В глубь веков (Таинственные приключения европейцев сто тысяч лет тому назад. В дали времен. Том - Джунковский П.
Кто может представить себе, что совершалось теперь, в эти торжественные минуты, в душах этих людей и чем казался им этот бешеный ураган, перед ужасным лицом которого лежали они здесь поверженные во прах, будто ожидая кары или милости этого грозного владыки?
С безмолвным удивлением глядели европейцы на этих людей, в уничижении трепетавших перед столь обыденным явлением природы, едва примечаемым современным нам культурным человеком.
— Ну и жалкие же людишки, — довольно громко произнес Иоганн, как и всегда очень скорый на заключение. Но едва успел он вымолвить эти слова, как профессор Курц быстрым движением схватил несчастного оратора за голову и довольно бесцеремонно зажал ему рот рукой.
— Молчите, несчастный! — едва слышно прошептал он. — На этот раз ваша болтовня может обойтись нам слишком дорого!
— Что вы, что вы, господин профессор, — бормотал удивленный Иоганн, кое-как освобождаясь из тисков, в которых дядя Карл упорно продолжал сжимать его голову, — что такое случилось?
— Как что случилось? Да разве не видите вы, что в настоящий момент эта простая пещера превратилась в священный храм и что мы, может быть, присутствуем при первобытной мессе? Советую же вам уважать благоговение этих молельщиков и помнить, что их ревность к вере будет, вероятно, покрепче нашей с вами, и как бы ни были они добры, но в этой области могут оказаться готовыми, может быть, даже и на человеческие жертвы.
Этих слов оказалось, более чем достаточно, чтобы вразумить Иоганна. Услышав их, бедняга мгновенно исчез в глубине своего лиственного ложа и оттуда послышался его дрожащий сдавленный шепот:
— Ради Бога, господа, не шумите, — уж пусть эти дьяволы без помехи справляют свой бесовский шабаш.
— Ну, дорогой Иоганн, на этот счет вы вместе с дядей Карлом можете совершенно успокоиться, — уверенно проговорил Ганс, — за ревом и грохотом урагана эти люди не могут слышать нас на таком расстоянии, да и вообще я думаю, что в настоящую минуту им вовсе не до нас.
— Вот это, к счастью, действительно верно, — согласился дядя Карл. — И правду сказать, это меня значительно успокаивает.
Ободренный этими замечаниями, Иоганн решился вынырнуть из своего лиственного убежища и обратился к ученому в надежде получить дальнейшие успокоительные разъяснения.
— Ах, господин профессор, — просительным тоном проговорил он, — подумайте хорошенько, может быть, вы как-нибудь ошиблись и во всем том, что сейчас творится перед нашими глазами, нет ничего религиозного и опасного для нас.
— К сожалению, любезный друг, в этом для меня не может быть ни малейшего сомнения. Да и в самом деле, чем иным может казаться первобытным людям этот ужасный ураган, как не свирепым, карающим богом! Я и раньше думал, что предметом поклонения доисторического человека должны были быть грозные явления природы, а теперь уверился в этом окончательно. А почем знать, может быть, именно на религиозной почве и совершилось первое братоубийство. Рекомендую вам оживить в вашей памяти сказание о Каине; вы знаете, конечно, что причиной его преступления было жертвоприношение, и что это было первое на земле убийство.
Этой коротенькой речи Курца было вполне достаточно для того, чтобы заставить Иоганна снова нырнуть в свои листья, где он и предался грустным историческим воспоминаниям о том, как тяжелы бывали для людей всевозможные религиозные неурядицы и недоразумения и как дорого обходились они иногда людям.
В безмолвии, хотя более с любопытством, чем со страхом, глядели дядя Карл и его племянники на странную картину, которая представлялась их взорам в трепещущем свете почти непрерывных молний. Их напряженные нервы придавали зрелищу какой-то фантастический колорит: то им чудилось, будто они грезят наяву; то все их приключение казалось им тяжелым сном, от которого они вот-вот должны были проснуться. Но, наконец, усталость победила их, и под гул бури, под грохот громовых раскатов они снова уснули, предоставив туземцам без нескромных свидетелей предаваться их религиозным занятиям.
Когда, наконец, друзья наши снова проснулись, разбуженные стариком, они не заметили в нем и следа той робости и того угнетенного состояния духа, которые с такой силой проявлялись в этом человеке несколько часов тому назад.
Ночь еще продолжалась, но уже близилась к концу, и европейцы чувствовали себя освеженными крепким и продолжительным сном.
Гроза прошла и то феерическое зрелище, свидетелями которого им случилось быть в эту ночь, даже и робкому Иоганну казалось теперь каким-то странным, невероятным сном. Однако, при своем пробуждении они были поражены той картиной, которую представляла теперь пещера и от которой сердца их забились чувством необыкновенной радости.
В пещере ярким пламенем пылали четыре прекрасных костра, вокруг которых, с какой-то сдержанной пристойной веселостью, хлопотало все случайное население этого временного жилища.
— Вставайте скорее, — ласково говорил старик, обращаясь к путешественникам, — сегодня ночь кончилась хорошо. Ураган ушел. Он никого не убил из людей и зажег для нас эти огни. Сегодня я ближе всех стоял к нему и просил у него пощады и огня… О, как он был страшен, как страшен.
Нехорошо тому, против кого вышел он на битву, — но к нам он был сегодня добр и никого не тронул.
Все это старик говорил очень скромно, но все же в его речи проглядывала некоторая гордость той ролью посредника между людьми и грозным, таинственным ураганом, которая сегодня выпала на его долю и которую он выполнил с таким очевидным для всех успехом.
Наши друзья поспешили, конечно, подняться и вместе со стариком подошли к тому из костров, вокруг которого собралось семейство их хозяина, увеличившееся теперь двумя новыми членами, настолько уже сблизившимися с остальными, что на первый взгляд казалось, будто бы они никогда и не были чужими друг для друга. Хозяйка и ее старший сын хлопотали возле корзин с провизией с тем самым оживлением, которое можно наблюдать и в наши дни в то время, когда люди, отложив свои повседневные заботы, весело готовятся к какому-нибудь торжественному празднику.
— Послушай Ганс, — шепнул Бруно, обращаясь к брату, — не напоминает ли тебе эта толпа или, лучше сказать, ее настроение раннего пасхального утра, когда народ выходит из церкви и, еще объятый благоговейным настроением храма, расходится по домам, где его ожидает освященная религией трапеза?
— Конечно, да, — отвечал Ганс, — и я глубоко уверен теперь, что сейчас мы наблюдаем именно то, что в будущем люди станут называть праздничным днем.
Между тем, проголодавшийся Иоганн, пользуясь простотой нравов местного населения, не ожидая приглашения, запустил руку в одну из корзин хозяев и, вытащив оттуда какой-то корень, решил немедленно же приступить к завтраку; но едва первый кусок этого растения очутился во рту ученого гастронома, как бедный малый с необычайной поспешностью выплюнул его обратно, вскочил на ноги и, стоя с открытым ртом, едва переводил дух.
— Да что с вами, неужели это так невкусно? — спросил его Бруно.
— Невкусно, — повторил еле отдышавшийся Иоганн, — если вы хотите знать, какого это вкуса, то советую вам взять в рот хорошего хрена, смешанного со свежей горчицей; прибавьте к этому стручка два кайенского перца и запейте все это рюмкой уксусной кислоты, — после такой пробы вы, верно, не станете задавать мне подобных вопросов.
На лицах присутствующих туземцев появились невольные улыбки.
— Подожди немного, «Круглый Человек», — сказала хозяйка, — вот я положу этот корень на огонь и ты увидишь, как он будет тогда вкусен.
Эти, по-видимому, простые слова произвели на пострадавшего Иоганна совершенно неожиданное действие.
— Как, ты будешь держать его на огне! О-о-о! господин профессор, да ведь мы присутствуем при великом историческом событии, ведь мы наблюдаем возникновение кулинарии среди допотопного человечества. О, Бруно! — с умилением продолжал он, забывая свое огорчение, — я прощаю вам неосторожное обращение со снадобьем вашего приятеля-колдуна… Вот она, первая страница моей всемирной гастрономии. О, из-за этого стоило пережить те мучения, которые выпали на мою долю!
