Рассказы - Иган Грег (читать книги онлайн полностью без сокращений txt) 📗
Я остановился у входа в бар, достаточно близко, чтобы почувствовать грохот музыки. Я видел внутри людей, они смеялись, танцевали, передавали друг другу напитки, расплескивая их на ходу, лица посетителей раскраснелись от алкоголя и веселья. Некоторые оживились, предчувствуя драку, другие — в предвкушении секса.
Теперь я могу войти прямо туда, увидеть эту картину изнутри. Туман, скрывавший мир, растворился; я стал свободным и мог идти, куда захочу. И я почти ощущал, как мертвые собратья этих гуляк, загруженные в матрицу, трепещут при звуках музыки и при виде своих товарищей, умоляя меня нести их в мир живых.
Я сделал несколько шагов вперед, но краем глаза заметил какую-то фигуру и отвлекся. В переулке сбоку от бара, прислонившись к стене, сидел мальчишка десяти-двенадцати лет, спрятав лицо в пластиковый пакет. Сделав несколько вдохов, он поднял взгляд, в остекленевших глазах застыло невероятное блаженство. Я отшатнулся.
Кто-то дотронулся до моего плеча. Повернувшись, я увидел человека, который улыбался мне во весь рот.
— Иисус любит тебя, брат! Твои искания закончились!
Он сунул мне в руку брошюру. Я пристально посмотрел ему в лицо, и его состояние стало мне понятно: он научился повышать уровень лей-энкефалина произвольно, но сам этого не знал и решил, будто открыл некий божественный источник счастья. Я почувствовал, как в груди у меня что-то сжалось от ужаса и жалости. Я по крайней мере знал о своей опухоли. И даже обдолбанный подросток в переулке понимал, что он просто дышит клеем.
А люди в баре? Знают ли они, что делают? Музыка, общение, алкоголь, секс… Где граница? Где мотивированное счастье превращается в нечто бессмысленное, патологическое, как у этого человека?
Я, спотыкаясь, попятился и направился обратно к станции. Люди вокруг меня смеялись, кричали, держались за руки, целовались, а я смотрел на них, словно это были анатомические пособия без кожи, демонстрировавшие тысячи переплетающихся мышц, которые работали одновременно, с прирожденной точностью. Машина счастья, скрытая во мне, снова и снова распознавала себя.
Теперь я не сомневался, что Даррэни действительно запихнула мне в череп всю способность рода человеческого к радости, до последнего клочка. Но чтобы иметь право хоть на один из них, я должен был проглотить то, что даже опухоль не сумела заставить меня проглотить: счастье само по себе ничего не значит. Жизнь без счастья невыносима, но как конечная цель оно не является самодостаточным. Я свободно мог выбирать причины для счастья и радоваться своему выбору, но что бы я ни чувствовал, создав себе новое «я», всегда оставалась вероятность того, что выбор мой ошибочен.
Глобальная страховая компания дала мне срок до конца года, чтобы привести в порядок дела. Если ежегодное психологическое обследование покажет, что лечение Даррэни оказалось эффективным — независимо от того, найду ли я к тому времени работу или нет, — меня отдадут на милость еще менее добросердечных органов социального обеспечения, перешедших теперь в частные руки. Так я и болтался, пытаясь отыскать точку опоры.
В первый день после возвращения я проснулся на рассвете, устроился возле телефона и начал в нем копаться. Рабочая область памяти была помещена в архив; по тогдашним ценам хранение ее стоило всего около десяти центов в год, а у меня на счету оставалось еще тридцать шесть долларов двадцать центов. Весь блок загадочной древней информации кочевал нетронутым от одной компании к другой, пережив несколько слияний и поглощений. Разобравшись с многообразием инструментов, позволяющих декодировать вышедшие из употребления форматы данных, я извлек осколки моей прежней жизни на свет Божий и изучал их, пока это занятие не стало слишком болезненным.
На следующий день я двенадцать часов потратил на уборку квартиры, под звуки нджари, я выскребал каждый угол, делая перерыв только для того, чтобы с жадностью поесть. И хотя я мог вернуть себе детские предпочтения в еде и поглощать вредную соленую пищу, как в двенадцать лет, я решил — скорее прагматично, нежели добродетельно — не жаждать ничего более ядовитого, чем фрукты.
В последующие недели я с хорошей скоростью набирал вес, хотя, глядя на себя в зеркало, или пользуясь программами, позволяющими моделировать внешность, я понял, что могу быть счастливым почти с любым телом. Должно быть, в базу данных включили людей с самыми разнообразными представлениями об идеальной фигуре или просто они умерли, совершенно довольные своим видом.
И снова я выбрал прагматизм. Мне еще многое предстояло наверстать, и я не хотел умереть в пятьдесят пять от сердечного приступа, если этого можно было избежать. С другой стороны, не было смысла зацикливаться на недостижимом или абсурдном, так что, представив себя толстяком, я поставил оценку «ноль» и сделал то же для внешности Шварценеггера. Я выбрал гибкое, жилистое тело — если верить компьютеру, стать таким было вполне возможно — и оценил его как шестнадцать из двадцати. Затем я начал бегать.
Сначала я бегал медленно, и, даже представляя себя ребенком, который с легкостью носится по улицам, я был осторожен и старался не переоценить радость движения, чтобы она не пересилила боль от травм. Когда я, хромая, зашел в аптеку за мазью, я обнаружил, что там продаются так называемые простагландиновые модуляторы, противовоспалительные препараты, которые якобы снимают боль, не препятствуя естественному процессу заживления. Я отнесся к этому скептически, но, оказалось, эта штука действительно помогает: в первый месяц я испытывал болезненные ощущения, но у меня не опухли ноги, и в то же время я вовремя заметил, что порвал мышцу.
А когда мои сердце, легкие и мускулы вновь с криками боли вернулись к жизни, мне стало хорошо. Я каждое утро посвящал бегу час, кружа по улочкам своего квартала, а по воскресеньям обходил весь город. Я не старался набирать темп; у меня не было никаких спортивных амбиций. Я просто хотел почувствовать свободу.
Вскоре бег стал для меня чем-то большим, нежели физическая нагрузка. Я наслаждался биением собственного сердца и движениями тела, а затем, отодвигая их на задний план в виде общего чувства удовлетворения, я просто рассматривал пейзаж, словно из окна поезда. Получив назад свое тело, я хотел получить назад весь мир. Я осматривал пригороды, один за другим — от полосок леса, жмущихся к берегам реки Лейн-Ков, до убожества Параматта-Роуд. Я изучал Сидней, как обезумевший турист, схватывая пейзаж невидимыми геодезическими инструментами и отпечатывая его в своем сознании. Я бегал через мосты в Глейдсвилле, Айрон-Ков, Пирмонте, Мидоубэнке, через Харбор-бридж, и доски шатались у меня под ногами.
Порой меня терзали сомнения. На этот раз меня не опьяняли эндорфины, но я чувствовал себя слишком хорошо, чтобы это было правдой. Может, это примерно то же, что вдыхать клей? Может быть, десять тысяч поколений моих предков получали такое же удовольствие, преследуя дичь, избегая опасности, размечая территорию, чтобы выжить, а для меня все это было только славным прошлым.
И все же я не обманывал себя и никому не причинял вреда. Я извлек эти два правила из мозга мертвого ребенка, покоившегося во мне, и продолжил бег.
Тридцать лет — необычный возраст для полового созревания. Вирус не кастрировал меня в буквальном смысле, но, лишив удовольствия от сексуальных фантазий, стимуляции гениталий и оргазма и частично повредив гормональные регуляторные функции гипоталамуса, он не оставил мне ничего, достойного слов «сексуальная функция». Мое тело избавлялось от спермы путем спорадических спазмов, не приносящих никакого удовольствия, а без смазки, обычно выделяемой простатой во время эрекции, у меня потом возникали боли при мочеиспускании.
Теперь все изменилось, и изменилось резко — даже в моем состоянии сравнительного полового бессилия. По сравнению с эротическими снами мастурбация доставляла невероятное удовольствие, и я обнаружил, что не хочу снижать ей оценку. Но можно было не волноваться, что она лишит меня интереса к настоящему сексу: я замечал, что откровенно разглядываю людей на улице, в магазинах и электричках, пока с помощью силы воли и регулировки протеза мне не удалось побороть эту привычку.
