Дикая магия - Уэллс Энгус (читать книги без .TXT) 📗
— Что делать?
Очен коротко улыбнулся:
— Дера благословила твой клинок, воспользуйся им.
Каландрилл быстро выхватил меч из ножен, но тут же заколебался. Это далеко не инструмент хирурга, это не острый скальпель, это длинный кусок металла, изготовленный для того, чтобы забирать жизнь, а не давать. Он казался ему неуклюжим, неуместным.
— Меч сейчас лучше любого скальпеля, — словно прочитал его мысль Очен. — Доверься богине.
Каландрилл облизал пересохшие губы, смахнул рукой навернувшиеся на глаза слезы. «Дера, отдаю себя в твои руки». Вслух он сказал:
— Говорите, что делать.
Очен коснулся рёбер Ценнайры, длинным ногтем проведя тонкую линию, чёрной полоской проступившую на её умирающей коже.
Каландрилл глубоко вздохнул, на мгновение закрыл глаза и склонился над столом, держа меч за эфес двумя руками. Вдруг руки его обрели уверенность и перестали дрожать. Взгляд его просветлел, словно через меч ему передалась вся мощь богини; сердце успокоилось, оно ровно и мерно билось у него в груди. Он приложил клинок к линии, начерченной Оченом, и надавил.
Плоть разверзлась, на коже выступило несколько капелек крови. Её должно быть больше, она должна потечь рекой, если Ценнайра жива, подумал Каландрилл, но тут же отогнал от себя эту мысль.
— Глубже, — приказал Очен.
Каландрилл надавил сильнее, разрезая подкожную ткань и оголяя ребра, под которыми он увидел комок чёрной глины.
Речитатив вазирь-нарумасу усилился, от произносимых ими слов в палате горел яркий синий свет, он кружил, извивался вокруг клинка, который уже пульсировал сам по себе, искорки бегали по стали.
— Разрежь узлы, держащие его, — сказал ему на ухо Очен.
Меч был лёгок, он ничего не весил, совсем как скальпель; руки Каландрилла не дрогнули, когда он перерезал связки и артерии, скреплённые магией Аномиуса.
— Вытащи эту мерзость.
Каландрилл отложил меч, не заметив, кто его взял, сунул руки во впадину и вытащил глину. Она горела у него в ладонях, издавая кислый запах разложения — последнее напоминание о преступной магии Аномиуса. Юноша повернулся. Очен принял от него омерзительный комок. Зеду, продолжая произносить заклинания, наклонился и передал ему сердце Ценнайры — оно было тёплым. Каландриллу показалось, что оно бьётся. Очен бросил комок глины в шкатулку, протянутую одним из колдунов, крышка закрылась.
Очен вытер руки и сказал:
— Вложи ей сердце.
Каландрилл осторожно вложил сердце под ребра.
— Что теперь?
— Ты своё уже сделал, теперь наш черёд.
Очен протянул руки ладонями вниз над разверстой раной; товарищи его сузили круг, также держа руки над раной; песнопение их усилилось, воздух потрескивал, синий огонь плясал вокруг них и Ценнайры. Каландрилл наблюдал за действом, затаив дыхание. Плоть Ценнайры зашевелилась, артерии и вены потянулись к сердцу, дотрагиваясь до него, прирастая, создавая мосты для обыкновенного человеческого существования. Разверстая плоть начала затягиваться, срастаться, в считанные мгновения на месте раны осталась лишь одна тонкая красная полоска, а потом и она пропала. На Ценнайре не было ни одной царапины.
Очен слегка коснулся пальцами её груди, губ и лба, то же за ним проделали один за другим все вазирь-нарумасу. Песнопение их достигло наивысшей ноты, голубой свет обволок Ценнайру.
Затем — тишина, свет начал тускнеть.
Каландрилл со свистом выпустил из лёгких воздух.
Ценнайра не шевелилась, ни малейшего движения груди, ни один вдох не обогрел её холодных губ. Широко раскрытые глаза её, не видя, смотрели в потолок.
Время замедлило свой бег, словно давая Каландриллу возможность в полной мере ощутить каждое мгновение последнего разочарования, каждую частичку растаявшей надежды. Очен медленно повернулся к нему со скорбным лицом, губы его шевелились, слова молотом обрушивались на Каландрилла:
— Мы опоздали. О, Хоруль! Больше мы ничего не можем сделать. Ценнайра умерла.
— Нет!
Каландрилл оттолкнул маленького колдуна и бросился на труп Ценнайры, распростёртый на столе.
— Нет!
Он отказывался верить в то, что видели его глаза; он не хотел слышать того, что говорили губы Очена, он не хотел принимать реальность. В его крике ещё не было горя, а только ярость и полное неприятие судьбы. Он обхватил лицо Ценнайры, приподнял её голову. Щеки Ценнайры были холодными, чёрные волосы, лишённые блеска, с исчезновением синего света рассыпались тёмным безжизненным саваном.
— Нет! — опять закричал Каландрилл. — Ты не можешь умереть! Не сейчас! — И он прижался к ней губами.
То, что в этот момент увидели другие, он видеть не мог, потому что держал в руках женщину, которую любил, и думал только о том, как бы вселить в неё жизнь, как вдохнуть жизненную силу в труп. Больше он ничего не замечал.
Другие же видели вспышку звезды, блеск луны, суть бога, облачённого в сверкающую тень, пляшущее свечение в форме человека с огромной чёрной лошадиной головой; глаза его светились добрым огнём.
Хоруль, не видимый Каландриллом, коснулся его плеча.
«Ты дал нам жизнь, кою вознамерился забрать у нас Фарн, ты оказал нам услугу, достойную вознаграждения. И посему в знак вечной благодарности дарим мы тебе жизнь во имя моё и моих братьев и сестры».
Бог кивнул, грива, сотканная из ночи и звёзд, колыхнулась и горделиво взметнулась; рука соскользнула с плеча Каландрилла, горящие глаза оглядели комнату. Хоруль исчез, как молчаливый ветер.
Каландрилл не слышал слов бога. Но он чувствовал, как какой-то поток вошёл в него, придал ему силу невероятную — не ту, коя помогла ему в битве с Рхыфамуном, хотя и сродни ей. Это было нечто большее, словно сила самой жизни. Обжигая, она бежала по его венам; сердце превратилось в мотор, лёгкие — в горн, и они гнали энергию по его телу, к его губам, а оттуда — в Ценнайру, а от её рта сила эта побежала по горлу и венам прямо к сердцу, наполняя собой все её существо. Губы Ценнайры стали согреваться; вот они зашевелились, руки поднялись и обхватили Каландрилла, грудь её поднялась и опустилась, она сладко задышала ему в лицо. Отпрянув, Каландрилл взглянул ей в глаза — они сверкали жизнью. Он рассмеялся и прижал её к себе.
К тому времени, когда они вновь отстранились друг от друга, а собравшиеся вазирь-нарумасу пришли в себя от потрясения, вызванного явлением Хоруля, Катя сообразила попросить принести Ценнайре платье. Ценнайра с горящими от удивления глазами застенчиво прикрывала наготу.
— Мне казалось, — тихо пробормотала она все ещё слабым голосом, — что я умерла. Я не чувствовала… ничего. Я была мертва.
— Ты жива, — заверил её Каландрилл, прикасаясь губами к блестящим волосам. — Слава всем богам, ты жива.
— Я цела! Я опять смертна?
— Да, — подтвердил он. — Сердце твоё принадлежит тебе, и только тебе.
— Не только, — возразила она с лёгким кокетством в голосе. — У него теперь есть новый хозяин.
— А моё, — сказал он, — принадлежит тебе, распоряжайся им, как хочешь.
— Я не отдам его тебе очень долго, — улыбнулась Ценнайра. — До конца жизни.
Брахт, стоявший в другом конце комнаты, сказал:
— Ахрд, как мне надоели эти нюни. Давайте вина! Пора праздновать победу, да как следует!
Он смеялся, прижимая к себе Катю. Вануйка ткнула ему локтем в ребра:
— Учись, керниец. Вскоре я захочу услышать от тебя то же.
Брахт состроил испуганную мину, пожал плечами, вздохнул и спросил:
— Каландрилл, возьмёшь надо мной шефство? Я не хочу обижать женщину, на коей намерен жениться.
— С удовольствием, — ответил Каландрилл, — хотя боюсь, более трудной задачи у нас с тобой не было.
— Пожалуй, — согласился Брахт, но Каландрилл его уже не слушал. Он целовал Ценнайру и потому не видел, как керниец склонился над Катей и последовал первому наставлению своего учителя.
Они выехали из ворот Анвар-тенга под бесстрастным взглядом зимнего солнца. Земля вокруг города была изрыта копытами лошадей восставших и колёсами их повозок. Но первые морозы уже прихватили её и не дали расползтись. А с приходом весны исчезнут и последние напоминания о безумии Фарна. Дул чистый холодный ветер без всякого намёка на отвратительный запах гниющего бога. Он весело хлопал знамёнами сопровождавшего их эскорта — целой центурии котузенов. Очен решил сопровождать их в поездке на восток в Вану, к святым старцам Катиной родины, коим предстояло наконец уничтожить «Заветную книгу», дабы никому более из рода Рхыфамуна или Аномиуса не повадно было вновь помыслить о безмерной власти и пробудить Безумного бога; дабы мир освободился навеки от хаоса, а люди могли жить и заниматься своими делами под руководством Молодых богов.
