Архив - Шваб Виктория (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗

— Я не сорвусь, — сказал он и нарисовал «X» белым мелом на своей футболке.

— Клянусь своим сердцем, — добавил он. Потом он потянулся ко мне, взял меня за руку, и тут я проснулась.

А что, если?

Это болезненная, изводящая мысль, похожая на зуд, на чесотку в том месте, где голова приделывается к шее, там, где мысли соединяются с телом.

Я свешиваю ноги с кровати.

— Все Истории срываются.

Но только не Оуэн, — раздается голос в моей голове.

— Все еще, — говорю я вслух и стряхиваю осадок сна.

Бен ушел навсегда, думаю я, хотя это и болезненно. Навсегда. Боль такая острая, что сразу возвращает меня в реальность.

Я пообещала Оуэну еще один день, и, одеваясь в полумраке, я думаю, выждала ли положенное время. Я почти смеюсь. Я пытаюсь договориться с Историей. Что бы сказал на это дед? Наверное, он сказал бы что-нибудь об отсутствии профессионализма.

Это всего лишь день, — виновато шепчет в моей голове тоненький голосок.

Дня достаточно для того, чтобы взрослая История могла сорваться, — рычит голос деда.

Я натягиваю беговые кроссовки.

Тогда почему он не сорвался?

Может, уже сорвался. А я укрываю Историю.

Не укрываю. Он ведь не значится в моем…

Ты можешь лишиться работы. Лишиться жизни.

Я выбрасываю все голоса из головы и тянусь к Архивному листку на прикроватном столике. Рука замирает на весу — я вижу опасную цифру между двумя другими.

Словно по сигналу, всплывает еще одно имя.

Я тихонько ругаюсь. Может, если я перестану зачищать список, имена перестанут появляться? Сложив листок, прячу его в карман. Архив не может так работать.

Папа сидит за столом на кухне.

Наверное, сегодня воскресенье.

У мамы собственные ритуалы: причуды, генуборка, составление списков. У папы нечто похожее. Один из его ритуалов — захват кухонного стола с кофейником и книжкой.

— Ты куда? — спрашивает он, не поднимая глаз от чтения.

— На пробежку. — Я делаю вид, будто растягиваюсь. — Может, возобновлю занятия в этом сезоне.

Главный принцип удачного вранья — последовательность.

Папа, кивнув, прихлебывает кофе и бурчит:

— Это хорошо.

У меня все переворачивается внутри. Наверное, я должна радоваться, что ему все равно, но я не могу. Ему не должно быть все равно. Мама стремится быть в курсе всего, и это подавляет, но это не значит, что папа должен самоустраниться. И мне почему-то хочется, чтобы ему стало не все равно. Чтобы я могла ощутить, что не одна, что он рядом, что он мой отец.

— А я вот занялась летним чтением.

А ведь это преступление — делать домашнее задание в июле, посреди каникул.

Он поднимает от книги голову, светлеет лицом:

— Хорошо. Это достойное занятие. Уэсли тебе помогает, да? — Я киваю, и он добавляет: — Мне нравится этот парень.

Я улыбаюсь:

— Мне тоже.

Похоже, с помощью Уэсли можно добиться от папы признаков жизни, и я развиваю тему:

— У нас действительно много общего.

Папа веселеет на глазах:

— Это здорово, Мак.

Мне удалось завладеть его вниманием, и время замедляет бег. Он ищет мои глаза.

— Я очень рад, что тебе удалось найти здесь друзей, милая. Я знаю, как это нелегко. Все это нелегко.

У меня сжимается сердце. Папа не может называть вещи своими именами, как и мама, но все написано на его лице.

— Я знаю, ты очень сильная девочка, но иногда ты выглядишь такой… потерянной.

Наверное, так откровенно мы не говорили с самых похорон Бена.

— А ты… — Он замолкает, подбирая слова. — Все…

Я решаю его пощадить, глубоко вздыхаю и обнимаю за плечи. Мою голову заполняет шум, низкий, густой и печальный, но я не отпускаю, даже когда он обнимает меня в ответ и шум удваивается.

— Я просто хочу знать, все ли у тебя в порядке, — говорит он так тихо, что я едва могу разобрать слова из-за шумовой завесы.

Нет, не все, но его беспокойство придает мне сил — солгать. Отстраниться, улыбнуться и сказать, что все хорошо.

Папа желает мне удачной пробежки, и я ускользаю на поиски Оуэна и остальных.

В соответствии с моим листком, Оуэн Крис Кларк не существует.

Но он здесь, в Коридорах, и настало время отправить его назад.

Я оборачиваю шнурок от ключа вокруг запястья и оглядываю до боли знакомый сумрачный проход.

Мне кажется, его стоит найти первым. И это не так сложно, ведь Оуэн не прячется. Он сидит на полу, опираясь спиной на стену и лениво вытянув ноги. Одним коленом он подпирает локоть. Голова склонена набок, длинные волосы закрывают глаза.

Он должен быть возбужден, взвинчен. Он должен стучать кулаками по дверям, пытаясь разнести в клочья Коридоры и все окружающее, чтобы выйти наружу. Он должен срываться. И он не должен спать.

Я делаю шаг вперед.

Он не шевелится.

Я делаю еще один шаг, крепко сжав ключ в ладони.

Я тянусь к нему рукой, но он остается неподвижен. Я приседаю на корточки, пытаясь разузнать, что с ним не так, и уже хочу встать на ноги, как что-то прохладное касается моей руки со сжатым в ней ключом. Его пальцы скользят по моему запястью… и ничего. Никакого шума.

— Не делай этого, — говорит он, не поднимая головы.

Я выпускаю ключ, который повисает на шнурке, и стою, глядя вниз, на Оуэна.

Он запрокидывает голову:

— Добрый вечер, Маккензи.

У меня на спине выступает холодный пот. Он совсем не сорвался и даже выглядит более спокойным, чем раньше. Живым человеком, запертым в четырех стенах. Бен тоже может быть таким, назойливо бьется у меня в голове. Я отбрасываю эту мысль прочь.

— Доброе утро, — поправляю я.

Он легким и стремительным движением поднимается на ноги, будто скользит по стене, но в обратную сторону.

— Извини, — улыбаясь, обводит рукой пространство вокруг. — Здесь трудно определить.

— Оуэн, — говорю я, — я пришла, чтобы…

Он шагает вперед и аккуратно заправляет мне за ухо выбившийся локон. Его прикосновение такое легкое и ненавязчивое, что я забываю отстраниться. Когда его ладонь движется вдоль моей щеки и останавливается на подбородке, я чувствую все ту же тишину. Это молчание, исходящее от Историй…

Я никогда не обращала на них внимания и была слишком занята охотой. Но это не просто отсутствие жизни и звука. Это тишина, растекающаяся там, где должны быть воспоминания. Ее не останавливает кожа, она протекает внутрь и заполняет все мое существо ватным мягким покоем.

— Я тебя не виню, — мягко говорит он.

И когда он убирает руку, впервые за эти годы мне приходится сопротивляться сильнейшему желанию податься навстречу и прикоснуться к нему в ответ. Вместо этого я делаю шаг назад, чтобы между нами была хоть какая-то дистанция. Оуэн поворачивается к ближайшей двери и прикладывает к ней ладони, растопырив пальцы.

— Знаешь, я чувствую это, — шепчет он. — В глубине подсознания есть какое-то чувство, что дом там, по другую сторону. И стоит мне туда вернуться, как все сразу наладится. — Не отрывая рук от двери, он поворачивается ко мне. — Разве это не странно?

Чернота не расползается по его глазам, зрачки остаются небольшими, несмотря на плохое освещение. И что еще более странно — когда он говорит о мире, скрывающемся за дверьми, его голос полон странного напряжения, словно он подавляет эмоции, контролирует себя, пытается оставаться в себе. Он снова смотрит на дверь, затем закрывает глаза и утыкается в нее лбом.

— Нет, — тихо говорю я. — Это совсем не странно.

Подобное чувствуют все Истории. Это доказывает, что и он такой же. Но все они хотят помощи, хотят получить ключи, хотят выбраться. Они мучаются от отчаяния и потери. Оуэн так себя не ведет. Почему он здесь?

— Истории, как правило, просыпаются по определенной причине, — говорю я. — Что-то лишает их покоя, и, что бы это ни было, оно гложет их с самого момента пробуждения.