Выстрел в Опере - Лузина Лада (Кучерова Владислава) (лучшие книги txt) 📗

Следующие страниц двадцать занимали непонятные и длиннохвостые формулы, столь заковыристые и бесконечные, что от обилия чисел, иксов, дробей и математических прогрессий у студентки исторического факультета закружилась ее гуманитарная голова.

На двадцать первой странице задачка заканчивалась значком:

А на соседнем листе стояло еще одно число, трижды обведенное ручкой, так эмоционально и криво, точно, вычислив его, скрупулезная Кылына утратила от счастья контроль над собой.

Двести одиннадцать тысяч девятьсот одиннадцать.

Маша расширила глаза. Потом сощурила.

Не помогло.

Под 211911 пристроилось непонятное:

Студентка пролистала еще пару страниц – они были схожими.

Страницы слева занимали подсчеты.

Страницы справа – слова и сокращения.

Сие сильно смахивало на словесную расшифровку левой – математической части.

Но расшифровать расшифровку также не представлялось возможным.

Ковалева вернулась к началу:

«Кто не будет вором? Тот, кто получит двести тысяч?» – подумала она и в недоумении закрыла тетрадь.

– А я вот тут думаю, не записаться ли мне в астрологическую школу Глобы, – доложила ей Даша Чуб.

– Тебе? Киевице? – удивилась подруга. – Ты способна увидеть на небе такое, что Глобе не снилось.

– Да, – согласилась та. – Но только на одну минуту. А сколько часов я должна тупо на небо пялиться? Так, может, хоть астрологию изучу… Еще мне физиогномика нравится. Это читать характер человека по чертам лица. Вот видела морщину у Кати на лбу? Так это огромная редкость! Обычно у всех нормальных людей две продольные морщины, а у нее одна – точно посередине лба. Такая же была у Черчилля. Из этого можно увидеть, что она сильная натура, помешанная на власти.

– А разве это без морщины увидеть нельзя?

– На Кате? Можно.

«Катя плюс мы двое, – предположила Маша. – Вряд ли. Но, допустим. Тогда что такое «верт»? Вертихвостка? Вертеп? Вертеть? Вертолет?

Вертолет мог бы подойти…»

Как раз неподалеку от них, на Ярославовом Валу, во дворе дома № 15 сын известного киевского психиатра – авиаконструктор Игорь Сикорский построил и опробовал в 1911 году первую в мире модель вертолета.

В 1911 году. 201911… Кабы не прилепившаяся впереди двадцатка.

1911 год зашевелился у Маши в уме, и из него, как из скорлупы, обещало вылупиться нечто знакомое. Но обещание свое не сдержало.

– Д-аш, – отрывисто позвала студентка, – помнишь, ты говорила «в Киеве всегда летали»?

– А то! – ожила Чуб. – Я ж мечтала стать космонавтом! И мне предки книжку купили – с картинками, про воздухоплавание. Я ее все детство читала. Вот там я и прочитала, что первую в мире «мертвую петлю» летчик Петр Нестеров сделал в Киеве. Первый вертолет изобрел наш Сикорский. Первый в мире спутник Земли, первую ракету в космос запустил наш Королев [4]. А еще до него киевский инженер Гешвенд придумал «паровоз-самолет» для полетов в космос. Тогда его запихнули в сумасшедший дом, а теперь считают основоположником аэронавтики… И даже первую атомную бомбу изобретали наши! В Америке Кистяковский [5], он в революцию сбежал из Киева в США и был советником Кеннеди. В Москве – наши Курчатов и Александров. Один из Крыма, другой из Киева. Теперь-то ясно чего… – сказала Чуб. – Просто Киев город такой – летательный. Столица Ведьм. Мы тут тысячу лет на метлах рассекали. Ладно, ложись, твоя очередь бдить.

Вздохнув, Маша отложила конспект и, согласно сложившемуся ритуалу смены караула, задрала горло к небу.

Не отрывая глаз от серебряных звезд, она вслепую переместила себя на освобожденный матрас, пока Даша, придерживая напарницу за ягодицы, направляла их на середину ложа.

Небо должно было оставаться в поле их зрения каждую секунду! Поскольку, если на нем загорался «красный огонь», «завидеть» точное местонахождение оного, чтоб «полететь туда», было возможно лишь в самое первое мгновенье.

– Все. Ложись! – дала добро Даша.

Маша Ковалева легла.

От нечего делать Землепотрясная открыла тетрадь с «математикой».

– Фигня какая-то, – прокомментировала она минуту спустя. – Слушай, Маш, а ты ведь нам так и не сказала, чего у тебя такой паршивый настрой? Из-за суда? Да?

– Да, – сказала Маша. Потом подумала и сказала правду: – Нет.

– Конечно нет, – удостоверила Чуб. – Оно у тебя давно паршивое. С тех пор, как ты с Купальского шабаша слиняла. Я ведь знаю, куда ты побежала.

– Знаешь, – не стала спорить та.

– Но я честно молчу.

От удивления Ковалева на миг оторвала взор от жизненно важного неба и взглянула на Дашу.

Даша, честно молчавшая почти трое суток, была явлением невероятным!

– К своему художнику побежала в XIX век. К Врубелю. Верно?

– Верно.

– Ну и че, не сложилось? – соболезнующе сказала подруга.

– Не сложилось.

– Я так и поняла, – удовлетворенно кивнула Чуб. – И у меня с Демоном не сложилось. В смысле, с моим Демоном – с Яном. На шабаше все вроде было туда-сюда… Точно не помню, пьяная была. А когда протрезвела, дошло: то был уже совсем другой Ян. Холодный какой-то. Странно. Я ж ему нравилась – точно!

– Не нравилась ты ему, – неожиданно жестко сказала Маша. – Ни ты, ни я, ни Катя. Поверь. Я с ним говорила.

– С моим Яном?!

– Нет. С моим Деном.

Тут автор обязан кое-что объяснить.

С тем, кого Глава киевских ведьм Василиса Андреевна уважительно величала Хозяином, кого книга Киевиц именовала «Стоящим по левую руку» и кого Даша и Маша, по присущей людям привычке, называли Демоном, – с Демьяном, Яном, Демитрием Киевицким у без году неделя Киевиц сложились сложноподчиненные отношения.

Начать с того, что каждая из Трех видела Своего Демона.

Пред Катей он являлся в облике ледяного блондина.

Пред Дашей – в лице разбитного рыжего парня (в которого Землепотрясная Даша не преминула влюбиться по самые уши!)

Маша же водила знакомство с ночноглазым и черноволосым, представшим пред ней поначалу веселым и добродушным, но очень скоро давшим понять: то была только маска, призванная смягчить случайным избранницам переход в Киев иной.

И Маше первой довелось встретиться с его непроницаемым взглядом, с губами, говорящими загадками и полунамеками. И его пренебрежением.

Не то чтобы Демон отказывался им помогать.

Но ранг его в Киеве был слишком высок, чтобы он счел нужным скрывать: он уважает не их, а их власть, они же – люди, слепые, вызывают у него такое же высокомерное презрение, как слепые котята у людей, не склонных умиляться глупым зверькам.

– Нет, я не верю! – От переизбытка чувств Чуб вскочила на ноги, зазвенела серьгами. – Не верю, что я Яну совсем разонравилась! Вася ж говорила: Демон за нас. Ян верит: мы – истинные. Он нам поможет. Не понимаю, почему он не появляется?

– Он сказал мне, как его найти. – Маша смотрела на небо. – В любом случае придется с ним встретиться. Может, он посоветует, как быть с Акнир. Хотя… – Она помолчала. – Знаешь, я не уверена, что так уж хочу быть Киевицей.

– Ты? – звякнула золотом Чуб. – Ты ж больше всех хотела!

– Не знаю, – выдохнула студентка. – Тут как-то сразу все наложилось. И то, что я из дому ушла. И то, что мы не можем в церковь войти. Я мимо Владимирского собора сегодня шла, меня как ударили! И то, что Мир погиб…

– Ты че, по этому придурку тоскуешь?! – зыкнула Чуб. – Он был сатанист!