Демон - Варли Джон Герберт (Херберт) (книги полностью .txt) 📗

— Спирт, говоришь, гонят? Вот это меня тревожит.

— Меня тоже. Ведь сбывают и метанол. Уже есть ослепшие.

Сирокко вздохнула:

— Что, нужен еще закон?

— Запрет на самогоноварение? — Конел нахмурился и покачал головой. — Тут я применяю твое золотое правило. Минимум закона на исправление непорядка. Вместо запрета на хорошее спиртное — что, поверь мне, в Беллинзоне просто нелепость — лишь запрет на продажу отравы.

— Не выйдет. Нет, раз его уже используют вместо денег. Если товар проходит столько рук, как ты узнаешь, откуда он взялся?

— Есть такое дело, — признал Конел. — Даже добросовестные винокурни пользуются такими этикетками, которые ничего не стоит подделать... а народ смывает их теплой водичкой, и...

— Это не самая лучшая валюта, — сказала Сирокко. — Думаю, полезней всего начать с общественной разъяснительной кампании. Я вообще-то мало что смыслю в метаноле. Разве его так трудно отличить? Скажем, по запаху?

— Сомневаюсь. Сначала придется как-то убрать вонь примесей.

Некоторое время они думали молча. Конел склонен был оставить все как есть. Он не верил в то, что людей можно защитить от них самих. Его личным решением было пить только из запечатанных бутылок, которые он брал прямо из рук достойного доверия самогонщика. Ему казалось, что и все остальные должны делать точно так же. Но, может статься, и впрямь нужен закон?

А все в целом вызывало у Конела двойственное чувство. Не то чтобы он раньше сильно любил Беллинзону. Он точно знал, что теперь здесь стало намного лучше. Можно ходить по улицам без оружия и чувствовать себя в достаточной безопасности.

Но ведь куда ни сунься, тут же натыкаешься на закон. После семи лет жизни без всяких законов трудно заставить себя без конца о них думать.

Это автоматом приводило Конела к вопросу, который Сирокко явно собиралась вот-вот задать. И она не обманула его ожиданий.

— Ну а что там про меня? Какой мой рейтинг по конелометру?

Выставив вперед ладонь, Конел качнул ею вправо-влево:

— Уже лучше. Десяти-пятнадцати процентам ты очень даже по вкусу. Быть может, процентов тридцать переносят тебя и признают, что, не считая мелочей, ты сделала жизнь лучше. Но остальным ты действительно поперек горла. Кому-то ты вверх дном перевернула фургоны, а кто-то считает, что ты почти ни черта не делаешь. Здесь куча людей, которым куда приятнее, когда кто-то говорит им, что делать с той минуты, как они просыпаются, и до той, когда их укладывают спать.

— Пожалуй, их желание сбудется, — пробормотала Сирокко.

Конел ждал продолжения, но его не последовало. Тогда он еще раз пыхнул своей сигарой и заговорил, тщательно подбирая слова:

— Есть кое-что еще. Думаю... дело в имидже. Ты сейчас — лицо на боку дирижабля. Ты не настоящая.

— Тут мои массовики славно постарались, — кисло отозвалась Сирокко. — Я появилась как высокомерная сука по телевизору.

— Не знаю, как там с нормальным ТВ, — сказал Конел. — Но на этом огроменном свистолетовском экране ты им совсем не по вкусу. Ты как бы над ними. С одной стороны, ты не из народа... а с другой — недостаточно сильна, если это верное слово, чтобы внушать какой-то страх... нет, не знаю, может быть — уважение... — Он замолчал, не в силах выразить свои чувства.

— Тут ты опять подтверждаешь изыски моих специалистов. С одной стороны, я величественна и безжалостна — и народ это ненавидит — а с другой стороны, я несостоятельна как представитель власти.

— Люди в тебя не верят, — продолжил Конел. — Они больше верят в Гею, чем в тебя.

— При том, что Геи они никогда не видели.

— Большинство из них и тебя не видели. Сирокко снова задумалась. Конелу стало ясно, что она приходит к решению, которое кажется ей отвратительным, но неизбежным. Он терпеливо ждал, твердо зная, — что бы она ни решила, он со своей стороны сделает все, чтобы воплотить это в жизнь.

— Ладно, — сказала Сирокко, снова закидывая ноги на стол. — Вот что мы сделаем.

Конел принялся слушать. Очень скоро он уже начал ухмыляться.

Когда собрание закончилось, Конел вышел наружу, под неизменный свет Диониса, и повернул налево, к бульвару Оппенгеймера. Город Беллинзона никогда не спал. Каждые «сутки» случались три часа пик, сигналом к которым служил мощный гудок Свистолета. В такие часы люди либо отправлялись домой с работы, либо наоборот. Существовали ответственные за всеобщий график, насколько знал Конел, так что примерно в одной трети города всегда было относительно тихо и ее обитатели спали, тогда как другая треть гудела от шумной торговли, а оставшаяся наслаждалась скудными городскими увеселениями. Многие люди, чтобы свести концы с концами, работали по две смены — или хотя бы по полторы. Процветали, однако, в Беллинзоне и бары, и казино, и публичные дома, и залы собраний, обеспечивая необходимую общественную жизнь. Только работа, и никаких развлечений — таков был опасный, на взгляд Конела, способ управлять городом.

Речные доки и пристани, где швартовался рыболовецкий флот, гудели круглые сутки. Верфи также не знали перерывов в работе. А прочие зарождающиеся индустрии города работали в три смены. Но главной причиной неустойчивых рабочих часов было желание руководства, чтобы город не казался слишком людным. Кроме того, решись вдруг все жители разом поспать, им просто не хватило бы спальных мест. Коммунальное проживание считалось здесь нормой.

И выходило вроде бы как нельзя лучше. Но темпы рождаемости все увеличивались, а детская смертность все падала. Поэтому плотники неустанно возводили новые жилища — как в районе Конечных пристаней, так и высоко на склонах холмов.

Про себя Конел уже решил, что город ему по вкусу. Здесь чувствовалось дыхание новой жизни. Беллинзона была бодрой и оживленной — такой, каким Конел помнил Форт-Релайянс до войны. В барах можно было наслушаться черт знает каких раздраженных речуг, но сам факт, что люди свободно толкали такие речуги, уже, на взгляд Конела, говорил о многом. Это значило, что народ волен улучшать то, что ему не нравится.

В быстром темпе Конел прошел мимо одного из новых парков — большого квадратного плавучего дока с кузнями для подковки, волейбольными сетками, баскетбольными кольцами, с деревцами и кустами в горшках — а затем мимо больницы и школы. Каких-то семь килооборотов назад ничего подобного в Беллинзоне и представить было нельзя. Конел пришлось убраться с дороги, когда мимо галопом проскакала титанида с беременной женщиной на руках, направляясь к входу в приемный покой. В школе на полу класса сидели дети и терпеливо дожидались, пока кончится урок, как это всегда и бывало в школах. Игровым площадкам в парках неизменно находилось применение. Все это грело Конелу сердце. До сих пор он не осознавал, как же он по таким вещам соскучился.