А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9 - Стругацкие Аркадий и Борис (полная версия книги .txt) 📗
- Что-нибудь неладно? Что именно?
- Будто вы не знаете! - возразил Вадим. Дерзко. И даже ладони засунул в карманы джинсов, но сейчас же вынул их обратно. - Я к вам два месяца пробиваюсь. Легче к президенту попасть на прием.
Сэнсей перестал благодушно улыбаться.
- Да. К президенту легче. Но ведь вы пробились? Слушаю вас.
- Да чего уж теперь слушать, - продолжал дерзить Вадим. - Поздно уже!
- Вот как? Поздно?
- Поздно.
- То есть я - могу быть свободен?
- Да ради бога! Вы же всегда свободны. У кого сила, у того и свобода.
- Благодарю вас, - сказал сэнсей кротко, и это была жутковатая кротость. Ледяная. От этой кротости мороз шел по коже. По крайней мере, у Роберта. А этот дурак молодой словно не видел ничего и не слышал: руки судорожно по швам, кулачишки сжаты, большие пальцы по-детски оттопырены сейчас ляпнет что-нибудь такое, что его тут же и выдворят. Как Ядозуба в свое время выдворили - разом и навсегда. Роберт с лязгом уронил в мойку самый большой (разделочный) нож, но это ни черта не помогло. Истерика уже накатила.
- А это уж как вам будет угодно!.. - выкрикивал Вадим в запале, не видя ничего и не слыша. - Вы ведь всегда в стороне!.. И при этом всегда правы, правильно? Мы ведь при вас только кормимся... вы нас прикормили, видите ли, и мы при вас теперь состоим...
(Что за чушь несет этот оборзевший кретин? Что он имеет в виду и каким местом думает?..)
- ...А вы - на горе! Вы всегда на горе! Со скукой наблюдаете коловращение жизни. Мы тут все коловращаемся, как проклятые, а вы изволите наблюдать!...
- ...А мы ведь - голые, мы без шкуры даже, с нас шкуру это самое коловращение содрало. Ничего! Поколовращаемся и новую нарастим! Так ведь, по-вашему?.. Боги молчат, - значит, не возражают. Ведь искусство есть всегда беспощадный отбор озарений...
- ...А вы знаете, каково это, когда тебя отбирают? Когда ты один-одинешенек, и никто тебе не поможет - ни друзья, ни родственники, ни учитель, на которого надеешься, как на самое последнее?..
- Знаю, - серьезно сказал сэнсей, и Вадим замолчал и только всхлипнул, словно бы от отчаяния.
- "Иди один и исцеляй слепых, - процитировал сэнсей (вполне серьезно, совсем без иронии, которая оказалась бы здесь вполне уместна), - чтобы узнать в тяжелый час сомненья учеников злорадное глумленье и равнодушие толпы..."
Вадим молчал, но кулаки его вдруг разжались, и руки повисли свободно.
- Пойдемте, Вадим, - сказал ему сэнсей. - Я вас понял, но надо все это обсудить спокойно. По возможности не стоя, а сидя... Мы не очень надолго, сказал он Роберту. - На полчасика. Извините.
И они ушли, оба: сэнсей, легкий как одуванчик, а Вадим следом за ним, - уже ссутулившись, уже покорно, - вялый, словно сдувшийся воздушный шарик. Связь с кабинетом была включена, можно было повернуть верньер и услышать, о чем они там говорят, но Роберт не стал этого делать. Воображение у него всегда было жиже памяти, и представлял он себе только, как Вадим валяется в ногах, просит прощения за грубости и дерзости и умоляет помочь, а сэнсей сидит над ним словно Будда и изрекает свои коаны. Чтобы уничтожить эту малопривлекательную картинку, он ожесточенно принялся за картошку, потом за морковку, а потом стал вскрывать консервы с горбушей в собственном соку. Картинка исчезала, снова появлялась, снова затуманивалась, никак от нее не удавалось избавиться, а потом вдруг включилась громкая связь, и сэнсей сказал:
- Вадим уходит. Проводите его, пожалуйста, Робин.
Он уменьшил газ под кастрюлькой и пошел провожать. Вадим уже натягивал серые свои отсырелые кеды, упершись задом в стену, лицо у него от неудобной позы было красное, он пыхтел, но не выглядел ни жалким, ни убитым. Более того - он выглядел довольным. И слава богу. К черту подробности! Жертв и разрушений нет - о чем еще может в этом мире мечтать мирный обыватель, не претендующий на управление историческими процессами?.. И все-таки он не удержался.
- Ну? Поговорили?
- Если можно так выразиться, - отвечал Вадим, с трудом разбираясь, где у штормовки зад, где перед,
- И что он тебе сказал?
- Напоследок?
- Давай - напоследок.
- "Ты обрел мой костный мозг".
- Понятно. А перед этим было объявлено: "Время настало. Почему бы тебе не сказать, чего ты достиг?".
- Да, что-то в этом роде. Только он никому не говорит "ты". Даже мне.
- Это не он. Это Бодхидхарма. Мы последнее время увлекаемся дзэн буддизмом.
- Да, как и вся страна побежденного социализма...
Они уже стояли у решетки, и Роберт гремел ключами, отпирая калитку. Когда калитка отворилась, он процитировал:
- "Наконец дошла очередь до Хуй-кэ. Он почтительно поклонился и молча застыл. Учитель сказал: "Ты обрел мой костный мозг"..." Ты тоже почтительно поклонился и молча застыл?
- Нет, - сказал Вадим, - нажимая кнопку лифта. - Я сказал ему, что рожа исчезла.
- И что же это означает?
- Что я повернул ее. Трубу большого диаметра. Он откровенно сиял. Он был горд.
Роберт признался:
- Ни хрена не понимаю. Но я рад за тебя, Хуй-кэ. Рад, что у тебя, наконец, захорошело, Хуй-кэ.
- Не выражайся! - сказал Вадим и шагнул в кабину.
...Пока он шел к станции метро "Московская", пока шарил по карманам, наскребая на билет (все деньги куда-то вдруг провалились, в какое-то совсем уж незапомнившееся "никуда"), пока спускался по эскалатору (бегом, как в далеком детстве, с риском для себя и окружающих, под тревожные возгласы и окликания забеспокоившейся дежурной внизу), пока ждал поезда в мокрой толпе и пока ехал, стиснутый мокрой толпой в позе смирно-руки-по-швам, - все это время он заставлял себя не думать и все равно думал: "Как? как я это сделал? или оно сделалось само? или ничего не сделалось, а я просто с ума съезжаю от страха?.." Почему-то ему было ясно, что искать понимания: "как?" - не надо. Это неполезно. Это даже опасно. Кто-то предупредил меня об этом еще раньше. Кто-то из наших... Кто? Правильно, давай лучше вспоминать: кто это был такой, умненький-разумненький Буратино, кто сказал мне: "Брось, не мучайся, это либо произойдет само собой, либо не произойдет совсем..." Никак не вспоминалось, кто это был, хотя сохранились в памяти и интонация, и уверенный взгляд: "...а тогда мы тебя прикроем". За последний душный и тошный месяц много было сказано уверенных слов и сделано самоуверенных утверждений, но запомнился почему-то только один этот разговор - может быть, потому, что ему предлагалось ничего не делать, а только спокойненько плыть по течению. В сторону Стикса...
Перед родной парадной, под самым оранжевым фонарем, стояла знакомая "копейка", грязная словно мусорный контейнер. И из нее уже торопливо выкарабкивался возмущенно глядящий Матвей, и вот уже знаменитый возмущенно-недоуменный вопрос прозвучал:
- Ты где был!?
- Пиво пил, - ответил Вадим немедленно и сам же засмеялся - так ловко все это получилось, но тут ему стало не до смеха: Матвей, оказывается, не просто так здесь стоял, его поджидая, он рвался к нему в дом, он хотел присутствовать, охранять, наблюдать и вообще держать ситуацию под контролем.
Не надо под контролем, попытался втолковать ему Вадим. Все уже устроилось. Все о'кей... "Но позволь! Мы же договорились... Тенгиз же ясно сказал!.." Да, в интимные отношения я вступал с твоим Тенгизом! Не надо вам меня больше охранять, можете вы это понять?.. "Как это так-не надо?.." А так: вольно, р-р-разойдись! Нет, Матвей этого понять не мог. Он, потерявши Вадима из виду, полдня мотался по улицам, чуть ли не в морги уже звонил, переполошил всех знакомых, побывал в двенадцати злачных местах и местечках, а потом еще торчал добрый час здесь, под фонарем, ожидая неведомо чего... Не мог он теперь поверить, что все труды его пропали напрасно.