Ворота из слоновой кости - Корепанов Алексей Яковлевич (чтение книг txt) 📗
– Вот именно, «хотя». Так оно и было. Гуманизм, альтруизм, права человека – для подобных организаций понятия абстрактные, а работают они вполне конкретно и методы свои не делят на нравственные, не очень нравственные и безнравственные, а рассматривают с точки зрения эффективности. Вот главный критерий! «Цель оправдывает средства», – давно уже сказано, да? И лежал бы я сейчас, Андрей, то ли на кладбище, то ли в кремлевской стене, если бы не мой зуб. – Сергей осторожно потер щеку. – Я с этим зубом полгода уже мучаюсь. То болит, сволочь, дергает, хоть на стенку лезь, то затихает. А к зубному меня и под пулеметом не затащишь – имел дело, и впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь. Из-за этого зуба я и очухался. Лежу в темноте, маюсь, состояние такое, словно с грандиозного бодуна, да еще и переопохмелялся... но соображаю, что надо выбираться из этих катакомб, и как можно быстрее. Проверил – пакет на месте, в мозгах. Сполз с дивана и на карачках – к двери. Не заперта, слава Богу, – они же не думали, что мой зуб все их препараты перешибет. Я в коридор выглянул – никого. И вот за что я себя уважаю, Андрей, так это за соображалку свою. И америкосникам спасибо – фильмы у них, как я уже говорил, хоть по большей части и дебильные, но кое-что для практического применения там можно почерпнуть. И, как пишут в титрах, в наших уже фильмах, отдельная благодарность Брюсу Уиллису.
– О! Под Брюса Уиллиса работал?
– А то! Не попер вперед с голыми руками, а заполз в туалет... то есть, нет, не заполз – уже на ноги встал, хоть и держался за стенку... Зашел в туалет и вывинтил из бачка фигню эту, чтобы воду сливать – металлический стержень с набалдашником на конце. Выбрался в коридор – и к лифту. Брел как пьянющий матрос в десятибалльный шторм, по стеночке, по стеночке... Бога молил, чтобы никто в коридоре не появился. На часах у меня пять минут девятого, то ли утра, то ли вечера – не поймешь. Но, видимо, в любом случае – нерабочее время. Доковылял до лифта, а там вместо кнопки вызова панель с десятком кнопок типа кодового замка – можно хоть сутки нажимать и хрен угадаешь. Я эту панель приметил, еще когда меня к Сулимову доставляли. Потыкал на всякий случай – бесполезняк, дохлый номер. Ну, тогда я железяку эту просунул между створок, поднажал... Силы откуда-то взялись – видно, жить очень уж хотелось... Створки разошлись – и увидел я, Андрей, шахту и аварийную лесенку сбоку. А крыша лифта ниже этажа на два – значит, в конторе все-таки кто-то был.
– И начался «Крепкий орешек» с Брюсом Уиллисом.
– Да, Андрей, самый настоящий «Крепкий орешек». Как я ухитрился забраться на лестницу и не грохнуться вниз, и как долез до самого верха – это отдельная история, причем ее вряд ли получится передать словами; слишком бледны для этого все языки человеческие. Но я таки добрался. «Мы сделали это!» – как вопят, опять же, киношные америкосники. И тут-то и произошло самое интересное. Добраться-то добрался, а выбраться – никак! Не могу просунуть железяку – и все тут. То ли сил у меня совсем не осталось, то ли эти двери, на поверхности, теснее друг к другу прижаты... И притом одной-то рукой за лестницу держусь. В общем, это только в кино такие штуки классно получаются, а в жизни зачастую все кончается полнейшим обломом.
– Ты, Сережа, как я заметил, прямо философ, – сказал Кононов. – Хорошо выразился, афористично, в стиле Конфуция.
– Покорячился бы в той шахте, тоже философом стал бы, – отозвался Сергей. – Но главный прикол впереди. Зазвенел вдруг звоночек, противный такой, неожиданно зазвенел, так что я чуть с лестницы не сорвался, и сверху на двери заслонка опустилась, хорошая заслонка, металлическая. Ударила по моей унитазной фигне, и полетела та фигня вниз. И понял я, что дерзкий побег мой из замка Иф обнаружен, и сейчас Брюса Уиллиса будут вязать и убивать. И жизнь представилась мне очень прекрасной штукой, а смерть – совершеннейшей бякой, как сказал бы твой Конфуций. Как бы ты поступил в такой хреновой ситуации?
– Так же, как и ты, – незамедлительно ответил Кононов. – Включил бы машинку – и вперед! То есть, назад, в прошлое. Других вариантов, по-моему, нет.
«Хотя можно было бы и сдаться; вдруг Сулимов действительно рассчитывал на дальнейшее сотрудничество», – подумал он, но высказывать свою мысль не стал. Рассказ Сергея оставил в его душе неприятный осадок. Нет, Кононов не сомневался в том, что все заявления Сулимова о недопустимости вмешательства в прошлое были вполне искренни... но вот методы дона Корлеоне... Неужели эти люди способны на убийство? «Почему вы считаете, что я могу убить?» – вспомнились сказанные при первой встрече слова Сулимова. Действительно – почему? Это ведь только предположения Сергея. Обоснованные – или нет?..
А Сергей между тем продолжал свой рассказ о незапланированном побеге в прошлое.
Активировав машину, он перенесся в прошлое на максимально возможный отрезок времени, потому что выбирать какую-то другую дату и настраиваться на нее было просто некогда. А тут никаких настроек не понадобилось – машина времени «автоматом» зашвырнула его в тысяча девятьсот семьдесят второй год. Вот так ранним утром двадцать пятого мая Сергей, совершенно голый, оказался среди окурков и пробок, которыми было усеяно дно шахты лифта в обшарпанном подъезде ничем непримечательного замоскворецкого дома, еще не ставшего надземным маскировочным сооружением для седьмого отдела одиннадцатого Управления. Осторожно выглянув из подъезда и убедившись в том, что во дворе пока нет никого, даже дворника, Сергей под прикрытием кустов пробрался к окну первого этажа, под которым висели на веревках простыни и полотенца. Позаимствовав простыню и завернувшись в нее наподобие гордого жителя семи древних холмов, он вернулся в подъезд и забрался на чердак. Зуб все болел и болел, фармацевтические средства будущего тысячелетия продолжали неустанно бить по мозгам, и Сергей решил отлежаться в тихой чердачной заводи, а уже потом, полностью придя в себя, думать, где и как разжиться одеждой и что делать дальше в мире вернувшегося к нему прошлого.
А очнулся он, когда майский день был уже в разгаре, и сначала никак не мог сообразить, в чем дело, а потом понял: сработавшая машина времени продолжала функционировать и сигнализировала о том, что где-то в этом мире обнаружилась еще одна аналогичная машина. Машина посланного Сулимовым преследователя-киллера, как подумал Сергей...
– Вот такие дела, Андрей, – завершил Мерцалов свое повествование. – Были мы с тобой когда-то нормальными людьми, а стали персонажами фантастической белиберды. И заметь: были, – он выделил голосом это слово, – нормальными, но не будем, потому что в две тысячи восьмом мы не будем теми же, какими были в две тысячи восьмом, а будем теми, кто мы есть сейчас.
– Эк завернул! – Кононов покачал головой. – Словесный ребус. У меня, Сережа, было время поразмышлять насчет всех этих хронопарадоксов и, откровенно говоря, мозги поехали набекрень. Ни черта разобраться не могу.
– А и не надо. Напрасный труд. Ничего мы о времени не знаем, и прогнозировать ничего не можем, а потому нужно принимать все так, как оно окажется. И Сулимов тоже ни фига не знает, а только предполагает. А какие есть основания считать его точку зрения верной? Нет никаких оснований. Угрохай Гитлера – и войны не будет. Утопи Вовочку Ульянова в Волге-реке – и в России вот сейчас уже рай земной. Дa, может, таких гитлеров – десятки, а ульяновых и того больше. Ничего нам неизвестно насчет вмешательства в прошлое. Зато мне теперь известно другое: машина работает. А сомнения у меня были. И твоя тоже. Может быть, и реверсирование обнаружится? То бишь обратный ход, в две тыщи восьмой...
Кононов потер лоб:
– Что-то я никак не пойму. Ты же ее изобрел. Кому же, как не тебе, изобретателю, знать о ее возможностях?
Сергей перестал качать ногой, ухватил себя пальцами за нос и начал дергать так, словно хотел его оторвать, дабы уподобиться гоголевскому персонажу. Потом оставил нос в покое и взглянул на Кононова:
