Счастье - это теплый звездолет (Сборник) - Типтри-младший Джеймс (книги полностью бесплатно TXT) 📗
И вот он уже рядом с лодкой, пытается проморгаться. Странно видеть свои вчерашние следы. Лодка и четыре заиндевевшие деревянные утки-приманки на месте, но за ночь вода успела замерзнуть, Сложив топор и ружье на дно, Пит толкает лодку от берега. Лед трещит и не поддается.
Черт, какой толстый! Вечером он без труда пробил дорогу веслом. Сейчас Пит проходит ярда два по льду, дергает лодку. Делает еще пару осторожных шажков и внезапно слышит Сверху шурх-шурх хлопающих крыльев. Утки летят, а он торчит на виду! Пит бросается на лед рядом с лодкой, вглядывается в слепящую белизну неба над перевалом.
Черт, это они! Летят со скоростью девяносто миль по ветру, крупная стая! Он прижимает ружье к груди, чтобы не блестело, и видит, что утки складывают крылья и черными полумесяцами пикируют вниз, бомбардировщики с перепончатыми лапами.
Заметили его! С громким кряканьем утки закладывают над камышами большой вираж и приводняются далеко впереди. Он слышит, как их тела вспарывают воду, и встает, с тоской глядя им вслед. Ничего-ничего, доберусь я до вас, вот только сдвину с места чертову лодку!
Он тащит лодку по льду, мороз щиплет лицо и шею. Лед трещит, но не поддается. Пит решает, что лучше толкать лодку перед собой, чтобы запрыгнуть в нее, как только пойдет свободно. Он разворачивает лодку, преодолевает еще два, три ярда — и внезапно целая ледяная пластина под ним накреняется и с плеском уходит вниз. Вода заливает ботинки, обжигая через три пары носков.
Но здесь мелко. Он толкает лодку, кроша лед и оступаясь. Ярд, еще ярд, еще — он не чувствует ног, теряет опору. Черт, ему не успеть, ни за что не успеть! Он приседает, обхватывает лодку руками и из последних сил толкает вперед. Нос лодки крушит лед, словно ледокол. Еще раз! Открытая вода уже близко. Еще рывок! Еще один!
Но лодка застряла намертво. Чертов лед слишком толстый! А ведь еще вчера вечером здесь была вода!
Все потому, что ветер стих, а температура — десять градусов. Старый хитрюга Том знал, черт его подери! До открытой воды, до земли обетованной около тридцати ярдов, всего ничего! Он должен пробиться любым способом — надо льдом, подо льдом, сквозь лед!
Он хватает топор, оббегает лодку, с размаху бьет по ледяной корке. От льдины отлетает осколок, Пит усиливает натиск. Но лед и не думает ломаться, а головка топора все время проваливается, жах! Приходится вытаскивать ее из черных дыр. И здесь уже глубже, вода гораздо выше ботинок. Что дальше? Жах! Вытащить топор; Жах!
У него хватает ума сообразить, что промочить одежду — значит замерзнуть насмерть. Черт! Задыхаясь, он смотрит на уток. Они мирно кормятся на безопасном расстоянии, издевательски курлычут, потешаясь над ним и его потугами.
Двадцать ярдов, черт, черт, черт! Он испускает крик, полный ярости и страсти, и внезапно слышит хлопок выстрела. Да это же старый Том!
Пит запрыгивает в лодку, стягивает куртку, оба свитера, штаны и серые кальсоны. Окоченевшие пальцы борются со шнурками, но тело пышет жаром, только яички вжимаются внутрь, когда он встает в полный рост. Двадцать ярдов!
Отшвырнув мокрые ботинки и спрыгнув на лед, он размахивается топором и откалывает целый ледяной пласт. Наконец-то! Еще десять ярдов! Он молотит по льду лодкой, вверх-вниз, словно кузнечным молотом. Еще ярд! Еще один! Зубы выбивают дробь, голени, а теперь уже и бедра в крови, но он не ощущает боли, только радость, радость — пока неожиданно не проваливается под воду. Невыразимый холод, словно вертел, пронзает тело от задницы до подмышек, нос разбит в кровь ледяной коркой.
Он цепляется за лодку, подтягивается к ней. Ноги не находят дна, топора и след простыл.
А лед и не думает поддаваться.
Словно черная рука сдавила горло, он не может дышать. Лихорадочно извиваясь, перелезает через борт и, окровавленный, падает на колени, силясь раздышаться и стискивая челюсти, чтобы не стучали зубы. Первый солнечный луч покрывает тело ледяной коркой и чудовищными мурашками. Отдышавшись, он поднимает глаза на уток, до которых теперь рукой подать!
Весло. Он хватает весло, бьет по льду впереди. Весло отскакивает, лодку отбрасывает назад. Он долбит из всех сил, но лед слишком толстый, весло трещит. Хрясь! Весло сломалось, отлетевшая лопасть скользит по льду. Больше ничего нет.
Бесполезно.
Его захлестывает бессильная злоба, горячие слезы брызжут из глаз. Совсем рядом! Рукой подать! И тут, изнемогая от ярости, он видит их: фюйть-фюйть-фюйтъ! — неудержимый поток шелестящих крыльев в чистом небе — утки летят над перевалом. Десять тысяч благородных красноголовых нырков несутся черно-серебристым потоком, небо — сплошные крылья, но слишком высоко, не достать! Утки умеют держать дистанцию.
Ни разу в жизни ему не доводилось — и уже не доведется — видеть так много уток сразу. Голый окровавленный мальчишка, чокнутый маньяк, покрытый ледяной коркой, он стоит в лодке и, задыхаясь от ярости, исступленно палит из обоих стволов в белый свет как в копеечку, заталкивая патроны содранными в кровь окоченевшими пальцами. К нему устремляется селезень — дистанция сокращается! Бам-бам!
Промазывает, снова промазывает, и небесные путники, магические сосуды его любви, бьют крыльями, пронзительно курлыча. Нырки, чирки, свияги, рябки — все утки на свете взмыли в небо, и посреди этой воронки из птиц шириной в десять миль он палит и палит из своей девственной двустволки, рыдающий мальчишка в урагане мерцающих крыльев, черно-белых, бело-черных. И в мерцании крыльев он видит не только уток, но и гусей, цапель, всех благородных птиц, когда-либо паривших в этом небе: ястребов, орлов, кондоров, птеродактилей — Бам! Бам! Бам-бам! — в обезумевший воздух, сквозь пелену ярости и слез, которая взрывается сокрушительными черными толчками — тьма, свет, снова тьма! — и его неудержимо подталкивает вверх, затягивает в водоворот…
…И внезапно он вплывает в тишину и полутьму, в другое «я», вся его ярость сжалась до крохотного узелка в глубине сознания, взгляд прикован к девичьей шее в вырезе блузки. Он в комнате, прохладной сумрачной пещере, гудящей тайными обещаниями. Окна у девушки за спиной занавешены чем-то белым от палящего солнца.
— Твоя мать сказала, ты ездила в Санта-Фе. — Он чувствует, что голос готов сорваться на фальцет, и яростно запихивает кулаки в карманы джинсов.
Девушка — Пилар, Пи-и-лар, что за имечко — наклоняется, чтобы коснуться загорелой щиколотки, край стрижки каре скользит вдоль щеки.
— Угу.
Согнувшись пополам на красной кожаной штуковине, которую ее родители привезли… откуда же… кажется, из Марокко, она целиком поглощена тонкой золотой цепочкой вокруг щиколотки. Белые джинсы на тонкой талии, белая блузка нежно обнимает мягкие округлости. На фоне золотистой загорелой кожи ткань кажется белоснежной, а кожа пахнет мылом, цветами и непорочностью. Такая чистая. Пилар девственница, твердит ему сердце. Комнату медленно наполняет почти непереносимое блаженство. Я ей нравлюсь. Просто она очень застенчивая, и не важно, что на год старше — ей почти семнадцать, — Пилар совсем ребенок. Ее слабость и уязвимость возбуждают, и ему приходится кулаками оттягивать карманы вперед, чтоб скрыть выпуклость под ширинкой. Черт, только бы она не смотрела вверх! Но она поднимает глаза, отбрасывает челку со лба, мечтательно улыбается:
— Ходила в «Ла Фонда», обедала с Рене.
— Что за Рене?
— Я уже говорила тебе, Пи-и-тер. — Не глядя на него, она встает со скамеечки, по-детски пятится к окну, трет локоть. — Он мой кузен, взрослый, ему уже двадцать пять или даже тридцать. Теперь он лейтенант.
— Ясно.
— Он старше. — Она строит гримаску, тайно улыбается, смотрит за белую занавеску.
На сердце становится легко, из него словно с шипением выпустили воздух. По комнате разливается благодать. Я так и думал, девственница. Снаружи, из знойного внешнего мира, доносится урчание мотора. Кобыла в стойле конного клуба тихонько ржет, в ответ раздается ua-ua ослика. Они хихикают. Питер расправляет плечи, сжимая и разжимая ладони вокруг воображаемой клюшки для поло.
