Агитбригада - А. Фонд (бесплатные серии книг txt, fb2) 📗

Фонд А.

Агитбригада

Вежливое предупреждение от автора

Не верьте!

Здесь всё безудержное враньё и выдумка: от первого – до последнего слова. И не говорите потом, что вас не предупреждали!

Очень небольшое вступление, но без него никак

В общем, всё это случилось за год до начала первой пятилетки.

В жаркий августовский полдень в славном городе N повесился счетовод акционерного общества «Южрудмонторг» Сидор Герасимович Капустин.

От него осталась только предсмертная записка, комната в коммуналке на улице Дизельной (двадцать кв. метров, окно с видом на набережную) и великовозрастный сын Генка, пятнадцати лет от роду.

В найденной рядом записке были лишь следующие строчки:

«Простите меня, товарищи!

Совесть вконец замучила. Всё. Не могу так больше. Я много злоупотреблял и растратил. Но концов не ищите, ведь я самый  (зачёркнуто) лучший счетовод в СССР».

Подпись, дата.

Тем не менее срочно создали комиссию и принялась искать. Искали долго. Но, кроме гигантских счетов из модного столичного магазина «Мамбуринъ и сыновъя» за фильдеперсовые чулки, лифчики и прочее дамское непотребство, больше не нашли ничего.

Затем в городе N произошли и другие, не менее важные и масштабные события – так, супруга директора N-ской птицефабрики, женщина почтенная и возрасте, внезапно сбежала с фотографом Прошкой. Говорили, куда-то чуть ли не в Кисловодск, но это не точно. Или вот ещё хуже – старшая дочка председателя народного суда Авдотьина, внезапно остриглась и подалась в стенографистки. В это же время в реке Шайтанке нашли труп. Опознать утопленника не удалось. Ходили слухи, что это негодяй Прошка таки удрал от престарелой супруги директора N-ской птицефабрики, вернулся обратно в город и от невыносимых мук совести, утоп. Но более всего общество потряс последний случай, когда управляющий картонажной спичечной артелью «Дятел» Савва Илларионович Чванкин, придя поздно вечером из профсоюзного собрания, взял револьвер и застрелил сожительницу. На допросе вину свою товарищ Чванкин категорически не признавал, лишь хохотал зловещим голосом, да язвительно кукарекал.

Все эти события затмили нелепое происшествие с Капустиным, а потом и оно подзабылось. В коммунальную комнату на улице Дизельной сразу же заселили многодетного стахановца Заляпина, со слабоумной тёщей в придачу. А великовозрастного оболтуса Генку определили в трудовую школу при рабфаке, обучаться рабочей специальности.

К трудовой деятельности Генка оказался малопригоден. Был он ленив и безынициативен. Поэтому работы по его перевоспитанию предстояло много. В трудовой школе имени 5-го Декабря, как водится, его сперва определили в литейный цех, однако через три дня пришлось перевести в столярный, а ещё через день – в сборочный. В результате, пройдя малярный, жестяной, гончарный и фасовочный цеха (как любил шутить заведующий трудовой школой, – «семь кругов производственного ада»), Генка оказался в помощниках у Савелия Михайловича, или просто – Михалыча, вечно поддатого механика, который был когда-то знатным мастером, а нынче спился и в старом сарае ремонтировал моторы, дизель-генераторы, швейные машинки «Зингер», старые примусы, керосиновые лампы, дужки от очков и прочий ширпотреб.

Здесь, в обязанности Генки вменялось вовремя подавать Михалычу нужный инструмент, изредка мести мусор, по утрам в обязательном порядке бегать за чекушкой к хмурой кладовщице Никифоровне, и главное – не болтаться под ногами.

Так, в трудах и заботах прошло аж две недели, Генка вполне приноровился к такой жизни, когда однажды Михалычу притащили починить замысловатый буржуйский станок.

Михалыч походил вокруг, почесал лохматый затылок, поскрёб заросший щетиной подбородок и выдал вердикт:

– Эх, была-не-была! Починим! Чего уж там.

После этого он полдня священнодействовал над агрегатом, время от времени экспрессивно разражаясь на великом могучем. А под вечер, ароматизируя всё вокруг многодневным перегаром, беспардонно растолкал Генку, который бессовестно дрых на куче старых тюфяков, сваленных под навесом рядом:

– Пойдём-ка, подержишь! – хмуро буркнул Михалыч.

Генка вздохнул и нехотя поплёлся следом. Ему дали держать станок, пока Михалыч, помогая себе тихим матерком, ковырялся внутри. И тут Генка совершил ту самую роковую ошибку, из-за которой и закрутилась вся эта история, когда вдруг сказал:

– Михалыч, гля, оно искрит!

– Да не должно!

– Да, точно искрит!

– Вот ведь холера какая! Искрит! Генка, держи крепче, я сейчас! – с этими словами Михалыч бросился к распределительному щитку и повернул рычаг. Тотчас же раздался треск, жуткий генкин крик и от новенького станка посыпались искры.

– Твою ж мать! – ахнул Михалыч, – гамбец станку!

Он бросился к агрегату и попытался приподнять крышку, откуда валил густой едкий дым. Кашляя, отплёвываясь и поминая чью-то мать, он даже не обратил внимания, что Генка лежит замертво.

Через миг набежал народ, начались ахи, охи. И никто не заметил, как из странного агрегата сквозь дым вылетел синий такой светлячок и, немного покружив, залетел Генке прямо в голову. Буквально через миг из отдушины в сарае вылетел ещё один клочок света, только уже белый, и залетел Генке в грудь.

А потом Генку выгнуло дугой, затрясло, он пару раз тяжко вздохнул и раскрыл глаза.

Глава 1

– Генка, паразит, чего развалился?! Давай-ка лучше подержи!

С некоторым трудом я таки открыл глаза и попытался сфокусироваться – передо мной расплывалась хмурая небритая рожа в ореоле едкого дыма пополам с таким перегаром, что я аж закашлялся.

Глюк, что ли? Или сон?

– Генка, ипиегомать, вставай говорю! – потребовал глюк, и я закрыл глаза.

Авось дурацкий сон закончится.

Не нравится мне что-то такая пробудка. К тому же меня здорово мутило. И сердце кололо так, что и аж дышать было трудно. Или это от вонючего дыма так мерзко, не пойму.

Я опять закашлялся. Что-то странный какой-то сон, очень уж реалистичный.

– Да что за холера! – меня потрясли за плечо с такой силой, что глаза поневоле сами раскрылись. – Ты меня не случаешь, что ли! На держи!

Мне в руки сунули какой-то то ли кабель, то ли шланг. Я машинально ухватился.

– А теперь тяни, Генка! – заверещал глюк.

Так как глюк явно меня с кем-то спутал – я не Генка, а Олег, так что шланг я бросил. Послышался треск и ругань.

– Вот алеганская халява! Не удержал, адиот! Давай еще разок тяни!

Всё. Мне этот странный сон надоел до чёртиков.

Но глюк продолжал нудеть. Чем окончательно меня задолбал.

– Да отвяжись ты от меня! – не выдержал я: тут и так голова разрывается, ещё и глюк этот.

Вот интересно, что это со мной? Неужели я так напился? Или сошел с ума и сейчас меня колют каким-нибудь галоперидолом в дурке?

Когда-то ещё моя покойная бабка Лукерья говорила, что, если заблудился в лесу и водит тебя там по кругу, нужно лишь вспомнить, какого числа был чистый четверг – и сразу отпустит. В подобное народное творчество я не верил, но методика была триггером, поэтому я решил воспользоваться и вспомнить, кто я. Авось дурацкий сон пройдёт.

Не без труда, напрягая память, сквозь мутную головную боль, я начал вспоминать.

Итак, зовут меня Олег Борисович Ермаков. Мне сорок три года. Живу в Астрахани, но это в последние годы. Так-то судьба меня по всей стране помотала. Да и за её пределами доводилось частенько бывать.

По образованию я учитель химии. По первому образованию. Одиннадцать лет после педына добросовестно отработал в средней школе в одном небольшом городке Пермского края. Ушел оттуда, чему несказанно рад: педагогов постоянно не хватало, приходилось порой и по два классных руководства тащить, и заболевших учителей всех подряд подменять. Руководство считало так: раз ты, Ермаков не женат (я тогда уже был в разводе), значит время у тебя свободное есть, вот и подмени, что ты, не человек, что ли? Оттуда я ушел по двум причинам: после того, как на протяжении полугода пришлось регулярно подменять повадившегося уходить в запой учителя пения, и когда пошло новое поколение избалованных детишек, родители которых смотрели на учителей, как на аниматоров.