Зеркало для героев - Гелприн Майк (библиотека книг .TXT) 📗
— Я полюбила, богиня, — сказала она. — Я не могла объяснить госпоже, она бы не стала слушать.
— Ты умеешь читать, — сказала Сулис, протягивая Аноне тонкую полоску свинца. Она узнала руку Юлии Домны в нацарапанных словах, но прочитать целиком не смогла — в глазах мутилось от страха, буквы прыгали. «…Анону… сбежавшую… любила, как дочь… поразить проклятием… молю богиню…». Пластинка выпала из ее пальцев, зарылась в густую пыль.
— Она принесла мне жертву, на которую я не могу не ответить, — сказала Сулис Минерва, прикрывая сияющие глаза тяжелыми веками. — Бросив эту пластину с проклятием в мой источник, Юлия Домна перерезала себе горло. Моя вода приняла ее кровь. Таков древний завет. Поднимись, рабыня.
Только с третьей попытки ей удалось подняться на трясущиеся ноги. И тут она поняла, что ужасное — чем бы оно ни было — случится все равно, прямо сейчас, независимо от ее страха, и что его следовало обуздать, пересилить, остаться человеком.
— Мое имя — Лиона, — сказала она, глядя богине прямо в ужасные глаза. Нечеловеческие губы искривились холодной улыбкой. Девушка закричала, как будто ее сжигали живьем, ее одежда задымилась, плоть съеживалась, кости искривлялись. Через несколько секунд на дороге шипела и корчилась крупная черная кошка.
— Ты мила мне, Лиона, — сказала богиня. — Я почтила жертву твоей хозяйки, но я сделаю тебе два подарка. Две ночи в году, после солнцестояния, ты сможешь приходить к тем, кого любишь, женщиной до рассвета. И я создам и брошу в свой источник ключ от твоей тюрьмы, — богиня оторвала белый стеклянный диск с оранжевым огнем внутри от каймы своей тоги, наклонилась к дрожащему животному, приложила к голове между ушей. — А теперь беги, кошка, и знай — тебе никогда не умереть. Будет так.
Сулис хлопнула в ладони, воздух задрожал, море всколыхнулось, хлынуло на берег с тяжелым ударом. Черная кошка с белым круглым пятном на голове подскочила и помчалась к лесу.
— А он что сделал? — спросил Денис, откусывая теплое яблоко. Они сидели на теплой черепице крыши, отсюда видны были высокие здания в центре База, куда они сегодня ездили по музеям и в магазин. Он попросил маму взять Шеннон, она легко согласилась, они отлично провели время — ели мороженое (мама нервно рассмеялась и воздержалась), катались на пароходике, слушали уличных музыкантов.
— Он же ее полюбил, понимаешь? — сказала Шеннон с придыханием. — Если тот, кого любишь, заперт в тюрьме, и где-то есть ключ, конечно, ты будешь искать ключ. Он и искал. Всю жизнь. У него был авторитет как у инженера — он внедрился во все местные раскопки, затеял несколько своих. Нашел множество монет, украшений, посуды, стал очень известным археологом-любителем. Но так и не смог найти белый диск с оранжевым огнем внутри.
— А она?
— Она пила молоко, спала на солнышке, гуляла сама по себе, кроме одной ночи летом и одной ночи зимой. Кошки ведь времени не чувствуют. Она свои две тысячи лет тоже почти не замечала и не помнила, пока Джона не полюбила.
Денис доел яблоко, бросил огрызок вниз. Он ведь, можно сказать, выучил английский язык, тренируясь на кошках. Репетитор Татьяна Михайловна держала трех — Чарльз-Диккенса, Джеймс-Джойса и Шарлотту Бронте. «Моя кошка есть серая, она любит рыбу. Кот имел попитие сливок. Его морда есть мокрая. Рыжий кот съест рыбку вначале, а потом будет попивать молоко. Язык на альвеолах, Денис, и следи за межзубными звуками.»
Снизу раздался недовольный вскрик, во двор шагнул мистер Конноли, прищурился вверх.
— Кто там мусором бросается? Шеннон, я тебе миллион раз запрещал залезать на крышу! Денис, тебя мама искала.
Денис отметил, что мистер Конноли за последние четыре дня стал выглядеть намного приличнее и перестал быть похож на неряшливого лешего. Седые волосы он теперь зачесывал назад, а бороду немного подровнял.
— Твой папа совсем старый, да? — спросил он, поворачиваясь слезать по лестнице.
— Вовсе нет, — горячо ответила Шеннон. — Он седеть еще в школе начал. А в колледже когда учился, был уже совсем седой. У него даже кличка была — Ртуть, «быстрое серебро», из-за волос.
— А сейчас он какой, медленное серебро? — неловко пошутил Денис.
— Сейчас, пожалуй, да. Куда более медленное, — кивнула девочка.
Они слезли с крыши и пошли переодеваться к ужину — мистер Конноли готовил традиционную английскую запеканку и свой фирменный тирамису, который мама выразила большое желание попробовать.
Денис с мамой были единственными постояльцами «Семейного Пансиона», поэтому весь кулинарный талант мистера Конноли был предназначен только им. Также только для них были хрустящие скатерти, дорогой красивый фарфор («День, разобъешь — убью», — прошептала мама), горящие свечи и (для взрослых) бутылка красного вина старше мамы, с длинным выпендрежным названием. Мама чокалась с мистером Конноли и звала его Джастином.
Денис и Шеннон хихикали — они столько разговаривали о чужой любви в последние пару дней, что им вполне понятно было, к чему идет дело.
Оказалось, что мистер Конноли — художник-любитель, и хотя он очень давно не рисовал (жизнь завертела), очень хотел бы нарисовать мамин портрет. Углем. Нет, карандашом. Темперой. Нет, все-таки углем. Они все уютно устроились в гостиной, мистер Конноли включил лампы, хотя было вполне светло, усадил маму на диван и сел перед ней с альбомом.
Денис и Шеннон играли в «Голодную планету» на айпаде, но Шеннон вдруг застыла, прислушиваясь. Подняла на Дениса изумленные глаза.
— Он вспомнил, — сказала она. — Джон вспомнил, как нашел диск. Это была частная раскопка, недалеко отсюда, у самой реки…
Говорили, что там был дорожный храм Сулис и родник. И вот он снял пласт глины, как тысячу раз до этого, и вдруг заметил свечение, оранжевый отблеск сквозь корку глины. Он поскоблил, и диск лежал перед ним, белый, матовый, из неизвестного материала, размером с фунтовую монету, с оранжевым огнем внутри. Ему стало не по себе, реальность застыла, превратилась в вязкий сон, и тут он понял, что вынести с раскопок он ничего не сможет — на выходе их досматривали. Тогда он отошел к реке умыться и спрятал диск в решетку под сточной трубой.
Это было 21 апреля, а 22го немецкая авиация начала бомбить Баз.
Джон Вард проснулся ночью среди взрывов, скованный смертным ужасом, как будто и не было у него этих тридцати пяти лет жизни, не было книг, мостов, бокалов вина, страстей, мыслей, а была только Верденская Мясорубка, и боль, и вонь газа, и животный страх, парализующий сердце. И он умер и забыл, вспомнил только сейчас, глядя, как на белой бумаге из черных линий складываются прекрасные черты женщины, похожей на Анону…
— Это вверх по течению, там труба выходит, — прошептала Шеннон. — Туда где-то час на лодке добираться.
— Я умею грести, — прошептал Денис в ответ.
— Папа, я иду в постель, — громко сказала Шеннон по-английски.
— Мам, я устал, пойду спать, — громко сказал Денис по-русски.
Взрослые невнимательно кивнули, поглощенные друг другом. Их глаза сияли и они оба выглядели очень молодыми. Дети тихо, на цыпочках, вышли из комнаты, прокрались по коридору, побежали по саду к реке. Кошка уже сидела в маленькой белой лодке, давно некрашеной, с пятнами ржавчины. Шенон кивала в пустоту, очевидно, выслушивая инструкции от мистера Варда.
— Он не может уйти со своей земли, — объяснила она Денису. — Он будет здесь ждать.
— Чего ждать-то?
— Освобождения, — тихо сказала Шеннон и погладила кошку. Денис взялся за весла.
Течение в маленькой речушке было зверским. Проплыли всего ничего, а он уже весь вспотел.
— Что за река-то? — спросил он, передыхая, уцепившись веслом за клубок корней у берега.
— Эйвон, — сказала Шеннон.
— Это где Шекспир маленький плавал?
Шеннон помотала головой.
— Нет. Есть еще другой Эйвон.
Денис понял, что разговаривать она не хочет, со вздохом отцепил весло и приналег.
Он потел, пыхтел и задыхался, и длилось это целую вечность.
