Второй Фонд [Вторая Академия] - Азимов Айзек (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗

Были люди, которые пытались разделить нервные токи на группы, аналогичные группам крови, и показать, что определяющее влияние на их качество оказывает окружающая среда. Это были расисты, стремящиеся доказать, что человечество состоит из нескольких биологических видов. Их воззрения не получили признания в экуменически настроенной Галактике, объединенной под властью одной Империи.

Кроме того, наука об интеллекте вообще не пользовалась уважением в Первой Империи, поклонявшейся физике и механике. Изучение интеллекта не приносило таких скорых и ощутимых результатов, как исследование атомного ядра. Правительство не финансировало науку об интеллекте, и люди неохотно ею занимались.

По мере деградации Империи деградировала и наука. В некоторых мирах люди утратили власть над атомным ядром и добывали энергию, сжигая нефть и уголь. Наука процветала и развивалась лишь в Первом Фонде, специально организованном как заповедник науки. Однако, и здесь правила физика. Мозг изучался лишь медиками.

Хари Селдон первым высказал то, что впоследствии превратилось в сам собой разумеющийся факт. Селдон считал, что электрические токи, порождаемые нервными клетками, отражают реакцию человека – сознательную или подсознательную – на воздействия окружающей среды.

Теоретически по графикам этих токов – дрожащим волнистым линиям – можно прочесть все, даже самые затаенные, мысли и чувства человека. Селдон утверждал, что по энцефалограмме можно определить не только состояние здоровья человека, но и настроение, образование, жизненный опыт и воззрения. Однако, осуществить это на практике Селдону не удалось.

Только через триста с небольшим лет после его смерти ученые Первого Фонда сняли первые энцефалограммы. Разумеется, они использовали при этом новейшие достижения родной физики. Электроды накладывались на швы между костями черепа и были настолько чувствительными, что не приходилось брить пациенту голову. Регистрирующие устройства автоматически вычисляли суммарную волну либо выдавали результат в виде шести самостоятельных функций от независимых переменных.

Примечательно, что энцефалография и специалисты в этой области пользовались в обществе большим уважением. Доктор Кляйзе, например, сидел на научных конференциях рядом с величайшими физиками. Доктор Дарелл, уже отошедший от дел, был обязан своей известностью в Фонде скорее успехами в энцефалографии, чем тому факту, что он был сыном Байты Дарелл, героини прошлого поколения.

И вот, доктор Дарелл сидел в кресле, ощущая легкое прикосновение электродов к коже. Регистрирующее устройство находилось у него за спиной.

Так полагалось, потому что, глядя на свои собственные графики, человек подсознательно пытается ими управлять и портит энцефалограмму. Однако, доктор знал, что центральный самописец вычерчивает правильную сигма-кривую, какой можно ожидать от его сильного и организованного ума.

То же самое должен показывать самописец, снимающий волну с мозжечка.

Передняя доля даст ломаную, почти прерывистую линию... Доктор знал карту собственного мозга, как художник знает свое лицо.

Доктор Дарелл встал, Пеллеас Антор бегло просмотрел семь графиков и сказал:

– Доктор Семик, прошу вас.

Лицо доктора Семика, покрытое пятнами старческой пигментации, было серьезно. Он с предубеждением относился к энцефалографии, этой науке-выскочке. Доктор Семик знал, что энцефалограмма лишний раз подчеркивает его старость. Морщины на лице, сгорбленная спина, трясущиеся руки на каждом шагу напоминали ему о возрасте. Но это возраст тела, а доктору не хотелось бы, чтобы всем стал виден возраст его ума. Он не хотел никого впускать в свою последнюю твердыню.

Антор установил электроды. Оказалось, что снимать энцефалограмму ничуть не больно.

Турбор все пятнадцать минут просидел совершенно спокойно.

Мунн дернулся, когда электроды коснулись его кожи, а потом все время отчаянно вращал глазами, словно пытался заглянуть за спину.

– Что дальше? – спросил Дарелл, когда все было закончено.

– В доме есть еще один человек, – сказал Антор оправдывающимся тоном.

– Вы имеете в виду мою дочь? – нахмурился Дарелл.

– Да. Если помните, я просил, чтобы вы сегодня не выпускали ее из дому.

– Вам нужна и ее карта? Галактика, зачем?

– Я не могу ничего сказать, пока не получу энцефалограммы всех присутствующих.

Дарелл пожал плечами и отправился за дочерью. Аркадия отключила уловитель звука и беспрекословно подчинилась отцу. Впервые в сознательной жизни ей делали энцефалограмму.

Когда с нее сняли электроды, Аркадия попросила:

– Можно посмотреть? – и протянула руку.

– Ты не поймешь, Аркадия, – сказал доктор Дарелл. – Отправляйся спать.

– Хорошо, папа, – скромно ответила она. – Спокойной ночи, господа.

Аркадия взбежала по лестнице и, не раздеваясь, плюхнулась в кровать.

Включила Олинтусово изобретение и почувствовала себя хитрой шпионкой из фильма. Первое, что она услышала, были слова Антора:

– Господа, ваши анализы удовлетворительны. У ребенка тоже все в порядке.

Ребенок зарычал в подушку от негодования.

Антор расстегнул портфель и вынул из него пачку снимков. Портфель закрывался не обычным замком. Если бы его открыла чужая рука, содержимое портфеля мгновенно окислилось бы, превратившись в кучу пепла. Извлеченные из портфеля рукой Антора, графики окислились только через полчаса.

Пока на них можно было смотреть, Антор торопливо говорил:

– Это энцефалограммы некоторых правительственных чиновников Анакреона. Эта снята с психолога, который работает в университете Локриса. Эта – с сайвеннского промышленника. Остальные подписаны.

Мужчины принялись разглядывать графики. Для всех, кроме Дарелла, это были просто волнистые линии. Для Дарелла – настоящие летописи.

– Обратите внимание, доктор Дарелл, – заметил Антор, – на ровный участок между вторичными тау-волнами в передней доле. Он встречается во всех графиках. Хотите проверить по аналитической линейке?

Аналитическая линейка – дальний родственник привычной читателю логарифмической линейки. Родство между ними такое же отдаленное, как между небоскребом и хижиной.

Дарелл пользовался ею мастерски. Проверка не отняла у него много времени. Он убедился, что Антор прав: передней доле соответствовал совершенно ровный участок, хотя здесь можно было ожидать сильных колебаний.

– Как вы объясните это, доктор Дарелл? – спросил Антор.

– Не знаю. Боюсь, что сразу ничего сказать не могу. Даже полная амнезия не дает такой ровной линии. Возможно, это результат какой-то операции.

– Правильно! Это операция, – воскликнул Антор. – Конечно, ножом здесь ничего не резали. Это операция в духе Мула. Он умел полностью подавлять чувства и настроения. Я уверен, что у обращенных были такие же ровные участки на месте подавленных чувств. А еще...

– ...это могли бы делать психологи Второго Фонда. Так? – с улыбкой подсказал Турбор.

Последовало красноречивое молчание.

– Что натолкнуло вас на подозрения, мистер Антор? – спросил Мунн.

– Подозрения возникли не у меня, а у доктора Кляйзе. Он, как и Межпланетная Полиция, коллекционировал энцефалограммы, но с другой целью, и потому брал их из других источников. Он интересовался учеными, бизнесменами и политиками. Совершенно очевидно: если Второй Фонд направляет ход истории, он старается делать это в минимальном масштабе и как можно незаметнее. Если психологи действуют через сознание, как можно ожидать, то они действуют через сознание влиятельных людей, которыми интересовался доктор Кляйзе.

– Ну и что? – возразил Мунн. – Что доказывает ваша ровная линия? Может быть, это вполне нормальное явление? Вы знаете, как ведут себя эти люди?

Мунн обвел взглядом присутствующих, но ни у кого не нашел поддержки.

– Это вопрос к доктору Дареллу, – сказал Антор. – Доктор Дарелл, скажите, часто ли вам приходилось встречать это явление в практике и литературе? Какова вероятность того, что оно встретится в одном случае из тысячи, как это произошло в выборке доктора Кляйзе?