В глубине Великого Кристалла. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович (первая книга .TXT) 📗
Я наконец сбросил куртку и раскисшие сапоги, мы вошли в комнату. Мне все еще казалось, что Ерошка может исчезнуть. Я посадил его рядом с собой на скрипучую тахту, обнял за плечо. Ерошка был настоящий, острое плечо твердо торчало под трикотажем.
А Еська?
Я понимал, что Ерошке про нее неизвестно. И все же спросил:
— Про Еську ничего не знаешь?
— Не-а… — отозвался он тоном более беззаботным, чем, казалось бы, диктовали обстоятельства.
— А звонить по тому номеру не пробовал?
— Да сколько раз! Только никакого проку! То «неправильно набран номер», то вообще одни писки и трески… Может, она все еще скачет на своей лошадке… Я знаешь почему не очень беспокоюсь? Потому что лошадка гнедая, даже коричневая. С теми, кто ездит на таких, никогда ничего не случается…
Мне показалось, что Ерошкины глаза чересчур блестят. Уж не жар ли у него? Я как бы случайно тронул его лоб. Он был совсем холодный. Кстати, волосы, несмотря на Ерошкину неумытость, были снова расчесаны на «английский» лад. Ерошка отвел голову. Объяснил чуть виновато:
— Я знаешь еще почему не сильно тревожусь? Потому что Еська на фотоснимках всегда улыбается. А раз улыбается, плохого не случилось…
— На каких снимках?
— Ну, я же говорил! Я печатал их все время! — Ерошка вскочил. — Смотри!
В самом деле, на подоконниках, на покрытом клеенкой столе, на полу у плинтусов лежали куски оберточной бумаги с темными оттисками. Некоторые были еще сырые. Я пригляделся к тем, что на столе. Некоторые снимки были знакомые, те, что Ерошка делал на берегу. Я узнал себя и Жору, узнал буксир «Слава». Только на кожухе колеса над названием «Слава» было еще одно слово, поменьше: «Дядя». Я мигнул. Ну да ладно, про это потом. Главное было — Еськины портреты. Не очень четкие, но ясно, что ее. И каждый с улыбкой…
— С каких же негативов ты ее печатал?
— С пятой пластинки. Помнишь, она одна тогда осталась неиспользованная… А здесь мне кто-то будто прошептал: прояви. Я и проявил. А там — она. И каждый раз печатается по-новому…
— Дела-а… — только и сказал я.
— Да… И лишь один раз получилась без улыбки. Я тогда сразу хотел побежать искать ее. Сунулся на улицу, а там почему-то лютый холод. А у меня ведь только вот… — Ерошка дернул себя за трикотажный рукавчик.
Ну да, я лишь теперь сообразил: ничего теплого у него, конечно, нет. Он был в прежней своей одежонке.
Хотя не совсем в прежней. Кенгуренок (или кузнечик?) был тот же и буквы, кажется, те же, но в одежде уже никакого намека на балахонистость и складчатость. Штаны и кофта уменьшились до размеров обыкновенных шортиков и футболки. Сели еще сильнее? Или Ерошка вырос? Нет, он, как и раньше, был мне чуть выше локтя, только выглядел более длинноногим и тонкоруким, чем прежде.
— Ты, наверно, стирал тут свой костюм?— Ага, два раза. Потому что один раз опрокинул на него яичницу, а другой раз вымазал вареньем… А он после каждой стирки съеживается.
— Ничего, так даже лучше стало. А то похож был на обвисшее чучело.
— Может, и лучше. Только непонятно… Буквы каждый раз перепрыгивают…
Я пригляделся. Да, под белым кругом с кенгуренком было теперь не «CICIMORA» и не «CICIROMA», a «CIROCIMA». Это меня слегка царапнуло: похоже на «Хиросиму». Будто намек какой-то. Вспомнились почему-то бредущие по дороге солдаты. Хотя какое нам до них дело? Они были явно из другого пространства, и видел я их словно сквозь прозрачную стенку. Даже того, который попросил закурить…
А Ерошка был вот он, рядышком! И радость от этого опять обдала меня как горячим воздухом.
— Наплевать на буквы! Главное, что ты нашелся!
— И ты нашелся!
— Больше я тебя не отпущу ни на шаг!.. Сейчас найду себе какую-нибудь обувь по сезону и пойдем искать Еську!
— Ура! — Ерошка подскочил так высоко, что успел сделать в воздухе ногами несколько «ножниц».
— Постой. А ты-то как пойдешь? На улице еще снег кое-где… Сейчас разыщу спортивный костюм Людмилы, сестра у меня худенькая…
— Да зачем?! — Ерошка в радостном прыжке опять постриг воздух ногами (волосы взлетели, но он тут же пригладил их). — Смотри! За окном лето!
Ну, лето не лето, а конец весны точно. Со второго этажа видно было, как цветет дворе сирень, а на кустах желтой акации проклевываются лимонные клювики…
Похоже было на май, но солнце грело как в июле. Я шагал, конечно, без куртки. На ногах — старые полуботинки Николая, моего зятя (кажется, так называется муж сестры). Ерошка скакал сбоку от меня. Видать, насиделся дома, теперь не мог идти спокойно.
— Экий ты прыгучий нынче, — одобрительно заметил я.
— Ага! Кузнечики пятки щекочут!
— Какие кузнечики?
— Те, что раньше были на носках. Во время стирки они смылись… Ну, смылись, то есть сбежали. И поселились в кроссовках. — Ерошка в новом скачке дрыгнул ногами. В самом деле, на белых носочках теперь не было кузнечиков.
— А ты сочинитель… Он хихикнул:
— Есть в кого.
— Это в кого же?
— Не скажу, — хихикнул он снова. И посерьезнел: — А куда идем-то?
— Как куда? Конечно, в парк!
Я был уверен, что в решетке теперь опять проделана дыра. Или, в крайнем случае, купим у главного входа билеты. Наверняка уже начался новый летний сезон. И конечно же, в парке вновь работает карусель. Едва мы там появимся, примчится на своем темно-гнедом скакуне-лилипуте Еська.
Я был в этом убежден. Потому что нынешним утром события сделали явный разворот к счастливой развязке.
Ерошка, однако, поскучнел. Неуверенно глянул сбоку:
— Дядя Слава, а надо ли? — Что?
— Ну… идти на прежнее место.
— А что же еще? Конечно, надо!
Ерошка опустил голову, но больше не спорил.
Его сомнение не испортило мой радостный настрой. Я представлял, как мы встретим Еську, а потом втроем явимся к Серафиме. И все будет хорошо. Ведь она сказала: «Если все сделаешь как надо». А я сделал… то есть скоро сделаю все как надо!
Правда, что-то смутное все же слегка царапало меня. Во-первых, эта почти «Хиросима» на Ерошкиной футболке. А еще — воспоминание о солдатах, которые недавно брели мне навстречу.
Впрочем, сейчас они не попадались, хотя дорога была все та же, по пустырям. Может, оттого, что мы шли в другую сторону?
На дороге не было уже ни снега, ни луж. Колеи высохли. По обочинам густо цвели одуванчики. Тепло струился солнечный воздух. И все же солдаты не забывались.
Лучший способ избавиться от беспокойства — поделиться им с кем-нибудь.
— Слушай, Ерошка, недавно я встретил здесь странных солдат. В каких-то незнакомых формах, измотанных, грязных…
Ерошка не удивился.
— А, это где-то кончилась война! Не победой кончилась, а так… общей усталостью. Заяц говорил…
— Какой заяц?
— Травяной и Песчаный. Он один раз приходил ко мне.
— Как… приходил?
— Ну, однажды… — не очень охотно сказал Ерошка. — Мне спать захотелось, я взял на вешалке какое-то пальто, укрылся на тахте, и вдруг сделалось как-то не по себе. Потому что один… И тут кто-то завозился в ногах. Я глянул, а это он, я сразу узнал… И стали разговаривать…
«Дела-а…»
— И о чем же разговаривали?
— О всяком… Он про Синего Треугольника рассказывал. Говорил: хорошо, что он… то есть ты… завязал его. От этой завязки в каком-то дальнем месте кончилась война, больше не стало крови… А еще сказал, что, может быть, ты скоро придешь ко мне. Но ты еще долго не шел…
— Прости, малыш. Так получилось…
Он не обиделся на «малыша». На ходу притиснулся ко мне. Сказал шепотом:
— Ну, ничего. Теперь-то уж все будет хорошо.
Но получилось так, что ничего не хорошо.
Когда мы вышли в переулок вблизи от парка, на месте не оказалось знакомого дома. Того, где я прожил осень и зиму!
На косогоре виднелись сгнившие остатки лесенки, а на месте дома был заросший репейником пустырь. Так заросший, словно здесь не было ничего давным-давно.
