Дар волка. Дилогия (ЛП) - Райс Энн (читать книги онлайн бесплатно регистрация TXT) 📗
– Припоминаю, что Элтрам говорил об этом.
– Да, и это важно. По теории Маргона, они, эти самые духи, не способны в действительности к моральному росту, если не находятся в материальной форме. Впрочем, мы зашли слишком далеко в лес, так что не будем вслух поминать Маргона. – Он рассмеялся. – Не стоит никого раздражать без необходимости.
Снова зарядил дождь. Ройбен видел, как капли плясали в свете лампочек, как будто были слишком легки для того, чтобы упасть на землю.
Феликс остановился. Ройбен замер рядом с ним.
Постепенно он стал замечать, что вокруг материализуются Лесные джентри. Как и раньше, они сидели на деревьях. Он видел, как неторопливо проступали их лица, видел их бесформенные одежды, согнутые колени, мягкие мокасины, видел устремленные на них с Феликсом бесстрастные глаза, видел личики детей, похожие на цветочные лепестки.
Феликс на незнакомом Ройбену древнем языке сказал им что-то, походившее по тону на цветистое приветствие. Но не остановился. Ройбен шагал рядом с ним.
Затем послышались хлопки, в кронах деревьев громко зашуршало, и внезапно вниз потоком посыпались мелкие зеленые листочки, которые, крутясь, словно в вихре, очень медленно опускались на землю. Лесные джентри вновь исчезали. А они в тишине продолжали свой путь.
– Они ведь все еще вокруг нас, да? – спросил через некоторое время Ройбен.
Феликс только улыбнулся.
Оставшись в одиночестве в своей комнате, переодевшись в пижаму и халат, Ройбен попытался записать впечатления нынешнего дня.
Ему хотелось сохранить живые картины, все еще стоявшие у него перед глазами, зафиксировать возникшие вопросы, особо отметить какие-то примечательные моменты.
Но очень скоро он поймал себя на том, что просто перечисляет в свободном порядке все, что происходило в течение дня, и записывает имена людей, которых видел и с которыми знакомился.
И список этот становился все обширнее и обширнее.
Ройбен был попросту слишком взбудоражен и переполнен впечатлениями для того, чтобы по-настоящему осознать, почему же все было так хорошо и весело и так не похоже на те приемы и вечеринки, которые ему доводилось прежде посещать или устраивать. Но он упорно записывал подробности, от простых до самых сложных. Для записей о Лесных джентри он придумал нечто вроде шифра: «наши соседи из лесных мест» и их «худосочные» дети. Едва он решил, что не может вспомнить больше ничего, как сразу же всплыли и хоралы в исполнении хоров и оркестра, и разнообразные блюда, от которых ломился стол, и, конечно, облик тех незабываемых красоток, которые ходили по этим комнатам, словно богини.
Немало времени он затратил на описание женщин-морфенкиндеров – Фионы, Кэтрин, Беренайси, Дорчеллы, Хелены, Клэрис. И когда он старательно восстанавливал в памяти цвет волос каждой, черты лиц, одеяния, ему вдруг пришло в голову, что их ни в коей мере нельзя было назвать красавицами – в общепринятом смысле этого слова. Но всех их выделяли изумительные волосы и то, что часто называют стилем. Тот, которым обладала каждая из них, смело можно было бы назвать королевским стилем.
Они были одеты и держались с потрясающей самоуверенностью. От них веяло бесстрашием. Но имелось и кое-что еще. От этих женщин исходил легкий, но ощутимый притягательный жар, по крайней мере так воспринял это Ройбен. Просто невозможно было зрительно представить себе любую из них и не ощутить его. Даже очаровательная Беренайси, жена Фрэнка, источала эту зазывную сексуальность.
Могла ли эта загадочная особенность быть следствием смешения свойств людей и морфенкиндеров, в результате которых возникли гормоны и феромоны совершенно новой и загадочной природы, оказывающие влияние на подсознание соплеменников? Возможно. Собственно, вероятнее всего, именно так и есть.
Он подробно описал Хокана Кроста – мужчину с глубоко посаженными черными глазами и огромными ладонями, и то, как тот вызывающе рассматривал его после того, как их познакомили. Отметил он и то, насколько иное впечатление производил Хокан, когда прощался с Феликсом, как тепло и чуть ли не заискивающе он держался. И, конечно же, глубокий текучий его голос, его изысканное произношение, убедительность тона.
Наверняка должны существовать какие-то признаки, позволяющие мужчинам-морфенкиндерам безошибочно узнавать друг друга, решил он, независимо от наличия тех или иных эротических сигналов – если такие имеются. Разве не почувствовал он сам нечто вроде чуть слышного тревожного звонка при первой встрече с Феликсом? Трудно сказать наверняка. А как насчет первых мгновений той злосчастной встречи с обреченным Марроком? Тогда ему показалось, будто весь мир обесцветился, словно был нарисован тушью тонким пером, а на его фоне морфенкинд сверкал многоцветьем масляных красок.
Он не записал слово «морфенкинд». Его не следовало доверять ни бумаге, ни даже самому закодированному компьютерному дневнику. Он написал: «Прежние вопросы остаются открытыми». И добавил: «Возможно ли среди нас презрение друг к другу?»
Естественно, он написал и о Марчент. Описал в подробностях ее появления, тщательно восстановив в памяти все их мельчайшие детали. Но, увы, оба появления вспоминались ему будто сны. Очень много деталей успело раствориться, стереться. И, опять же, ему приходилось очень осторожно подбирать слова. Его запись можно было бы назвать поэмой о воспоминании. Но у него стало легче на душе оттого, что положение Марчент в корне переменилось, что сегодня он не видел в ней и следа прежних боли и страдания. Зато увидел нечто другое, хотя и не знал, что именно. И общее впечатление все еще не позволяло ему окончательно утешиться. Но возможно ли, чтобы ему и этому призраку действительно удалось поговорить? Этого он желал всей душой, но в то же время и страшился.
Он уже начал было засыпать, как вдруг вздернулся от мысли о Лауре, Лауре, которая находилась одна, в лесу на юге, Лауре, заканчивающей немыслимую трансформацию в полноценного таинственного морфенкинда, о Лауре, его драгоценной Лауре, и вдруг поймал себя на том, что молится за нее и пытается понять, есть ли во Вселенной такой Бог, который прислушается к молитве морфенкинда за морфенкинда. Пожалуй, если Бог есть, то он, наверно, прислушивается к каждому, а если его нет… то на что же тогда еще надеяться? Сбереги ее – молил он, – сбереги ее от людей и зверей, сбереги ее от других морфенкиндов. Думая о ней, он не мог не вспоминать о неестественно властолюбивой Фионе. Нет. Это его Лаура, и они вместе пойдут по неведомому пути познания и опыта.
20
Никогда еще за всю жизнь у Ройбена не было столь скоротечной недели. Присутствие его отца в имении принесло куда больше радости, чем он ожидал, особенно если учесть, что все его обитатели радостно приняли Фила и единогласно считали, что Филу следует остаться здесь. А у Ройбена полностью вылетели из головы всякие посторонние мысли.
Дом же тем временем приходил в себя после приема и двигался навстречу рождественскому сочельнику.
К вечеру вторника от павильона почти ничего не осталось – деревянный барьер, заслонявший от ветра, тенты и взятую напрокат мебель убрали. Вертеп с мраморными статуями и всю подсветку сразу же перевезли в Нидек и выставили для всеобщего обозрения в старом театре напротив «Таверны».
Световые гирлянды на фронтонах, окнах и в дубраве оставили. Феликс сказал, что их нужно сохранить до Двенадцатой ночи – праздника Богоявления, шестого января, потому что так требует традиция, да и люди, несомненно, будут еще гулять по лесу.
– Но только не в рождественский сочельник, – уточнил он. – В эту ночь мы будем праздновать Йоль, и в лесу должно быть темно.
В среду привезли книги Фила, а с ними и внушающий благоговение старинный дорожный сундук, с которым Эдвард О’Коннел, дедушка Фила, некогда приехал из Ирландии. Фил тут же углубился в воспоминания о старике, и Ройбен узнал много нового о давнем общении его отца – тогда еще мальчика – и прадеда. Фил утратил дедушку и бабушку к двенадцати годам, но очень живо и ясно помнил их. И никогда прежде не рассказывал Ройбену о них так много и подробно. А Ройбену хотелось еще и еще расспрашивать о них. Ему хотелось расспросить и о способности видеть призраки, но он пока что не смел коснуться этой темы. Не сейчас, не так рано, не перед самым порогом рождественского сочельника, когда между ним и отцом должен будет опуститься непроницаемый занавес.
