Американские боги - Гейман Нил (библиотека электронных книг txt) 📗
А она была ведунья и хранительница тайн, и имя ей было Ацула, лиса. Когда они шли, двое мужчин несли за Ацулой бога на длинных шестах, закрытого медвежьими шкурами, дабы его не видели в такое время, когда он не свят, глаза непосвященных.
Они скитались по тундре и несли с собой свои шатры. Самые лучшие шатры были сделаны из шкур карибу, и священный шатер тоже был из шкур карибу, и в нем собрались четверо: Ацула, ведунья, Гугвей, старейшина племени, Яану, военный вождь и Калану, разведчик. Она собрала их в священном шатре через день после того, как ей было видение.
Ацула настругала в огонь лишайника, следом бросила сушеные листья – своей короткой, высохшей рукой: листья начали дымить, дым ел глаза, и запах у него был очень резкий и странный. Потом она сняла с деревянного помоста деревянную миску и передала ее Гугвею. Чашка была до половины наполнена темно-желтой жидкостью.
Ацула нашла грибы пунг – на каждом по семь точек, только настоящая ведунья может отыскать грибы, на которых по семь точек, – сорвала их в новолуние и высушила на нитке из оленьих хрящей.
Накануне перед сном она съела три сушеных грибных шляпки. Сны ей снились невнятные и страшные, о ярких быстрых огнях, о высоченных скалах, которые сплошь были полны огней и торчали высоко вверх, как сосульки. Среди ночи она проснулась вся в поту, и ей хотелось помочиться. Она присела над деревянной чашкой и наполнила ее мочой. Потом выставила чашку наружу, на снег, и снова уснула.
Проснувшись, она выбрала из деревянной чашки кусочки льда: жидкость стала темнее и гуще.
Именно эту жидкость она теперь и передала по кругу, сначала Гугвею, потом Яану и Калану. Каждый из них сделал по большому глотку, а сама Ацула приложилась к чашке последней. Она сделала глоток, а остатки вылила на землю, прямо перед богом, и это было возлияние для Нуньюннини.
Они сидели в задымленном шатре и ждали, когда заговорит бог. Снаружи, в полной темноте, выл и свистел ветер.
Калану, разведчик, была женщина, которая ходила и одевалась как мужчина: она даже взяла Далани, четырнадцатилетнюю девушку, себе в жены. Калану крепко-накрепко зажмурила глаза, а потом встала и подошла к помосту, на котором лежал череп мамонта. Она набросила на себя мамонтову шкуру и встала так, чтобы ее собственная голова оказалась внутри черепа.
– Зло на этой земле, – сказал Нуньюннини голосом Калану. – Зло, причем такое, что если вы останетесь здесь, на земле ваших матерей и матерей ваших матерей, то умрете все до единого.
Остальные трое заворчали.
– Это охотники за рабами? Или большие волки? – спросил Гугвей, волосы у которого были длинные и седые, а лицо такое же морщинистое, как серая кора на терновнике.
– Нет, не охотники за рабами, – сказал старый Нуньюннини, каменная шкура. – И не большие волки.
– Это голод? Здесь будет голод?
Нуньюннини молчал. Калану выбралась из черепа и села ждать вместе со всеми.
Гугвей накинул на себя мамонтову шкуру и сунул голову внутрь черепа. – Никакой это не голод, сами знаете, – сказал Нуньюннини устами Гугвея, – хотя и голод тоже придет следом.
– Тогда что это такое? – спросил Яану. – Я не боюсь. Я буду драться. У нас есть копья и метательные камни. Пусть даже сотня могучих воинов выйдет против нас, мы все равно одолеем. Мы заведем их в болота и расколем им кремнями черепа.
– Это не люди, – сказал Нуньюннини старческим голосом Гугвея. – Это придет с неба, и никакие копья, никакие камни вас не защитят.
– А как же мы сможем спастись? – спросила Ацула. – Я видела огонь в небе. Я слышала гром, громче, чем от десяти молний. Я видела, как леса лягут на землю и закипят реки.
– Ай... – сказал Нуньюннини, но ничего больше не добавил. Гугвей выбрался из черепа, неловко согнувшись, потому что человек он был уже старый и костяшки у него на руках распухли.
Воцарилось молчание. Ацула бросила в костер еще немного листьев, и у них опять заслезились от дыма глаза.
Потом Яану встал, пошел к мамонтовой голове, накинул на себя шкуру и сунул голову внутрь черепа. Голос у него был гулкий и громкий.
– Вы должны отправиться в далекий путь, – сказал Нуньюннини. – Вы должны идти туда, где солнце. Там, где встает солнце, вы найдете новую землю, и в этой земле зло не тронет вас. Путь будет долгим: луна набухнет и высохнет, умрет и оживет два раза, и по дороге вам встретятся и охотники за рабами, и дикие звери, но я поведу вас и сохраню в дороге, если вы будете идти туда, где встает солнце.
Ацула плюнула на земляной пол и сказала:
– Нет.
Она чувствовала, как бог на нее смотрит.
– Нет, – сказала она, – дурной ты бог, если советуешь нам такие вещи. Мы все умрем. А если мы все умрем, кто будет носить тебя с одного холма на другой, и ставить тебе шатер, и умащивать твои бивни жиром?
Бог ничего не сказал. Ацула и Яану поменялись местами. Лицо Ацулы выглянуло наружу сквозь отверстия в желтой мамонтовой кости.
– В Ацуле нет веры, – сказал Нуньюннини голосом Ацулы. – Ацула умрет прежде, чем вы все войдете в новую землю, но вы, остальные, будете жить. Верьте мне: там, на востоке, лежит земля, в которой нет людей. Эта земля станет вашей, и землей детей ваших, и детей ваших детей, на семь поколений и еще семь раз по семь. Если бы не Ацула и неверие Ацулы, она была бы отдана вам на веки вечные. Утром снимите шатры и соберите имущество, и ступайте на восход солнца.
И тогда Гугвей, и Яану, и Калану склонили головы и возопили в честь силы и мудрости Нуньюннини.
Луна набухла и высохла, набухла и высохла еще раз. Племя шло на восток, туда, где встает солнце, против ледяных ветров, которые жгли им кожу. Нуньюннини не обманул: по дороге они не потеряли ни единого человека из всего племени, если не считать одной женщины, которая умерла родами, а роженица принадлежит луне, а не Нуньюннини.
Они прошли по земляному мосту.
При первых же проблесках света Калану ушла от них, чтобы разведать дорогу. И вот небо опять потемнело, а Калану так и не вернулась, но вместо этого зажглось вдруг ночное небо, и ожило огнями, белыми и зелеными, фиолетовыми и красными, и огни эти перемигивались, переливались и перебегали из конца в конец неба. Ацуле и ее народу и раньше доводилось видеть северное сияние, но они по-прежнему его боялись, а такого мощного не видели никогда в жизни.
Когда огни на небе слились в огненные реки и потекли сами собой, вернулась Калану.
– Иногда, – сказала она Ацуле, – мне кажется, если я раскину руки, то упаду в небо, головой вперед.
– Это потому что ты разведчик, – ответила ей Ацула. – Когда умрешь, ты упадешь в небо и станешь звездой, чтобы вести нас по жизни.
– Там, на востоке, ледяные скалы, очень высокие, – сказала Калану, волосы которой, цвета воронова крыла, были длинные, как носят мужчины. – Мы сможем на них взобраться, но на это уйдет не один день.
– Ты проведешь нас безопасной дорогой, – сказала Ацула. – А я умру у подножия этих скал, и это будет жертва, которая даст вам право войти в новые земли.
Позади, на западе, в землях, из которых они ушли и где несколько часов назад скрылось солнце, вспыхнуло вдруг страшное желтое зарево, ярче молнии, ярче дневного света. Вспышка была такой силы и яркости, что людям на земляном мосту пришлось прикрыть глаза руками, сплюнуть и в ужасе возопить. Дети начали плакать.
– Пришла та гибель, про которую предупреждал нас Нуньюннини, – сказал старый Гугвей. – Воистину великий он бог и могучий.
– Он самый лучший из всех богов, – сказала Калану. – В новой земле мы поднимем его высоко-высоко и натрем ему клыки и череп рыбьим жиром и жиром животным, и заповедуем детям нашим, и детям детей, на семь поколений вперед, и еще на семью семь поколений, что Нуньюннини самый могущественный из богов, и наш народ никогда его не забудет.
– Боги велики, – сказала Ацула медленно, будто решилась открыть самую великую из всех своих тайн. – Но самая великая вещь на свете – это сердце человеческое. Ибо из наших сердец боги рождаются на свет, и в наши сердца суждено им вернуться...
