Разящий клинок - Кэмерон Майлз (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Четыре сэссага забились в угол, и вокруг них вилась тысяча мотыльков.
— Еще желающие есть? Вы вольны уйти, но, если останетесь, я сделаю вас великими.
И он наклонил голову, подтверждая сказанное.
Ота Кван вздохнул, словно избавился от чего-то, что почитал за важное.
— Господин, если я послужу тебе, ты оставишь в покое сэссагов?
— Если они будут верно служить мне, — кивнул Шип.
— А ты отдашь мне Мурьенов? Графа Севера? — спросил Ота Кван.
Вспыхнувшее в нем вожделение напомнило мотылька, который выбирается из кокона. Неприкрытая жажда мести — вот каким было его истинное лицо.
— Более того — я прикажу его взять. Это будет твоим первым заданием. А после он твой.
Из трех воинов самый рослый был и самым молодым. Он трясся от страха, но держался. И вот он выступил из облака мотыльков, которое окружало Ота Квана.
— Я не стану тебе служить, — сказал он. — Я не могу с тобой справиться ни рукою, ни мыслью... н-но в услужение не п-пойду.
Не шелохнувшись, Шип изучил его. В таком обличье он отразил бы стрелу, пущенную из осадной машины. Опыт был.
— Ота Кван? — спросил Шип.
— Зови меня Орли, — ответил тот и вонзил в юного воина базелард. Затем, когда пятки юноши забарабанили по камню в стремлении обогнать смерть, он обратился к последнему человеку — сэссагу Западных врат по имени Гуир’лон: — Ступай и скажи, что Ота Кван погиб здесь, за народ. Передай это моей жене. Сообщи матронам. — Он оскалился в жуткой кривой улыбке. — Отныне я снова буду Кевином Орли.
В настроении не лучшем, чем по прибытии, Туркос покинул огромную крепость и со всех ног поспешил на север. Он попросил у графа поддержки против Северного Хурана, а граф, исходя из каких-то своих соображений, отказал. А потом велел ему убираться со своей земли.
Зима приближалась, и лес пропитался влагой после трех дней дождя. Туркос замерз еще до того, как перебрался через реку от, почитай, неприступного форта, что прикрывал речные ворота замка. Он переплыл ее, преодолев почти лигу по полноводному осеннему течению; затем поднялся на берег и пошел обратно в деревню, которая служила их северным прибрежным пристанищем — сорок хижин и лачуг поменьше. Там жили мужчины — в основном сломленные — и женщины десятка кланов пришедших из-за Стены, а то и вовсе вне кланов. Мурьены стали править пришедшими тремя поколениями раньше, и их железные кулаки были занесены над сотней миль северного берега, а южного — еще больше. Многие жители Южного Хурана — даже свободные деревни и замки — прислушивались к Тикондаге, участвовали в ее набегах и посылали старост и матрон на советы, для которых на огромном лугу под стенами замка разводили костры.
Положение в Хуране превращалось для Туркоса в кошмар разделенной лояльности.
Надо же! По его сведениям — а сбор информации был его обязанностью, — галлейцы высадили в Северном Хуране мощный отряд. Прошел и слух, что в край сэссагов перебрался великий колдун, а Гауз, коварная и опасная супруга графа Севера, назвала его имя: Шип.
Отношения между Северным и Южным Хураном чрезвычайно осложнились.
Туркос провел день в деревенском общем доме, где слушал, рассказывал сам и писал письма себе подобным. Нанял гонцов и разослал их с зашифрованными посланиями.
Затем со всей скоростью поехал вдоль реки на запад, располагая тремя сменными лошадьми, запасом продовольствия на двадцать дней и двумя огромными черно-белыми птицами. Как разъездной офицер он был обязан отчитаться.
В лесах царила странная тишина. Две ночи он объяснял это непрекращающимся дождем; пять дней ненастья кряду привели к тому, что Туркосу, чтобы разжечь костер, пришлось прибегнуть к своим крайне ограниченным герметическим навыкам.
Деревня под названием Непан’ха находилась на северном берегу Великой реки, там, где она, двадцать лиг протянувшись среди сотни островков и стольких же болот, наконец очищалась от всего этого и впадала во Внутреннее море. Селение не было ни сэссагским, ни хуранским: местные жители происходили из многих групп пришедших из-за Стены и яростно отстаивали свою независимость. Они выдержали осаду Мурьенов. Путь до Непан’ха занял у Туркоса пять дней утомительной езды с недолгими перерывами на сон. Добравшись до места, он пристроил лошадей, рухнул на жесткую спальную лавку у открытого очага общего дома и проспал двенадцать часов; затем он умял четыре миски жареной оленины и с наслаждением раскурил трубку в обществе местной старосты.
Она громко упомянула Шипа.
В помещении воцарилась тишина.
— Не поминай лиха, — буркнули с темных полатей, куда не проникали ни свет, ни тепло. — Лиха не поминай!
— Заткнись, старик, — огрызнулась староста, Прыгучая Форель.
— Священный остров стоял для всех, — пробубнил тот. — А теперь магия высосала его, как какая-то колдовская пиявка, и с нашими душами скоро случится то же самое, а под конец все почернеет и вымрет.
— Видишь, с чем мне приходится иметь дело? — сказала Прыгучая Форель и покачала головой. — Тем, у кого есть дар, хуже всех. Он всего в семидесяти лигах отсюда, отделенный водой. По суше, конечно, выходит намного дальше.
Позднее Туркос воспользовался собственным даром и почти сразу ощутил опустошенность. Кроме того, у него возникло мимолетное впечатление, будто в тумане кружат мотыльки.
Туркос не хватал звезд с неба, но был хорошо обучен. Он замаскировал свою деятельность, а в пышном саду Дворца воспоминаний отметил свое местонахождение относительно трех университетских маяков и проложил вектор к пустоши.
Перекусив еще раз и проспав еще двенадцать часов, он погнал лошадь на запад в очередной ненастный осенний день. Тропу протоптали пятьдесят поколений сэссагов, абенаков и кри. Она оказалась достаточно широкой, чтобы лошадь находила ее в темноте, хотя Туркос был не настолько глуп, чтобы путешествовать ночью.
На третий день после отъезда из Непан’ха он заметил на горизонте, больше чем в миле за топким бобровым болотом, парочку рхуков. Сперва он принял их за гигантских бобров, но по мере приближения, выбирая верную дорогу не только для себя, но и для своих животных, понял, что это не работящие лесные создания, а существа погрязнее, разновидности более человекообразной. Он поспешил отступить, едва не лишившись в трясине лошади.
Три рхука засекли его, когда он почти очутился в безопасности. Они издали свой охотничий рев и устремились к нему. Прыть, с которой они пересекали болото, могла сравниться только с бешенством их прорыва сквозь заросли, непроходимые для людей.
Проклиная погоду и всех на свете колдунов, Туркос натянул тетиву истриканского лука. Он остро пожалел, что рядом нет спутника. Или жены.
Вернувшись в седло, он поехал вдоль ручья в надежде спастись благодаря густой траве, которой заросли берега. Ручей вывел его на просторный луг, и он пустил лошадь легким галопом, привстав в стременах и всматриваясь в землю. От родников образовались просадки грунта, и он петлял, как циркач, подгоняя лошадей возгласами и свистом.
Трех рхуков он увидел, когда уже пробирался по берегу старого бобрового пруда. Развернув лошадь, Туркос выпустил три стрелы, но медлить, чтобы оценить результат, не стал и вновь устремился на запад.
Беда с рхуками заключалась в том, что они, не будучи особо толковыми следопытами, никогда не сдавались. Выражение «упрямый, как рхук» говорило об их склонности преследовать жертву, пока не убьют, не отвлекаясь ни на какие опасности и соблазны.
Туркос нашел другую тропу, которая вела с востока на запад. Он сотворил небольшое заклинание, чтобы понять, где находятся маяки университета, и, сопоставив их, решил, что подобрался достаточно близко. Туркос задал новый поиск, на сей раз, по примеру своей жены, маскируя техническое мастерство чарами пришедших из-за Стены. Получив вектор и испытав тошнотворное чувство прикосновения к чему-то мерзкому, он отвел запасных лошадей по новой тропе за лигу на восток, после чего осторожно, со стрелой наготове поехал обратно шагом. Туркос надеялся, что на открытой местности рхуки после его выстрелов поотстанут, а потому остановился там, где его собственные следы слились с тропой, вынул из кошеля три окрашенных киноварью пера, примотал их к кусту мудреной паутиной красных ниток и навел на них чародейский блеск. Под чарами не скрывалось никакого заклинания, но неразвитому дарованию конструкция могла показаться ловушкой.
