Наша старая добрая фантастика. Цена бессмертия (антология) - Днепров Анатолий (читать книги без .txt) 📗
Няня так и не успела закончить свой монолог о вредном действии перегрузок при мытье посуды на неокрепший детский организм. А не успела потому, что в кухню, отпихнув роботеску с дороги, бочком вдвинулся дядя Исмаил. Странная у него привычка — при его-то худобе! — входить в двери бочком: ему же безразлично, какой стороной повернуться! Про таких худых у нас во дворе говорят: «Выйди-из-за-лыжной-палки!» И вообще у дяди внешность не космонавтская. Уж на что я привыкла, а и то посмотрю на его бескровное голубое лицо — сразу хочется подставить человеку стул! Если бы не парадная форма, не значок Разведчика, ни за что бы не поверила, что девять лет из своих двадцати восьми он уже летает в космосе. Вот такой у меня дядя!
— Смотри, Алена, кого я тебе в гости привел! — сказал папа. — Рада?
— Еще бы! Здравствуйте, дядя Исмаил! — закричала я. И запрыгала вокруг него, будто он — новогодняя елка. Я люблю своего дядю и всегда радуюсь его приходу.
Дядя Исмаил поднял меня за локти, чмокнул в лоб и так высоко подкинул под потолок, что бедная Туня ойкнула, сорвалась с места, подхватила меня там, наверху, всеми четырьмя ручками и мягко опустила на пол подальше от дяди. Потом запричитала:
— Все-все-все! Теперь ребенка до утра в постель не загонишь!
— Не ворчи, бабуля! — дядя Исмаил хлопнул ее по покатой спине. — Выспится, успеет. Куда спешить?
— Жить! — разъяснила Туня тонким, скрипучим голосом. Она всегда скрипит, когда сердится, особенно если рядом дядя Исмаил. Ужасно он ее раздражает. И она нахально передразнивает его за то, что он слегка присвистывает на шипящих. Мы уже не делаем ей замечаний — спорить с Туней все равно, что с телеэкраном.
— Я уж решила, малыш, ты сегодня не придешь! — Чтобы поцеловать дядю Исмаила, мама встала на цыпочки. — Алена вон совсем извелась: зазнался, говорит, в своем космосе, позабыл нас... Бедный, ты еще больше отощал. Когда-нибудь до Земли не дотянешь, растаешь по дороге!
— Можешь покормить несчастного космонавта. Найдется в доме что-нибудь вкусненькое? Кстати, откуда столько грязной посуды?
Мне стало обидно: дядя не только забыл про мой день рождения, но, даже глядя на посуду, не догадывается, из-за чего собирались гости. С досады я затолкала в мойку целый десяток тарелок. Машина заскрежетала, поперхнулась и умолкла. Вот уж правду говорят: если не повезет, то сразу во всем. Я изо всех сил трахнула ее кулаком в бок и сморщилась от боли. Туня подплыла к мойке, вытряхнула осколки, снова запустила ее и погладила меня по голове. Потом укоризненно уставилась на дядю своими блюдечками:
— Некоторым дядям, между прочим, не мешало бы помнить даты жизни любимых племянниц!
Удивительно, как это она ухитряется менять выражение своего нарисованного «лица». Надо же уметь — вложить в одну фразу и ехидство и ревность!
— А эти самые дяди никогда об этом и не забывают. Иначе почему бы им быть здесь? — Дядя Исмаил сложил пальцы для щелчка, и Туня юркнула в гостевую комнату. Мы перебрались туда же.
— Ну, Малик, дорогой, рассказывай, что там у вас наверху новенького? Не скучаешь? — спросил папа.
Папа называет дядю Исмаила Маликом, а тот ни капельки не обижается. По-моему, это звучит еще хуже, чем мамино «малыш». Я бы непременно обиделась.
— А дядя Исмаил вовсе не к тебе пришел в гости, а ко мне! — перебила я, боясь, что за разговором забудут и про меня и про подарок.
— Алена! — подала голос с дивана Туня. — Нехорошо спорить со взрослыми.
— Мы не спорим, мы налаживаем контакты, — возразил дядя Исмаил. Он усадил меня на подлокотник кресла и стал угощать грецкими орехами, раскалывая их один о другой в ладони.
— Посторонние реплики неуместны, когда ребенку делается замечание! — Туня повернулась на бок и деликатно поскрипела в кулачок.
— Слушайте, нельзя ли на вечерок лишить вашу чудо-печку языка?
— Отключать воспитательные автоматы не рекомендуется. Им надлежит неотлучно находиться при детях, — возмутилась Туня.
— О боже! Ну и характер! — Дядя Исмаил покачал головой. — Укроти, Алена, сей говорящий сундук, а не то я сдам его в утиль.
— Нельзя употреблять при детях сложных и бессмысленных слов. Бога нет, а поэтому ваша фраза с термином «о боже!» не содержит полезной информации! — не унималась Туня. Это она из-за распорядка — мне давно пора спать! А так она у меня ничего, вполне приличная. Даже шутки понимает!
Я обрадовалась: здорово она отомстила дяде за забывчивость. В другой раз будет помнить про мой день рождения! А дядя Исмаил шумно втянул воздух и схватил с подставки папину указку...
— Между прочим, срывать зло на вещах — дурной тон! — Туня подобрала отброшенную в угол указку, хотела выпрямить ее, но посмотрела вдоль нее, прищурив один глаз, и передумала: — Пускай остается. Так даже красивее!
Дядя Исмаил покрутил тощей шеей, точно его душил воротник, даже, по-моему, зубами заскрежетал. Папа поспешил спасти положение:
— Не обращай внимания. У нее же ни на волос чувства юмора!
— У меня оно тоже иногда иссякает! — Мама поправила прическу, села за стол — она уже закончила возню на кухне, и кибер-подносы плавали туда-сюда, организовывая дяде Исмаилу «легкий ужин». Видно, маме очень уж хотелось поговорить, если она свалила на них сервировку стола — в этом тонком деле она автоматам не доверяла. — Ну, рассказывай наконец, как живешь?
— А что рассказывать? На Земле те же новости быстрее, чем наверху, распространяются. Пока я добирался к вам от космолифта, меня трое остановили с расспросами о ТФ-проекте. Зря я в форму вырядился... Да, а еще один юный пионер по видео наскочил. Узнал, извинился и от имени звена потребовал, чтобы я у них на сборе выступил.
Мама улыбнулась:
— И ты согласился?
— Куда ж денешься? Хозяева Земли подрастают... — Дядя Исмаил подбавил в тарелку салата, придвинул голубцы.
— Ну вот, еще одно звено целиком переманишь в космонавты! — Папа грустно наклонил голову, точно к чему-то прислушивался, и быстро зашевелил над столом пальцами левой руки. (Он у нас с мамой органист. Обучает музыке ребят. А космос не признает. «Не понимаю, — говорит, — как это столько людей живут в этом безмолвии? В вакууме нет звуков. Значит, и человеку там не место. Человек не должен без музыки...» И яростно шевелит пальцами, будто покоряет гибкие, чуткие клавиши своего мультиоргана. Он и меня хотел к музыке приохотить, но я дальше простых этюдов не продвинулась. Зато люблю на папу смотреть, когда он играет. И когда вот так задумывается, тоже...) Папа закруглил движение руки, словно взял какой-то особенный, слышный одному ему аккорд, но задел стакан сока, покраснел и спросил, сглаживая неловкость: — Значит, скоро штурмуете световой порог?
— Уже двести космонавтов прошли Камеру, — прожевав, ответил дядя Исмаил.
— А вы-то тут при чем? Вам-то чем гордиться?
Мне не хотелось обижать дядю — злые слова вырвались сами собой. От возмущения. Почему он не обращает на меня внимания? Называется, пришел в гости! Взрослые, если их двое среди детей, — еще так-сяк. Лишь бы не забыли, зачем собрались. А уж если трое, да еще мужчины, — ну, все: или про хоккей, или про космос, другого не жди!
Дядю Исмаила поначалу мои слова задели. Он покраснел, надулся. А потом вдруг засмеялся и сказал:
— Да, конечно, ни при чем. Я ведь на разведочном «Муравье» ползаю. Ты же видела — это карлик с длинным любопытным носом... Строить засветовые корабли таких миниразмеров мы еще не скоро научимся. Разве ты вырастешь — слепишь для меня коробочку по знакомству?
Я кивнула:
— Попробую.
— А чтоб быстрее это случилось, выпьем за твое восьмилетие... — Дядя Исмаил опрокинул над стаканом яркую бумажную бутылочку, понюхал колпачок, подмигнул мне и закончил: — Выпьем за тебя ананасного сока. И пожелаю я тебе три вещи и еще одну: доброты, изящества и хорошей работы.
Он замолк, тщательно намазывая себе икрой кусочек поджаренного хлеба. Я знала дядину слабость изъясняться долго и мудрено, но тут все-таки не выдержала:
