Записки нечаянного богача 2 (СИ) - Дмитриев Олег (книги регистрация онлайн TXT, FB2) 📗
Встряхнувшись и зашипев от боли в лопатке, я пришёл в себя. И это было идеальным определением произошедшего — только что был не в себе, но вернулся. Картинка была очень чёткая и ясная, звуки и запахи были живыми и острыми. Никогда бы не подумал, что смогу отличить человеческую кровь от кабаньей, но сейчас точно знал, что пахли они по-разному. Дёрнул было задней лапой, согнать блоху под брюхом — и снова зашипел от рванувшего яркой красно-белой вспышкой боли бедра. Так, шутки в сторону. Хватит этих глубоких погружений! Бегать с волчицей по лесу, конечно, интересно, но дома у меня дочь, жена и мать, и без меня им в тайге не выжить. Я прокусил губу, зарычав, и почувствовал, что Волк внутри, обиженно и недовольно рыкнув, отступил. Повезло.
Запихав руку в дыру между верхними ребрами кабана, выдернул истерзанное сердце. Зверь был хорошим соперником, сильным и храбрым. Где-то далеко в закоулках памяти, моей или волчьей — не ясно, поднимались и меняли друг друга призрачные картины прошлого: сражения, поединки, охотничьи сцены. Я поднял глаза. На пригорке, откуда брал разгон вепрь, стояла пара волков. Две пары желто-оранжевых глаз смотрели на меня. В глазах и позе волчицы было недоверие и опаска. Волк смотрел прямо, не скалясь, не прижимая уши. Казалось, он тоже удивлен тем, что только что видел еду прямо перед собой, зажатую в правой лапе. А на левой — один длинный острый коготь. Я вздрогнул — и левая лопатка отозвалась уколом боли. Волк тут же дёрнул головой, изогнул шею и поскрёб зубами за левым плечом.
За спиной послышался шорох и треск. Волчица отступила на пару шагов в чащу, словно растворившись в ней. Увидеть жёлтые глаза за еловой веткой можно было, только если точно знать, куда смотреть. И если повезёт. Я слышал тяжелое дыхание двух человек, и очень надеялся, что брату удалось оставить женщин дома.
— Димка, мы уже идём, мы рядом! — задыхаясь, крикнул Петька. Под металлическое погромыхивание двух тачек по кедровым корням из перелеска выбрались он и Антон. Я знал это, сидя к ним спиной и не оглядываясь. Я вообще от волка глаз не отводил. И он стоял не шевелясь.
— Тихо оба. Ближе ко мне подходите, с левой стороны, — я чуть качнул левой рукой, поморщившись от боли в ней и в спине.
Они подошли, подкатив тачки. Одна была обычная, садовая, с одним оранжевым колесом в черной дутой шине и с зелеными ручками. Вторая — защитного цвета, с вместительным корытом-кузовом, и щитками-крыльями над двумя колёсами со спицами. На крыльях и спицах были красные и оранжевые катафоты. Такая у деда моего была, он её к велосипеду крепил, у неё ручка длинная и странно изогнутая — как раз, чтобы цепляться. А колеса пошире велосипедных, вроде как от мопеда, «Верховина» или «Карпаты». На такой телеге можно много увезти, удачно она подвернулась.
— Это волк, что ли? — выдохнул брат, проследив за моим взглядом и предсказуемо увидев на пригорке серого.
— Это? Нет, это снусмумрик, — спокойно ответил я ему. У нас на дурацкие вопросы, похоже, семейный талант.
Откусив небольшой кусок от так и зажатого в руке кабаньего сердца, я протянул его брату. Тот без вопросов вцепился зубами и отгрыз приличный шматок.
— Антон, сможешь? Надо, — велел я сыну. У того на щеке алел отпечаток ладони. Судя по размеру — не Петькиной. Руку брата я узнал бы — свежа была память, как ходил в травматологию родной городской больницы, договариваться с ребятами, неудачно встретившими Петюню на тёмной улице. У двоих челюсти были в шинах, и выглядели они со сшитыми зубами очень колоритно. У другой пары ещё глазки не открылись — так и были заплывшими, сине-бардово-лиловыми. И у каждого — тёмные пятна-кольца под обеими фарами, как у панд. Да, глядя на Антона готов был спорить на деньги — рука точно была не братова. Он двумя руками принял у Петьки красный кусок сырого мяса, сглотнул и все-таки откусил немного. Прожевал и проглотил. Не переставая крупно дрожать.
— Петь, кинь соседу теперь. Не дело в одно лицо угощаться, неприлично это. Только не как гранату швыряй, а осторожно, навесиком, чтоб метра полтора-два не добросить. Сможешь?
Брат поднял глаза, глянув на ветки над поляной, отшагнул чуть правее и подкинул сердце вепря волку. Тот не шевельнулся, когда оно спружинило от мха и подкатилось ближе, замерев едва ли в метре от передних лап. Потом подошёл, обнюхал. Лизнул. И улегся на брюхо рядом. Из-за деревьев за ним вышла волчица, заставив сына и брата вздрогнуть, подошла и тоже улеглась. И они словно перестали обращать на нас внимание, занявшись трапезой.
— Петро, бери топор, — велел я брату. Орудие плотников, мясников и лесорубов торчало у него за ремнём, но он, кажется, об этом не помнил, не отрываясь наблюдая за серыми хищниками. Хотя на обращение отреагировал. Так, «Петро», я его называл, когда надо было сделать что-то важное и серьёзное.
— Руби отсюда досюда, — показал я финкой, снова вернувшейся в правую руку. — Верхнюю часть заберём, нижнюю родне лесной оставим.
— Почему? — Антон впервые подал голос, тихий и дрожащий.
— Почему оставим, или почему родне? — уточнил я.
— Оставим почему? Про родню ты Ане говорил, я помню.
— Потому что это матёрый взрослый кабан. Он и так весь «ароматный», а там, внизу — особенно. А родня у нас непривередливая, сожрут что ни дай, — пояснил я. Словно в подтверждение моим словам на пригорке громко щёлкнули волчьи челюсти, и ребята снова едва не подскочили.
Брат шустро орудовал топором, заставив меня вспомнить ранее детство. Тогда я, помнится, сильно хотел стать мясником. С едой и деньгами было очень по-разному, но всегда, приходя на рынок, мы проходили мимо мясного ряда. Там работал дядя Веня. Он был крупным, шумным и весь словно символизировал успех: золотые зубы в вечной улыбке, крест на толстой цепи, легкий аромат спиртного и харизма как у гвардейского коня. Наверное, не только она — женщины вокруг дяди Вени так и вились, расцветая от его немудрённых шуток и комплиментов. И всегда при харчах. Мечта, а не образ. Я помнил один-единственный раз, когда он не улыбался. Мы тогда пришли с отцом, и тот попросил убрать кости из куска свиного окорока. Мясник громко, на весь рынок, уверял, что это технически никак не возможно. Отец молча взял с прилавка его бритвенной остроты и почти сабельной длины нож и в два незаметных движения, или даже одно, исскёк кость с суставом. Вот тут-то улыбка и покинула дядю Веню.
На тачку Антона погрузили мясо. Мякоть, передние ноги и рёбра. Половину рёбер пришлось оставить — тачка и так уходила в мох почти по самую втулку. На Петькину посадили меня, вывесив по диагонали прямую правую ногу, к которой примотали пару палок: одну — от подмышки до ступни снаружи, и вторую от паха до ступни — внутри. Для верности нас, меня и ногу, обложили мхом. Но до этого я велел парням умыться и помыть руки в ручейке. Мне они тоже помогли утереться мокрым мхом, и это наверняка было правильное решение. Три женщины дома не находили себе места и так, и вряд ли стоило вваливаться в ворота в образе трёх упырей, с окровавленными руками и мордами.
Дорога до дома заняла около получаса, наверное. Ехать в коляске — это, конечно, элегантно и вполне по-джентльменски. Только если коляска запряжена парой лошадей, а не младшим братом, вокруг какая-нибудь Даунинг-Стрит, а не таёжная глушь, и ты сидишь в костюме и пальто, а не валяешься на куче мха с ногой, нацеленной в облака, как зенитка. И трясло так, что я, кажется, пару раз сознание терял от боли. Но добрались.
На Наде не было лица. Глаза напуганные, на щеках слезы, руки прижаты к губам. Пока Петька сгружал меня во дворе возле кострища, она прыгала вокруг, словно не зная, с какой стороны ко мне подступиться. Мой вид с ногой в деревянном сапоге и замшелый горб на спине очень слабо напоминали того, с кем она утром проснулась на одном сеновале. На крыльцо выскочила Аня с какими-то пакетами, за ней вышла мама с двумя вёдрами горячей, судя по пару, воды. И глаза у всех были полоумные. Это пора было прекращать.
