Лунный нетопырь - Ларионова Ольга Николаевна (читаем книги .txt) 📗
— Как зовут твоего сына, милый человек? — зажурчал ее голосок.
Он вздрогнул, точно над его ухом прозвучал оглушительный разряд, помахал рукой, прогоняя вновь явившееся ему видение. Потом пожевал губами и неуверенно произнес:
— Эзер… Эзерис.
— Черт тебя дери, менестрель, — нарочито грубовато воскликнул командор, чтобы окончательно вывести его из столбнячного состояния. — А попроще ты ничего не мог придумать?
— Я?.. — растерянно пробормотал Харр и снова повел рукой, отстраняя от себя тени прошлого.
Ардиень укоризненно глянула на Юрга и, передав ему ребенка, тихонько присела рядом.
— Все теперь будет хорошо, — зашептала она, поглаживая его по спутанным волосам, — все страшное позади; ты теперь только о сыне думай, я его тебе вынянчу, и все будет хорошо, все обязательно будет хорошо…
Что-то пожухлое, еще недавно бывшее голубым, выскользнуло из-под ее пальцев — то ли василек, то ли бабочка. Харр машинально поймал это на черную ладонь.
— Пирлюха, — прошептал он; — и ее, бедолагу, не пожалели…
И в тот же миг откуда-то из-за плеча моны Сэниа стремительно выметнулся Кукушонок, и пронзительный крик его даже отдаленно не напоминал тот почти человеческий голос, который все затворники Игуаны привыкли от него слышать. Ринувшись между Харром и Ардиенью, он точным клевком подхватил с черной ладони дохлую букашку.
— Ты что, Кукушонок? — крикнула мона Сэниа, подбегая.
— Крэг! — прозвучало, как проклятие. — Это маленький крэг!
7. Неприкасаемый
Охи, ахи и страхи, вызванные опознанием крошечного крэга, постепенно улеглись, благо злополучная тварь как минимум сутки пребывала в дохлейшем состоянии. Во избежание сюрпризов бренные останки были удостоены той же погребальной почести, что и его венценосный сородич, после чего все бирюзоводольцы вернулись к повседневным хлопотам.
Прежде всего, следовало обезопасить себя от непрерывного ора менестрелева отпрыска, как видно с рождения тренировавшего голосовые связки по двадцать три часа в сутки. Для этого один из двух экспедиционных корабликов пришвартовали сзади к центральному, соединив его проходами как с детской, так и с шатровым покоем — последний главным образом для Ардиньки, сразу принявшей темнокожего скандалиста как родного. Туда переместили перламутровую, уже кое-где облупившуюся колыбель, и некоторое время Флейж порхал между Асмуровым замком и Бирюзовым Долом, но велению принцессы обустраивая сей ясельный приют для почитаемой всеми царевны-нянюшки на свой вкус, оказавшийся вполне изысканным.
Неведомая первозданным роскошь, с которой была обставлена круглая светелка, изумила и даже чуточку напугала Ардиньку, чей быт немногим отличался от жизни отцовских подданных, тем не менее, она была нескрываемо счастлива. Только сейчас обнаружилось, что она сегодня захватила с собой плетеную корзинку, с которой ее матушка прилетала на помощь Касаулте.
Как и прошлым летом, внутри кто-то шевелился.
Под любопытными взорами присутствующих девушка достала выдолбленную тыкву; из нее, зябко пошевеливая усиками, выполз невероятно мохнатый свянич, как заметил Юрг, до жути похожий на земного паука-птицееда, только о шести лапах. Страхолюдное существо огляделось, тараща фасеточные глазища, и отправилось обследовать Эзерисовы апартаменты, не делая пока, к облегчению Юрга и его команды, никаких попыток проникнуть в соседние помещения.
Во всей этой суете безучастными оставались только двое: мона Сэниа, старательно занимавшаяся какими-то мелочами, чтобы ее отрешенность не бросалась в глаза, и новоявленный отец, которого никак нельзя было назвать счастливым. У этого забота была одна — похоже, он собрался восполнить все то, что ему не удалось съесть за прошедший со времени его исчезновения год. Кухонные сервы, нагруженные блюдами и тарелками, выстроились в очередь, предлагая оголодавшему страннику все мыслимые и немыслимые яства, какие только отыскались в замковой кухне и были присланы на Игуану щедрым Эрромиоргом.
Наконец Ардинька, краем глаза все время наблюдавшая за чернокожим странником, приблизилась к командору и тронула его за рукав:
— Останови своего друга: он ведь поглощает пищу не от голода или жадности, а по смятению чувств. Как бы лечить не пришлось…
Юрг спохватился — у него и самого мелькала в голове такая мысль. Он торопливой рысью направился к неуемному едоку:
— Эй, калика перехожий, может, хватит пировать в одиночестве? Лопнешь. Ну-ка, мелочь служивая, — обратился он к сервам, — валите отсюда по-быстрому со всей этой снедью! А тебе, дорогой, не худо бы прогуляться до кустиков.
— А то, — апатично отозвался менестрель, поднимаясь.
Он сделал один осторожный шаг — и, пугливо взмахнув руками, ухватился за плечо командора. Впечатление было такое, словно он увидел под ногами внезапно разверзшуюся пропасть.
— Топай, топай, я с тобой — значит, все в норме. — Он цепко прихватил Харра за пояс — ну совсем как брата-курсанта в давние времена…
— Кабы так, — пробормотал менестрель, старчески шаркая ногами.
Юрг про себя вздохнул: и надо же, как скрутило парня! А еще почитал себя бывалым путешественником. Но тот внезапно остановился и хлопнул себя по правому бедру:
— Меч! И меч зажилили, блевуны сучьи!
— Ничего, ничего. Ты двигай по прямой. В кустиках тебе меч не понадобится, а вернемся — я тебе свой отдам. Как обещался.
Дело, кажется, шло к выздоровлению — Харр начал ругаться. Хороший знак. Еще немного, и можно будет начать потихоньку вызнавать у него секрет его появления на Игуане, а это, как-никак, уже половина загадки, которую они с Сэнни так и не смогли разрешить этой ночью.
Они вышли за стену и оказались на вытоптанной конями проплешине, с трех сторон окруженной исполинскими сизоватыми соснами; это место, поименованное кем-то как Воротник Игуаны, было скрещением немногочисленных путей острова: вперед уходила прямая, как пробор, просека, тянущаяся вдоль Игуньего хребта до самой оконечности восточного мыса — трасса ежедневных конных прогулок; вправо и влево сбегали широкие тропы, круто спускавшиеся к козьим загонам, лужайкам с невиданной на Равнине Паладинов сахарной травой, где так любили отдыхать крылатые кони, и дальше — к самой воде. Как видно, короли Первозданных островов на протяжении столетий не допускали сюда ни единого шквального ветра, так что древесные стволы, отливающие теплым матовым светом, как хорошо отполированная яшма, в неправдоподобной своей прямизне вознесли свои кроны на такую вышину, что с земли даже не слышно было их горнего шума.
Харр остановился, запрокинул голову, и впервые дыхание его стало свободным, не сдавленным внутренней болью. Душистые лесные ладони первозданной тишины разглаживали его лицо, неощутимо сметая с него заскорузлую корочку гибельных воспоминаний, и Юрг сейчас многое отдал бы за то, чтобы не нарушать этой умиротворяющей волшбы.
Но что-то неведомое угрожало всему Бирюзовому Долу, чужая враждебная воля, проникшая в его тайну, и с тех пор, как здесь появился треклятый венценосный крэг, каждая минута была чревата возможной опасности.
Так что беднягу менестреля надо было любой ценой разговорить.
Юрг по его примеру запрокинул голову, поймал губами падучую сосновую иголку и постарался настроиться на тот же полуотрешенный лад, что и его спутник. Удалось это, как говорится, с пол-оборота — почудилось даже, что он дома, в устланном белым мхом, точно заиндевелом, бору, что был сбережен экологами по соседству с Куду-Кюельским космодромом, куда так сподручно было умыкать смазливеньких сисопочек, (а несимпатичных в космодромный центр просто не брали). Чтобы часом не нарушить эту умиротворяющую тишину, он даже дышать приноровился в едином ритме с тихрианином. И когда благодушное слияние достигло максимального предела, само собой вырвалось естественное земное:
— Хорошо-то как, едрена вошь!
— А то! — с готовностью отозвался самозваный рыцарь.
Ага, есть контакт.
