикам, униженно умоляли заняться любовью с их женами.
Долгие дни охоты отняли у них много сил. Но краем глаза Кольтер видел, что кое-кто из их команды все же поддался искушению… «Дьявольское наваждение, — услышал он слова Льюиса. — Сифилис — лучшая награда тем, кто замарается об этих язычников, не знающих лучшей жизни…» И выбежал из вигвама в своей развевающейся шинели, бормоча проклятия.
Кольтер, однако, уйти не смог. Нечто большее, нежели простое любопытство, словно пригвоздило его к месту. Отведя взгляд от похотливых болванов из команды Льюиса и Кларка, он стал наблюдать за стариками с дряблой плотью и седыми волосами, которые с вожделением проникали под плащи и один за другим, словно одурманенные опиумом, проваливались в забытье любви…
Кольтер был больше не в силах бороться с собой. Когда одна из них распахнула плащ, он вошел в его сумрак и куда-то упал. Жилище наполнилось стонами стариков, вздохами юных жен и жалобным нытьем юнцов, которые, согласно ритуалу, предлагали своих женщин любому, кто захочет проникнуть под мягкую тяжесть мохнатых плащей.
Джон катался с ней по полу. Молодая, крепкая, она боролась с ним. Слезы благодарности катились по его щекам. Добравшись до ее тела, Джон ощутил, как его руки… его когти… устремились вниз, а грудь прижалась к ее груди. Он рвал ее своим зубастым ртом.
Кольтер проснулся, дрожа от холода. Был серый рассвет. Медведь на том берегу все еще трудился, глубоко погрузив морду в тушу бизона. Прямо над головой, на ветке черного дуба сидел ястреб, негромко покрикивая на ветру. Кольтер, неловко изогнувшись в песчаной яме, подставив лицо ветру и завернувшись в одеяло, лежал на животе, руки его были стиснуты, а ноги дергались в каком-то бессознательном танце.
Песок запекся на губах, Джон сильно вспотел. Встал, накинув одеяло на плечи. Возле лодки рос куст черемухи.
Джон достал нож, отрезал несколько кусков коры и пожевал, зная о способности черемухи выгонять лихорадку.
Потом, с отвращением прислушиваясь к чавканью медведя — было еще слишком темно и туманно, чтобы разглядеть его полностью, — вернулся на пепелище. Ястреб улетел.
В центре камня что-то лежало.
Весь следующий день Кольтер размышлял о том, что нашел на камне. Мысли об этом то приходили, то уходили, но не оставляли его. Подобно лихорадке, которая вдруг нападала на него, а потом отпускала, образ камня то исчезал, то возникал вновь, ввергая его в некий сон наяву. Он бросил лодку, когда открылась сильная течь, выбрал удобный для ходьбы берег, свободный от медведей и волков, и побежал, не обращая внимания на холодный пот на пылающем лбу.
Равнина, полого поднимавшаяся от реки, была золотисто-коричневой. Западный ветер предвещал дождь. Джон бежал, пошатываясь, останавливался, чтобы отдышаться, падал на колени, прислушиваясь к грохоту собственного сердца.
Нет ничего хуже, чем попасть под град в этих местах Он буквально прибивает человека к земле, расстреливая небесной картечью. Град размером с мушкетную пулю…
Это вновь напомнило ему о Льюисе, раненном в зад, но неспособном, в силу хорошего воспитания, отвесить надлежащий эпитет провинившемуся. «Черт возьми, ты подстрелил меня», — вот наихудшее ругательство, какое тот смог из себя извергнуть.
— Я не стрелял в вас, сэр, — оправдывался Кольтер.
Но тщетно: Льюиса было трудно переубедить, его упрямство можно было сравнить разве что с его благовоспитанностью. Вместе они составляли его основные достоинства.
— Ну же, имей мужество признать правду. Ты пальнул мне в зад; проделал вторую дырку там, где должна быть только одна!
— Вы были одеты в коричневое и выглядели, как медведь, когда наклонились…
— Это все отговорки. А не попробовать ли тебе стрелять в москитов? Их здесь гораздо больше, чем дичи… ахх, моя дырявая задница, моя несчастная, израненная филейная часть…
Потом они нарвали дикого лука, которого было великое множество, и принялись жевать его. Паслись, чмокая, словно парочка оленей.
— Советую тебе, Кольтер, засунуть по луковице в каждое ухо, — вещал Льюис докторским тоном. — А также подвязать лук с обеих сторон к распухшим гландам, как раз под твоей чудовищной челюстью, которую ты так любишь выпячивать.
Кольтер делал, как ему было велено, и чувствовал себя при этом ужасно глупо, но Льюис слыл хорошим врачом и знал толк в подобных вещах.
И в самом деле дикий лук принес облегчение. Потом они беседовали, прогуливаясь вдоль длинных, приятно пахнущих манданских полей, засеянных кукурузой, тыквой и табаком.
— Эти краснокожие, — говорил Льюис, — чудесный народ, когда посвящают себя земледелию. Единственно достойное занятие для простодушных язычников. Кстати, что произошло с тем человеком? Ну, что столкнулся с индейцами?
— Вы имеете в виду Роуза?
— Именно! Как же он осмелился предпринять подобную вылазку, если ты, Кольтер, сопровождал его?
— Случилась драка между Роузом и старым шарлатаном Мануэлем Лизой. Ну и зверская была потасовка, скажу я вам, хорошо, что Поттс вмешался, встрял между ними, когда они уж было сцепились насмерть.
