INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Казот Жак (чтение книг .TXT) 📗
— К счастью, нам нечего опасаться, — сказал Ноден, показывая на темноголубое небо, где бриллиантовой россыпью сверкали звезды.
— Чудесный вечер! Такого вы в Париже не видели, братец, — произнесла вдова. — Посмотрите на порт весь в огнях… и на маяк, что светится, как солнце… на корабли, что покачиваются на волнах… на волны, что бьются о пирс в клочьях голубоватой пены.
— Вы говорите о Сене! Для американцев это просто грязный ручей, — добавил Менар, уроженец Франции. — Разве можно вернуться в дряхлую Европу, если привык к нашим огромным, бескрайним городам с их ровными широкими улицами? Кто назовет рекой Сену, если увидел Миссисипи с ее восемью устьями?
Нежо не слушал его. Внезапно он погрузился в странную задумчивость: наморщив лоб, как если бы размышлял над каким-то роковым вопросом, он неотрывно глядел на воду.
— О чем вы думаете, братец? — спросила вдова, удивленная его молчанием.
— Да ни о чем… то есть… о нашей прогулке, сестрица.
— Вы сожалеете о Париже?
— Париж! — воскликнул он яростно. — Да, сожалею! Нет на свете другого такого города! В этот порт нужно входить с баржой, нагруженной золотом… это пуп земли, и только там нужно тратить свое богатство… только там понимаешь его цену!
— Вы хотите, чтобы мне захотелось туда, но не старайтесь… для этого я слишком стара.
Разговор иссяк. Менар принял весла у Нодена, и каждый задумался о своем. Ноден отдыхал, посматривая то на небо, где среди звезд уже появился бледный месяц, то на далекие корабли, похожие на ожившие тени, то на портовые огни, то на светящиеся в темноте бакены. Менар сосредоточенно греб. Вдова была заметно встревожена. Ее удивляли необычная пылкость деверя, его странные речи, его очевидное беспокойство.
А Нежо дрожал, как в лихорадке, испытывая неведомое доселе волнение. Кровь стучала ему в виски, и перед его мутным взором плясали красные круги. Он был уже не в силах совладать со своими мыслями, теснившимися в мозгу. Казалось, некий чужеродный дух вошел в него, заставляя конвульсивно содрогаться, подобно одержимым в средние века.
В воображении его возникали безумные мгновенные видения. То он видел Париж во всем блеске роскоши — Париж с его наслаждениями, удовольствиями и соблазнами, опьянившими старого бухгалтера в течение одной недели; то убогую конторку, где лежали его гроссбух и очиненные перья; то Луизу в свадебном платье вместе с Муатесье; то снова Луизу — Луизу в белом, но уже под руку с ним в парижской церкви.
Картины кружились, сменяя друг друга, сливаясь и исчезая, а затем возникая вновь в еще более красочном виде.
Пирога между тем скользила по воде, приближаясь к фарватеру и слегка покачиваясь на волнах; небо было все таким же синим и ясным; в воздухе, пронизанном запахами моря, постепенно стихал, подобно замирающей мелодии, рокот порта.
Нежо в смятении переводил взгляд с невестки на приказчиков.
«Наконец-то! — шептал ему лукавый дух. — Они в твоей власти! Все зависит от тебя… Одним ударом ты можешь избавиться от этой живой преграды, закрывающей путь к богатству и счастью… еще один час… одно мгновение… и судьба твоя решится… ты навеки будешь обречен на жалкое прозябание… Ты увидишь Луизу, чтобы передать ее другому… Безмозглый трус!»
«Так что же? — восклицал в ответ возмущенный голос его души. — Ты хочешь убить их? Ты осмелишься на злодейство?»
О совесть, совесть! Ужасная сила, что звучит в душе человека эхом вечного суда! Совесть, страж Божий, что принуждает виновного к искуплению! Роковой мститель, бесжалостная Немезида, архангел с пылающим мечом, что отсекает добродетель от преступления. О совесть, совесть!
— Пора и вам погрести, господин Нежо, — воскликнул Менар, с облегчением бросая весла. — Уф! Это все же выматывает!
Бухгалтер машинально пересел на носовую скамью и взялся за весла. Не в силах отрешиться от своих лихорадочных раздумий, он принялся за дело так неловко, что пирога начала подпрыгивать на волнах.
Порой лодку захлестывало, порой она кренилась набок из-за неудачного взмаха веслами.
— Как вы плохо гребете, братец! — сказала вдова. — Это не ваши спокойные речки в пятнадцать метров шириной. Здесь подводные камни и отмели, так что будьте внимательны!
— Самые опытные лоцманы боятся устья Миссисипи во время прилива, — добавил Менар, — особенно у фарватера. Сворачивайте налево, да сворачивайте же! Здесь водоворот!
Нежо затрепетал… Водоворот… отмели… подводные камни… «А что, если мы перевернемся? — думал он. — Ведь я-то умею плавать! Я умею плавать!»
— О, дайте-ка я сменю вас, сударь мой! — вскричал Ноден, вскакивая на ноги. — Еще один такой гребок, и мы перевернемся! Дайте мне вес…
Он не успел договорить. Четыре крика прорезали тишину. Пирога исчезла в водовороте, и эхо откликнулось на зловещий всплеск от падения в воду нескольких человек.
Угрюмое безмолвие воцарилось над рекой. Вода, приняв свои жертвы, сомкнулась в кипении волн. Затем на поверхности появились, словно обломки кораблекрушения, перевернутая лодка и весла.
Прошло еще мгновение, и в лодке оказался один из мужчин. Схватив весла, он погнал пирогу к берегу.
На сей раз гребец управлялся с лодкой решительной и уверенной рукой, но при этом очень спешил, словно опасаясь погони.
И не напрасно. Всего лишь через несколько метров пирогу сильно тряхнуло. Раздался жалобный крик, и две скрюченные руки уцепились за борт.
Гребец пошатнулся, будто увидел перед собой палача.
— Братец… братец… помогите! — молила вдова, пытаясь бороться с течением.
Нежо посмотрел на нее налитыми кровью глазами. На какое-то мгновение он заколебался… всего на секунду! Затем, подняв весло, он изо всех сил ударил невестку по голове, отшвырнул тело в реку и принялся грести еще быстрее, спеша покинуть зловещее место.
Оказавшись вблизи от берега, Нежо стал искать глазами пустынный пляж, чтобы причалить незаметно. Теперь он греб очень медленно, опасаясь привлечь к себе внимание; он почти улегся на днище, ибо ему казалось, что небо узрит в нем тень Каина — ступив же на землю, быстро пустил по течению лодку с веслами.
Он крался по набережной, избегая взглядов; выбирал самые глухие улицы и шагал так стремительно, будто хотел, чтобы весь город встал между ним и его жертвами. Миновав последние дома, он уселся под деревом и обхватил голову руками, стараясь собраться с мыслями.
Эти мысли совсем не походили на те, что вынашивал он до убийства. Он избавился от людей, преграждавших ему путь к Луизе и к богатству, но не чувствовал никакой радости — одно только холодное изумление; не было в нем ни яростного стремления похитить племянницу, завладеть состоянием и спастись бегством, ни расчетливости бандита, трезво оценивающего свои шансы на успех или неудачу. Нет, он испытывал лишь страх — еще смутный, но мучительный — и в смятении озирался вокруг, как если бы ожидал увидеть вершителей Господнего суда.
Между тем остатки разума взывали к нему — следовало немедля принять какое-то решение и твердо держаться избранного пути. С каждой минутой опасность возрастала, каждое колебание подталкивало его к пропасти.
Осознав свое положение, он вообразил, будто знает, что делать: нужно явиться в дом брата в мокрой одежде, а затем оповестить власти о случившемся несчастье — обливаясь слезами и клятвенно уверяя, что безуспешно пытался спасти погибших. Однако тут же ему почудилось, будто по пятам за ним гонятся фурии, громко возвещая всем о его преступлении и натравливая на него свору служителей земного правосудия. Порой ему начинало казаться, что он видит ужасный сон, лежа в жару на своей постели, а в соседней комнате дремлет, охраняя его покой, невестка. В какое-то мгновение он дошел до того, что почти уверился, будто кошмар этот тянется очень долго — вот сейчас он проснется на убогом ложе в меблированных комнатах Бюно, под звяканье колокольчика, призывающего на завтрак.
Однако над головой его раздавался шелест совиных крыльев, а издалека доносился постепенно стихающий гул города.
