За веру, царя и социалистическое отечество - Чадович Николай Трофимович (полная версия книги txt) 📗
Впрочем, столь длительная и бурная вступительная часть была просто необходима – языки у киевлян, чьи деды не гнушались сырым мясом и руками ловили лисиц, развязывались не скоро. Темен был еще народ и косноязычен, а насаждавшаяся повсюду вера в мрачных богов-воителей, злобных великанов, жадных карликов и кошмарных чудовищ просвещению не способствовала.
Много вин было выпито и разлито, много яств съедено, скормлено псам и просто испорчено, много посуды перебито, много спето заунывных песен и сказано хвастливых речей, прежде чем кто-то из воевод как бы между прочим изрек, что не отказался бы сейчас полакомиться мясом молодой косули, да вот беда – всех косуль за Днепром распугали поганые печенеги, наводнившие степь. И что им только в родных кибитках не сидится?
Боярин, ведавший княжеской охотой, заметил, что печенеги пришли вовсе не за косулями, а за поживой, которую собираются получить с киевлян либо в виде откупа, либо как военную добычу, взяв город на копье.
Тут, наконец, в прения вступил и сам князь. Обгладывая бараний бок, он буркнул:
– Никогда еще копыта печенежских коней не ступали по улицам стольного города. Не бывать этому и ныне. Кровью своей умоются и портками своими утрутся.
Пьяная болтовня, споры и песнопения быстро умолкли. Жрать и лакать продолжали с прежним воодушевлением, но уже старались не греметь зря посудой и не чавкать. Как-никак, а каждое слово князя значило немало – могло и милостью обернуться, и карой.
– Живота своего не пожалеем за город наш! – рявкнул староста мукомолов. – Да только оружие у нас малогодное. Одни засапожные ножи да древокольные топоры. Надо бы обывателям мечи и бердыши раздать.
– Раздать можно, – молвил воевода, затеявший этот разговор. – Да как потом обратно сыскать?
Тут уже зашумели и другие гости, распаленные не только вином, но и заботой о безопасности родной сторонушки.
– Послать за Днепр дружину!
– На дружину уповать не приходится! Им хотя бы княжеские палаты от супостатов уберечь!
– Эх, братцы, зря мы варягов отпустили!
– Варяги твои хуже печенегов! Печенеги свой кус отхватят и уйдут, а варяги ярмом на шее не один год висели! Едва избавились от этих защитников!
– Надо соседей на помощь призвать! Новгородцев, рязанцев, смолян.
– Пока еще эта помощь поспеет! А печенеги уже своих коней в Днепре поят.
– А почему бы к грекам не обратиться? Мы ведь им против болгар помогали.
– Не до нас сейчас грекам! Их магометане с полудня теснят.
– Витязя Дуная за подмогой к литовскому князю пошлите! Он в бытность свою на тамошней службе дочку княжескую огулял. Свояку отказа не будет.
– Во-во! Князь литовский только нашего Дуная и дожидается. Поди давно секиру на его головушку наточил.
– Брехня! Дунай той дочки и в глаза не видел. Он у князя простым конюхом служил.
– Да если бы конюхом! И до конюха не дорос. Три года в привратниках подвизался, три года двор метлой подметал. Подтверди мои слова, Дунаюшка!
– Подтверждаю! – По гриднице разнесся звук увесистой затрещины. – Если мало, могу и слева добавить.
– Тихо! Никшните! Уймитесь, горлопаны! – дружно заорали княжеские телохранители-гридни, стоявшие с бердышами у него за спиной. – Надежа-князь хочет слово молвить!
Гости умолкли, словно сухим куском подавившись, только скулили собаки, да стонал под столом изувеченный Дунаем пустомеля. Владимир заговорил негромко, но веско, пристально вглядываясь в лица подданных:
– Горевать нам рано. Смятению предаваться и подавно. Казна киевская опустела, это верно. Похитил злато аспид лукавый, коего я на своей груди опрометчиво пригрел. Ничего, аукнется ему наша беда. Будет в Хеле кромешном гной пить и калом заедать… Злата нет, да руки и головы остались. Руки сегодня пусть отдохнут, а умом сообща раскинем. Сообща и приговор вынесем. А решать вам, князья-бояре, богатыри-воеводы, купцы-гости да пахари-кормильцы, вот что. Как казну златом наполнить? Как верных друзей-союзников завести? И как от печенегов оборониться? Сначала пусть свое слово божьи слуги скажут. – Взгляд Владимира остановился на волхвах, с постным видом восседавших на лучших местах.
Встал самый древний из них, уже даже не седой, а сизоволосый, словно леший. Прежде он звался Сновидом, а ныне Асмудом.
– Судьбы людей и судьбы народов вершатся не на пирах и даже не на бранном поле, а у священного источника Урд, где мудрые девы-норны день и ночь не отходят от своих прялок, – голос у волхва был слабый и отрешенный. – Пряжа судьбы давно готова, роковые руны вырезаны. Все, что должно случиться под небесами, а равно и на небесах, – предрешено. Кому завтра суждено погибнуть, тот неминуемо погибнет, даже укрывшись за ста щитами. Кому суждено испить чашу на победном пиру, тот счастливо избежит всех опасностей. Вот что говорят великие боги.
– Яснее они выразиться не могут? – Владимир еле заметно поморщился. – Понимаю, злато не по божьей части. А как же быть с печенежским нашествием? В оборону садиться или отдаться на милость незваным гостям? Аль в степи их перехватить?
– Благие асы, коими предводительствует всеотец наш Один, никогда не чурались бури мечей. Негоже и вам склоняться перед дикарями, не знающими истинных богов. Прославлен будет тот, кто накормит воронов вражеским мясом.
– Другого ответа я, признаться, и не ожидал. – Владимир жестом позволил волхву сесть. – А что надумали наши славные воеводы?
Ответ опять же держал старейший в своем сословии – одноглазый Турьяк-Щетина, муж хотя и храбрый, но недалекий.
– Надежа-князь, ступай себе спокойно в соседние земли. – При разговоре грузный воевода обеими кулаками упирался в стол. – Собирай рать могучую, добывай серебро-злато. Береги детушек своих, а мы уж поганых сами на городских стенах встретим. Камнями закидаем, варом обольем, стрелами засыплем. Авось и отобьемся.
– Так ведь сожгут поганые посад! – возмутился кто-то из горожан. – Простой люд и примучают! Нагими нас по миру пустят!
– Нагой не мертвый, – отмахнулся Турьяк. – На что-нибудь да сгодится. А от погоревшего посада убыток невелик. Через год отстроится.
– Ступай надежа-князь в соседние земли! – передразнил воеводу Владимир. – Вот уж воистину: старый дурак глупее молодого! Как же я вас таких скудоумных брошу? Вы сдуру меч не с того конца ухватите. Вояки…
– Что надумал, то и сказал. – Турьяк развел руками и под неодобрительный ропот простолюдинов уселся на прежнее место.
– А вы, бояре-разумники, почему приуныли? – дошла очередь и до соседей Добрыни. – Не вы ли мудрыми советами наставляли некогда моего батюшку Святослава? Не оставьте и меня своим вспоможеньем.
– Батюшка твой Святослав чужих советов никогда не слушал, – ответил боярин Твердислав, в зрелости своей бывший первым и на пиру, и в сече. – За что головой и поплатился. Нынче печенежские ханы из его черепа заместо кубка пьют. А тебе что сказать… Мудровать здесь особо нечего. Дело со златом долгое, о нем особый сказ. С печенегами надо разбираться. Промешкаем – всего лишимся. И живота, и скарба, и чести… Откупиться от поганых нечем. Посему надлежит их на рогатину брать, как медведя. Пусть вооруженная чернь печенегов на броде встретит, а конная дружина тем временем с тыла заходит. Печенег в рукопашном бою не стоек. Ему сподручней издали стрелы метать. В теснотище они сами друг друга передавят.
– Как же, утеснили овцы волков! – криво усмехнулся Владимир. – Не устоит необученная чернь против печенежской конницы. На мечах биться – это тебе не сапоги тачать. Сам-то небось за городскими стенами метишь отсидеться, а других на верную смерть посылаешь.
– Я, князь, от врагов отродясь не бегал! – Твердислав от обиды потемнел лицом. – Если совет мой тебе на пиру не нужен, так меч в чистом поле пригодится. Надо будет – сам пеших ратников поведу.
– Советов нынче я наслушался немало, а дело так и не прояснилось, – в словах Владимира упрека было больше, чем горечи. – Биться с печенегами нельзя, а не биться тоже нельзя… Вот такая загадочка. Кто ее отгадает, на того моя милость снизойдет. Ничего не пожалею, клянусь своим княжеским достоинством! Всеми земными благами наделю, любую просьбу исполню, будь он хоть холоп распоследний, хоть бродяга бездомный, хоть инородец презренный. Братом назову. На пиру по правую руку от себя сидеть позволю.
