Журнал «Если», 2001 № 06 - Дяченко Марина и Сергей (книги серия книги читать бесплатно полностью txt) 📗

Она с трудом оторвала глаза от оборванной надписи. Снова взглянула на плотно закрытый занавес; прозвенел звонок, собирающий зрителей на второе действие, а в фойе вызывающе звонко хлопнула входная дверь…

Грета Тимьянова протянула номерок перепуганной гардеробщице — спустя секунду та испугалась еще больше, обнаружив пустой крючок, на котором прежде висело длинное серое пальто. Грета не стала возмущаться, не стала слушать и сбивчивых обещаний-оправданий, а просто усмехнулась и двинулась к двери.

Она вышла в темноту декабрьского вечера; снег летел почти горизонтально, с сухим шелестом бился о круглые афишные тумбы — «Десять Толстяков».

— Конец Кона! — выкрикивал сквозь ветер незнакомый молодой мужчина в светлом пальто до пят. — Это конец Кона, конец эпохи, вы попомните мои слова!

Грета отвернулась.

Ве…ись… — было написано на ближайшей тумбе, прямо на стекле, поверх какой-то афиши. Надпись оплывала, менялась, как будто ее смывали мокрой тряпкой: Нужно… Не… ненужно… должен… должна…

— Ты свихнулся, — сказала женщина.

Ве…ер…нись… — буквы меняли очертания. Улетали вместе со снегом. Возникали снова.

Грете казалось, что тумбы заступают ей дорогу. Что они готовы сойти со своего столетиями неизменного места, чтобы удержать ее.

Не удержали.

Обхватив плечи руками, женщина в черном шла сквозь белую пургу; на углу остановилась. Оглянулась; беззвучно расходились зрители. Подернутое снежной пеленой здание театра сияло всеми окнами; женщине показалось, что на нее смотрят десятки желтых глаз…

Она свернула, но не к метро, а в противоположную сторону. К служебному ходу.

Дверь открылась сразу же, как только рука ее коснулась ручки.

Зеленоватой круглой луной висел посреди прихожей фосфоресцирующий циферблат. Пожалуйста, — было написано прямо поверх черных стрелок.

…Путь ее был короток, привычен, многократно когда-то пройден. Вот и дверь гримировальной комнаты; женщина постояла, закусив губу, потом шагнула вперед, рванула дверь на себя…

Стены — от пола и до потолка — были вместо афиш увешаны карандашными рисунками на вырванных из тетрадки листах. Нарисованные ребенком люди ссорились и мирились, звали и прогоняли; среди всей этой человеческой суеты выделялся одинокий портрет темноволосого мальчика с большим улыбающимся ртом.

Помоги… — кривая надпись на зеркале. Грета Тимьянова закрыла лицо руками, прочитала сквозь неплотно сомкнутые пальцы:

Помоги… мне. Я хочу еще раз посмотреть этот спектакль. Его спектакль. Еще раз. Это необходимо…

Женщина протерла глаза, чтобы получше разобрать расплывающуюся строчку:

Я хочу понять.

Андрей Столяров

КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ

В Гонконге на него было совершено покушение. Когда приземистая, с затененными стеклами, явно дорогая машина миновала центральный хайвэй, отполированный, точно бронза, и, покрутившись в развязке, выехала на более узкое, но такое же гладкое, без выбоинки и заплатки, чуть выпуклое шоссе, двух-трехэтажные домики вдоль которого указывали на начало пригорода, его, несмотря на жару, вдруг бросило в пронзительный холод и одновременно прошибло испариной, как кислота, защипавшей веки, уголки губ, нос, кожу на подбородке.

По предыдущим двум случаям он уже хорошо знал, чему это предшествует, и потому, резко нагнувшись и выставив локти, чтобы не расшибить голову при ударе, сдавленно крикнул шоферу:

— Гони!.. — А потом еще раз: — Гони!.. Гони!.. Скорость прибавь!.. Что ты спишь?!..

От тягучего спазма, который всегда охватывал его в эти минуты, он даже не сразу сообразил, что ведь шофер ни хрена не понимает по-русски, а когда все-таки сообразил, при этом чуть снова не выпрямившись, и попытался, как недоучившийся школьник, построить корявую фразу, все английские выражения тут же выскочили у него из памяти. В сознании плавали лишь ни на что не пригодные грамматические обломки, что-то вроде «гоу эхед», «ассэсинэйшн», «иммидьетли» [6] и еще, естественно, «сорри». Он никак не мог выдавить из себя ничего подходящего. В конце концов крикнул: «Форвертс!.. Форвертс!.. [7]» — то, что застряло в подкорке, наверное, из фильмов, виденных в детстве.

Хорошо еще, что Касим, который по его состоянию догадался, что происходит, не стал тратить время на бесплодные попытки преодолеть языковой барьер, а поступил проще, как уже поступал в подобных случаях ранее: перегнулся долговязым телом через сиденье вперед и, ухватив руль поверх пальцев испуганного шофера, изо всех сил крутанул влево.

Машину занесло на встречную полосу. Это их, по-видимом-у, и спасло.

В следующую секунду раздался хлопок, короткий свист, что-то блеснуло. Автомобиль подбросило, как игрушечный, и развернуло, поставив лакированным туловом вдоль обочины. Загрохотали по металлу вывороченные куски асфальта. Тоненько, будто щенок, заверещал сопровождающий их китаец. Боковые стекла, покрывшись мелкими трещинками, ссыпались внутрь салона. Правда, он воспринимал это все уже только краем сознания, потому что в следующую же секунду вслед за Касимом выкатился из машины, побежал куда-то на четвереньках, упал, снова поднялся и, перевалившись через низенькие, очень жесткие, как из пластмассы, сросшиеся между собой кусты, наверное, специально высаженные вдоль дороги, распластался по земляной поверхности, втискиваясь в ее спасительные углубления.

Некоторое время он даже не решался поднять голову. Он не хотел видеть темную, в маске с прорезями, согнутую фигуру, которая целилась в него из пистолета с глушителем. «Только бы не в лицо», — подумал он с отвращением. Куда угодно — в темя, в затылок, в сердце, только бы не прямо в лицо. Ему уже приходилось видеть лица, превращенные выстрелами в кровавую кашу. «Господи, если ты есть, сделай гак, чтобы не в лицо, а например, в сердце… Пауза, пахнущая травой, тянулась нескончаемо долго, и когда он все-таки поднял голову и осторожно привстал на локтях, уперев их в щебенку, которой была набита здешняя неприветливая земля, то увидел вяло дымящуюся на шоссе брошенную машину, громадный валун, вдоль которого пробирался Касим, ощупывая рукой каждую выемку, белые, окруженные то ли яблонями, то ли сливами здания вдоль дороги, а над ними почти незаметные, блеклые, слабо-фиолетовые облака, будто тени, растянувшиеся вдоль горизонта.

«Значит, я все-таки жив», — подумал он.

И в то же мгновение будто лопнула пленка, скрадывавшая все звуки. Долетело со стороны города и усилилось, стремительно нарастая, буйство полицейской сирены. Мелькнули красные и синие проблесковые маячки, несущиеся над дорогой. Взвизгнули шины, поспешно захлопали дверцы, поплыли в утреннем воздухе возбужденные командные голоса.

Тогда он поднялся уже во весь рост и, отряхиваясь на ходу от мелкого сора, пошел к машине. Он совершенно не волновался. Только как-то нехорошо, точно он сегодня не завтракал, сосало под ложечкой. И еще было какое-то странное чувство, словно все это по-настоящему не имеет к нему отношения. Оперетта, ненастоящая жизнь, и он наблюдает за действием по телевизору. Он посторонний для всех этих людей.

И он — в самом деле как посторонний — позволил немедленно появившемуся откуда-то весьма озабоченному врачу продезинфицировать и заклеить чем-то прозрачным длинную царапину на руке (черт его знает, когда успела возникнуть эта царапина), и тоже как посторонний, с предупредительным безразличием поворачиваясь, позволил Касиму почистить себя жесткой щеточкой, которую тот уже где-то достал (на то он, правда, и Касим, чтобы достать, что угодно), и уже полностью как посторонний, не произнося ни единого слова, ждал после этого, пока сопровождающий их китаец закончит свои объяснения с пузатым, но, видимо, энергичным офицером полиции.