Суд Проклятых - Романов Марк Александрович (книги TXT) 📗
Зарычав, будто раненый зверь, судья с силой вонзил сверкающее лезвие меча в плечо противника. Тот глухо застонал, отшатнувшись в сторону, и снова обретая туманную плоть взамен такой слабой человеческой оболочке.
Потребитель исчез, будто шагнул в каменную стену позади себя. Рик на мгновение затормозил с поднятым клинком, оглядываясь по сторонам во всех доступных реальностях и линиях времени. Поднявшийся с пола покряхтывающий Джонни уцепился рукой за гладкую барную стойку и, приподняв над ней голову, молча указа рукой куда-то в сторону подсобки.
Рик бросился туда, не тратя времени на раздумья. А на улице продолжала бушевать толпа безумных горожан, напившихся до чертей, смеющихся и плачущих, решивших напоследок хорошенько отметить свои последние часы в обречённом городе, над которым подняла и расправила крылья чума…
12.3. Лонгин. Правда о монахе
Он открыл глаза от лёгкого дуновения тёплого ветерка, принёсшего с собой запах гари и крови. Ровные ряды вековых деревьев стояли вокруг, безмолвно шелестя тяжёлыми листьями, словно отдавали последнюю дань погибающему где-то далеко городу. Шёпот разнотравья, запах мокрой земли и прелых листьев, едва уловимое скрежетание толстых стволов, копошение букашек в траве, мягкий рассеянный свет восходящего солнца, проливающийся сквозь сплетения ветвей над головой…
Лонгин впервые за долгое время чувствовал покой. Покой и удовлетворение, которые не смогли отнять ни нарастающая в голове боль, ни сжимающее её изнутри чувство страха, ни даже подступающая со всех сторон тьма.
Здесь и сейчас, на этом крошечном островке безмолвия и тишины, прерываемой только редким щебетанием птиц, он чувствовал себя по-настоящему спокойно и хорошо.
Маттиус улыбнулся, чувствуя, как трескаются пересохшие губы. Он лежал бы так целую вечность, вдыхая запахи рощи, впитывая всем телом прохладу влажной почвы и мягкого травяного ковра, размышляя о том, что произошло, что не случилось и что могло бы случиться. Размышляя спокойно, без надрыва, без этого вечного чувства скребущей душу обречённости поисков, без кошмаров о Потребителе, вынимающем его душу и рассматривающем её, будто букашку под лупой.
Он хотел остаться здесь навсегда. Медленно выплывать на поверхность сознания, затем столь же неспешно погружаться обратно в пучины ласковой и тёплой немоты и темноты, убаюкивающей его всё сильнее, настойчиво, но мягко, влекущей вниз, в самые отдалённые уголки подсознания.
«Пусть жизнь моя не стала чьей-то нитью, не привела в сей мир моих потомков, но я бы с радостью желал её прожить ни тем, кто есть, а любящим ребёнком, мысленно процетировал он строки из своих же стихов, которые писал в юности. А если бог дарует мне прощенье, своею дланью благостную весть отпустит в след, прощая прегрешенья, я снова, как и раньше, буду здесь…»
— Я в этом месте был рождён нагим и слабым, как лозы бога прорастали сквозь него, впитал в себя и гнев его и сладость, и не оставил месту ничего, — мягким тихим голосом продолжил его стихи кто-то рядом. Маттиус попытался открыть глаза, чтобы посмотреть на того, кто сумел прочесть его мысли, но понял, что слишком слаб для этого. И продолжил читать свои стихи:
— И если бог вернёт меня обратно, позволит снова дух вкусить лесной, я буду знать — мне большего не надо, я буду знать — он был всегда со мной…
Лонгин улыбался, чувствуя, как по телу разливается долгожданная сладостная нега. Тело становилось лёгким и невесомым, звуки отдалялись, сливаясь в единый гомон на грани сознания, и только голос, мягкий голос, казавшийся Лонгину знакомым, слышался отчётливо и ясно, удерживая Маттиуса от полного и бесповоротного падения в небытие, которого он так жаждал:
— Мой дом — не ветры, земли или лозы, мой дом — не стены, крыша и камин. Мой дом — вся память, радости и слёзы, пусть даже в доме я всегда теперь один.
— Предать его… забыть его заветы, тепло и мягкость, клёкот дальних птиц… — Лонгин на секунду замолчал, накапливая силы.
— У времени на это власти нету, как власти нет над отблеском зарниц, — закончил за него незнакомец. Наступила долгая пауза. Лонгин глубоко вздохнул и стал дышать поверхностно, редко и едва уловимо. Он лежал на мягком ковре из густой ароматной травы, над его головой щебетали, перескакивая с ветки на ветку, птицы, знакомые узловатые стволы деревьев поскрипывали от ветра, плутавшего в толстых ветвях и тяжёлых листьях, а над головой, хоть Маттиус этого и не видел, раскинулся высокий чистый купол хрустального синего неба, едва тронутого рассветным золотом на востоке.
— Я сдержал своё слово, теперь твоя очередь, — сказал незнакомец. И от слов его Лонгин почувствовал упругую волну, вытолкнувшую его обратно в реальный мир.
Покой и нега кончились, небо перестало возвышаться над ним, сдавив тяжеловесной плитой грудь, чистый воздух и запахи трав наполнились ароматами смерти, гари, крови и страха, смешанных с отчаянием, болью и обречённостью.
Маттиус заворочался на земле, приподнялся на локтях и сел на траве, уставившись в лицо бармена Джонни, спокойно ожидавшего возвращения его из страны грёз и отдохновения.
— Хорошие стихи, кстати, — вежливо похвалил работу Лонгина бармен. — Очень кстати пришлись сейчас, не находишь?
Монах тяжело вздохнул, поднимаясь с земли и садясь напротив собеседника, отбросил с лица мокрую и грязную прядь волос и уставился на него колючим взглядом.
— Чего ты хочешь, Хранитель?
— Кхе-кхе… — Джонни закашлялся от неожиданности. — Давненько меня так никто не называл, мой юный друг. Я хочу знать, кто ты такой? И почему Потребитель не унёс твою душу в коллекцию. Признаться, этот факт твоей биографии удивил даже меня. Тебе можно легко причинить вред, как мы недавно убедились с Судьёй, но ты остаёшься жив. Неизменно, во что бы то ни стало, потрёпанный или побитый, на грани смерти, на грани безумия, но живой. Маттиус Лонгин, кто ты такой? Я выполнил свою часть сделки, позволил Судье уйти исправлять свои ошибки. Я отпустил его из обречённого города, потерявшего свою душу, как и из мира, который должен переродиться заново. Хотя должен был оставить заносчивого щенка именно здесь, чтобы Ричард с полна ощутил своё бессилие перед Предназначением. Да и вообще, ему пошло бы на пользу немного умереть…
— Чума, принесённая Потребителем, тоже входила в сделку? — ровным голосом осведомился Лонгин, потирая затёкшие от однообразной позы руки и шею.
— Чума — лишь средство очищения, — безразлично пожал плечами Джонни. — Наводнения или сжигания городов уже неактуальны, — он тонко улыбнулся, напомнив Маттиусу того самого Потребителя. — Какая разница, в чём сгорит мир? В войне, чуме, пламени или любви? Этот мир обречён, и с этим уже ничего нельзя сделать.
— И каждый его житель обречён? — сорвался Лонгин, яростно уставившись на Джонни. — И мои братья в аббатстве святых Петра и Павла? И дети Лондресса? И всё вокруг?
Джонни неопределённо пожал плечами, давая понять, что у него нет ответа на эти вопросы.
— Послушай, — мягко, как ребёнку, начал объяснять Джонни, — пойми, Маттиус, это решение принимал не я. Вернее, не только я. У каждого живого существа, как и у неживого, есть душа. Энергетическая оболочка, внутренний свет, аура, назови, как хочешь. И если рассматривать всё вкупе, то и у мира, который состоит из миллиардов частей и частиц, тоже есть душа. Иногда миры теряют душу, мертвеют. И тогда в них уже невозможно жить тем, кто ещё сохранил в себе эту субстанцию. Потребитель, как и все события до него, не были случайностью. Поверь, я знаю множество миров, некоторые из них даже нельзя назвать изначально живыми. Я видел, как искусственные миры, призванные служить обучению их жителей, обретают душу в процессе существования. Я видел, как молодые и энергичные планеты теряют эту душу. Этот мир обречён, Маттиус. И приход Судьи, а за ним и Потребителя, как и чума, всего лишь следствие совершённых ранее ошибок.
Лонгин молчал довольно долго. Сидел, обречённо глядя на колышущиеся дубы и вязы по сторонам, поджав губы и сдерживая слёзы, а потом ответил:
