Золотой ключ. Том 1 - Роун Мелани (книги без сокращений .txt) 📗
— Ну, в чем дело? — Он повернул к ней голову, пригляделся. — Матра мейа, да что с твоим лицом?
Она взялась за спинку стула и насупила брови.
— Почем я знаю? Мои глаза — на моей голове, а не на твоей.
— Так не пойдет, — возмутился он и воскликнул:
— Нет! Ведра! Не двигайся!
— Я хочу сесть. — Она так и сделала — осторожно опустилась на стул, элемент композиции.
Сарио вышел из себя. Даже бросил кисть.
— По-твоему, я художник алла прима? Помнится, ты сама писала Алехандро несколько недель. Сааведра слегка улыбнулась.
— Но ты ни разу не говорил, что из меня вышел бы художник алла прима. Или мне изменяет память?
— Вышел бы… Если б ты сама в это поверила и других убедила. А уж после этого писала сколько угодно — никто бы и слова не сказал.
Она прижала ко лбу тыльную сторону ладони, затем убрала волосы с глаз.
— Сарио, почему ты так не любишь детей?
— С чего ты взяла, что я их не люблю?
— Доброго словечка для них у тебя не найдется…
— Дети — это обуза. Сама же говорила, Игнаддио все время путается под ногами, мешает работать, а ведь он даже не твой сын.
— Тут я не спорю, с детьми всегда уйма хлопот. Но когда ты с ними говоришь, враждебность так и брызжет.
— Это из-за тебя, — ответил он бесстрастно. — Ради твоего счастья, таланта, тяги к творчеству. Ты же знаешь, я верю в твой Дар. Ты не можешь не быть Одаренной, и не возьму в толк, почему ты не желаешь, чтобы я тебя испытал.
— Незачем меня испытывать. Да что тебе объяснять, сам все знаешь.
— Да, Ведра, понимаю: ты женщина. Но это ничего не значит. Ты — иная. Я это вижу! Сколько раз тебе говорил, что Свет нельзя утаить! — Он картинно воздел руки. — Ты хоть понимаешь, от чего отказываешься? Ты — Грихальва, женщина, а значит, должна рожать детей.., навсегда и добровольно отрекаясь от Луса до'Орро. — Он осклабился. — Знала б ты, сколько мужчин отдали бы что угодно в обмен на твои способности.
— Нет у меня способностей, кроме тех, которыми я пользуюсь или собираюсь воспользоваться.
— Да, тебе с самого рождения вбивали в голову, что женщинам надеяться не на что. Эйха, ты не представляешь, как меня это бесит! Ты всегда меня выручала, а теперь не позволяешь отплатить добром за добро. Я знаю, кто ты, знаю, кем ты можешь стать.., если только согласишься пройти испытание, доказать самой себе, что у тебя есть Дар и все с ним связанное. — У Сарио сверкали глаза, казалось, от Подступающих слез. — Скажи, почему я должен только брать у тебя, ничего не давая взамен?
— Сарио…
— Ведра, раньше мы любые трудности делили на двоих, а теперь ты хочешь все взвалить на себя. — Он неподвижно сидел на стуле, не сводил глаз с картины. — Ты — это все, что у меня было.
Она долго вглядывалась в его лицо, затем очень тихо сказала:
— Сарио, времена меняются.
— Меняются. Люди тоже.
Она была бледна, черты лица заострились, под глазами лежали темные полукружья.
— Я не хотела тебя расстроить.
— Горькой правдой? Такой, как ты ее видишь? — Он печально улыбнулся. — Сааведра, я знаю, кто я и что я… Помню, сколько пришлось трудиться, чтобы стать тем, кто я есть. Ты не права, если считаешь, что эта должность предназначалась кому-то другому. Ты не права, если считаешь, что я бы не получил ее без твоей помощи.
— Это так, — подтвердила она невесело.
— Ну что ж. — Он с трудом расправил грудь, расслабил сведенные судорогой мышцы. — Ты действительно не желаешь пожертвовать материнством ради таланта?
— Сарио, я хочу детей.
— Это наши сородичи хотят, чтобы ты хотела детей.
— Дело не только в этом.
— Только в этом, не спорь. Тебе внушили мысль о детях, чтобы не ломать голову, как быть с твоим талантом.
— И с моим Даром? — Она улыбнулась и покачала головой. — Сарио, скажи, ты можешь передать свой Дар по наследству?
— Не могу, благодарение Матери и Ее мудрости. — Он поцеловал пальцы, коснулся ими груди. — Не хочу иметь никакого отношения к детям. Не хочу учить сопляков, хочу только писать картины.
Она долго всматривалась в его лицо, взвешивала слова, тон.
— Эйха, наверное, это и к лучшему, — сказала она безрадостно. — Из тебя бы не получился хороший отец.
Этот вывод показался ему совершенно необоснованным.
— Правда? С чего ты взяла?
— Мужчины, которые грубо ведут себя с детьми, редко становятся хорошими отцами. Правда, грубость бывает напускная; некоторые любят детей, просто стараются не показывать этого.
— Бассда, Ведра! Я пришел писать твой портрет, а не обсуждать проблемы отцовства. — Он жестом велел Сааведре подняться. Раздраженно попросил:
— Встань, граццо.
— Я устала. — Она и впрямь выглядела утомленной. — Хочу посидеть, отдохнуть. Пиши пока что-нибудь другое. Лампу, или графин, или фрукты. Они не будут жаловаться на усталость.
— Бассда, — пробормотал он. — Матра Дольча, ты испытываешь мое терпение.
— А ты будь художником алла прима, — предложила она; голос ее был елейным, а слова ироничными. — Что тебе стоит? Ты ведь у нас гений, а у гениев принято делать шедевры на одном дыхании. Возиться над картиной месяцами — это удел посредственности.
Он шумно втянул воздух в легкие, чтобы обрушить на нее гневную тираду, и вдруг обнаружил, что Сааведре уже не до него. Она прислушивалась к шагам за дверью.
Игнаддио. Ну конечно. Пришел подтвердить слова Сарио, что для художников дети — обуза.
— Ведра, — позвал Игнаддио. — Ведра, тебе надо идти.
— Идти? Куда? — Сарио метнул в Сааверду яростный взгляд. — Нет, ты останешься! Будем работать, хватит с меня твоих… Игнаддио просунул голову в комнату.
— Сожалею, Верховный иллюстратор, но ее зовет герцог. Он ждет во дворе у фонтана.
— Матра Дольча! — Со стула взметнулся вихрь розовых юбок и черных вьющихся локонов.
— Мердитго! — проворчал Сарио, когда она выбежала за дверь. Он зло посмотрел на Игнаддио, на кисть, на картину. — Я до скончания века не напишу этот проклятый портрет, если эта парочка не успокоится.
— Можно глянуть? — спросил Игнаддио.
— Нельзя глянуть! Я никому не позволяю смотреть на незаконченную работу.
— Но ты же сам обещал, что после наброска…
