Операция прикрытия - Синякин Сергей Николаевич (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Все это — может, немного сумбурно, — Бабуш под воздействием выпитого на проводах и высказал Короткову. Майор цепко и внимательно оглядел его, неторопливо достал из кармана бриджей коробку «Москвы», размял папиросу, неспешно прикурил ее и с легким сожалением сказал:
— Щенок ты еще, Сашок. Но не то обидно, что щенок, обидно, что со своей горячностью ты настоящим сторожевым псом стать не сумеешь.
Помолчал немного и, не глядя на Бабуша, сказал:
— Думаешь, перед войной никто ничего не понимал, когда процессы всякие пошли? Понимали, дружок, хорошо все понимали. Мясорубку главное запустить, дальше она всех перемелет. Был у меня дружок перед войной. Игорек Кедров. Тридцать лет, член ВКП(б)… Папа его в гражданскую в НКВД работал, членом коллегии был. Игорек горячим был. Вроде тебя. Вот и начал он вместе с товарищем своим Голубевым в разные инстанции о беззакониях писать. Ну и дописались, конечно. В тридцать девятом их обоих арестовали, а в январе сорокового к стенке поставили. Папу принципиального лейтенантика тоже арестовали.
Ему не помогло даже, что суд его оправдал. В сорок первом его в тюрьме безо всякого приговора расстреляли. А я вовремя на Украину перевелся. Вот и уцелел. — С отвращением осмотрев папиросу, Коротков с силой швырнул ее в кусты перед входом в столовую. — Понимаешь, Сашок, я ведь всегда считал, что риск должен оправданным быть. Ты, понятное дело, у тебя от одного только подозрения о тайне ноздри, как у ищейки, шевелиться начинают. А я другое вижу. Опасная это тайна. Одно только знание о том, что такая тайна существует, человеку боком вылезти может. А уж если он к ней причастен каким боком будет… Трудно уцелеть, Сашок, когда на тебя государство навалится, когда тебя в мелкую муку молоть станут.
— Да с чего ты это взял? — с досадой сказал Александр. — Я тебя очень уважал, Никодим Николаевич…
— А теперь, значит, не уважаешь? — криво усмехнулся Коротков.
— А теперь просто не знаю, как к тебе относиться, — упрямо закончил Бабуш. — Я так понимаю, что все тайны для жизни опасны, но ведь лезть-то надо. Может, это такая штука, что она жизнь всего мира перевернет! Ты только прикинь, если они и в самом деле с других планет? А там обязательно коммунизм уже, это ж сколькому они нас научат! Да само понятие, что они существуют, оно ведь тоже человеческое сознание перевернет, людей от поповщины разной оторвет, от религий ненужных. Да только из-за этого рисковать надо!
Ну, рискуй, рискуй, — с непонятной и оттого неприятной ухмылкой отозвался майор. — Я же говорю, щенок ты еще пока. Полный хвост любопытства. А того ты не подумал, что это могут быть враги? Их, конечно, уничтожат, не захочет родное правительство пугать население новой войной! Такое пережили, что и пережить, казалось бы, нельзя. А тут возможный агрессор с неба. Молчать наши отцы-командиры будут и постараются все в тайне сохранить. А коли так, то мы с тобой опасными свидетелями станем. От таких свидетелей лучше избавиться, сам понимаешь, подписка о неразглашении не кляп, к сожалению. А если там коммунизм, то наши родимые отцы нации тем более не допустят их общения с населением. И именно потому, что строим мы пока черт знает что, только не социализм. Ты понимаешь, Сашок, Достоевский был прав: всеобщее счастье построить невозможно, если в основании будет хоть одна слезинка невинного ребенка. А мы ведь за эти годы не слезы, мы кровь пролили. Ты сам прикинь, сколько ее было. Да как же тогда с нашей историей коммунаров инопланетных знакомить! Вот и получается, что в этом случае никаких торжественных встреч инопланетянам никто устраивать не будет. А раз так, то и в этом случае мы с тобой, Сашок, нежелательные свидетели. И опасные к тому же!
Помолчал, глядя перед собой, вновь достал из коробки папиросу, привычно смял мундштук в двух местах и ловко прикурил от зажигалки из винтовочного патрона.
— А религия… Ну что религия, Сашок? Христовы заповеди не так уж и плохи. Если бы люди их придерживались, коммунизм не коммунизм, а счастья человеческого в мире больше бы было.
Вот этот разговор с уехавшим в Среднюю Азию майором Коротковым и вспоминал оперуполномоченный Бабуш, пока машины тряслись по мерзлому грунту к Верхнему Тагилу. Волос был очень говорлив, но все слова его были некстати, да и чего хорошего он мог сказать, этот немецкий прихвостень, который поминутно жаловался, что У него руки от холодных наручников мерзнут?
— Посиди спокойно, — сказал ему Бабуш. — У тебя руки не от наручников мерзнут, от крови они у тебя мерзнут.
Моралисты, — сказал Волос беззлобно. — Поглядел бы я на вас в оккупации! Небось в партизанский отряд подался бы? А, старшой? Или в подполье — листовки клеить на улицах да полицейских стрелять. А между прочим, полицейские еще и порядок на улицах поддерживали, от грабителей людей защищали. Я сам таких человек пять шлепнул, старшой. Не люблю козлов.
— Сам-то чем лучше? — морщась, сказал Бабуш. — Они-то хоть грабили, а ты ведь расстреливал. Сидишь, паразит, по уши в крови, да еще жалуешься.
— Посмотрел бы я на вас, таких храбрых, — снова угрюмо сказал Волос. — Был у нас один… секретарь райкома. Я, говорит, кончаю, когда на расстрелах работаю, особенно если баб стрелять приходится. Жену свою пристрелил за то, что она раненого бойца прятала. А еще…
Сидевшие по бокам Волоса сержанты с выражением любопытства на лице слушали этот разговор.
— Дайте ему по морде, — то ли попросил, то ли приказал Бабуш. — Болтает много, только от этих разговоров у меня изжога начинается, вы, мужики, разговоров опасайтесь, опомниться не успеете, как под пятьдесят восьмую с каким-нибудь значком попадете.
Глава девятая
Вороны продолжали летать над кремлевским комплексом.
Сталин ворон не любил.
Возможно, потому, что они напоминали ему своим постоянным несмолкающим криком базар в Гори; многоголосый гортанный базар этот был неприятен вождю, он не хотел вспоминать то время, когда мать заставляла Coco торговать на этом базаре домашним сыром. Неприятные страницы своей жизни вождю всегда хотелось если не вычеркнуть навсегда из памяти, то хотя бы переписать. Иногда вороний крик становился совсем нестерпимым, и тогда Сталин брался за трубку телефона. «Лаврентий! — требовал он. — Сделай наконец что-то с этими горластыми абреками! Невозможно работать!»
