Слово погибели № 5 - Дяченко Марина и Сергей (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
Игрису требовался тщательный обыск в доме покойной учительницы. Игрису нужны были все (все!) бумаги, изъятые из дома и школьного кабинета Алисии. «Как их транспортировать?! Может, там тонна!» – «Ничего не знаю, закажите контейнер…» Игрису нужно было, чтобы каждый коллега госпожи Желудь, каждый ученик, выпускник, знакомый или житель поселка ответил на прямо заданный вопрос: не передавала ли Алисия на хранение бумаги, копии бумаг, дискеты, любые материалы? Если передавала – документы эти тоже должны были быть изъяты и отправлены Игрису в столицу.
Он успел.
Поезд уже тронулся. Бегом, как финиширующий спринтер, он пересек перрон и вскочил в дверь, слегка толкнув удивленную проводницу.
– Простите. Я нечаянно.
– Вовремя приходить надо, – сказала она ворчливо, но без злобы.
В купе первого класса было свободно, почти пусто. Игрис рухнул на свое место и сразу же включил компьютер.
– На этой фотографии мы видим памятник маршалу Равелину, – рассказывала девочка лет шестнадцати, бледная, взволнованная, с виду зубрилка. – Почти сорок лет назад, когда никого из нас, школьников, не было на свете, в ходе Священной войны решалась и наша судьба – быть нам рабами или свободными гражданами своей страны. Полчища завоевателей вторглись с запада, относительно легко преодолевая сопротивление военных застав, которые были не готовы к войне. Старый Король отрекся от престола и бежал. До поражения оставались считаные дни, когда командование принял на себя маршал Равелин. Он вместе с двенадцатью своими бойцами – всего двенадцатью! – захватил столичный штаб, изгнал оттуда предателей и коллабора… ционистов, в то время как бои уже шли на улицах города… Всего двенадцать человек и маршал Равелин стали началом нового этапа войны, победоносного! Они сражались с силами, превосходящими их в сотни раз! Двенадцать бойцов погибли, но их подвиг… совершил… перелом в войне. За несколько дней деморализованная армия была обновлена и вступила в бой с верой в победу! Встали все, женщины, дети, как один человек, это были героические дни…
Голос девочки прервался. Игрис, склонившийся к экрану, увидел на ее глазах слезы.
– Мне бы очень хотелось жить в то время, – тихо заговорила она снова. – Это не бравада. Мне не страшно было бы умереть вот так, плечом к плечу со своими, сражаясь за родину…
Камера подалась назад, открывая магнитную доску с прикрепленными к ней фотографиями, большой картой, старым военным плакатом. Игрис увидел переполненную аудиторию, школьников за столами, взрослых, теснящихся в задних рядах: Игрис узнал директрису. Прочие были незнакомые – видимо, приезжие учителя и чиновники. Камера повернулась, охватывая класс целиком, со значением остановилась на лице Алисии Желудь, сидящей за учительским столом.
Изображение замерло.
За окном медленно смеркалось. Поезд должен был прибыть в столицу за полночь. У Игриса чесались и болели глаза под очками.
(Сегодня после полудня на школьном дворе начали собираться ребята, в основном старшеклассники. Многие с цветами. Были малыши и чьи-то матери. «Алисию убили», – передавали друг другу шепотом, стояли тесными кучками, еле слышно переговаривались или подавленно молчали. Потом кто-то первый положил цветы к мемориальному знаку Двенадцати и Равелина – и все последовали его примеру…)
В коридоре за матовой стенкой появился человек, побродил взад-вперед, разминая ноги. Лицо его невозможно было разглядеть – мешали блики на толстом матовом стекле и плывущие по вагону тени. Человек остановился, потом, будто решившись, толкнул дверь в купе к Игрису. В первую секунду лицо его показалось совершенно незнакомым, заурядным; человек двумя ладонями потер щеки, его лицо не изменилось, но Игрис вдруг узнал Певца.
– Добрый вечер, господин Трихвоста. Я все-таки решил с вами поздороваться. А то выходит невежливо.
– Добрый вечер, – сказал Игрис, страшно раздосадованный его эффектным появлением. – Вы не могли бы достать кролика из моей сумки, вон она, на багажной полке?
– Не обижайтесь. – Певец уселся напротив и уставился на Игриса черными, жесткими, проницательными глазами. – Будете со мной говорить – или мне уйти?
– О чем нам говорить?
– Алистан высоко о вас отзывается. Не могу понять почему.
– Польщен, – пробормотал Игрис просто затем, чтобы что-то сказать.
– Как продвигается расследование?
– А это, извините, служебная информация.
– Бросьте. Я встречался с теми же людьми, слышал те же разговоры… Алисия Желудь была под властью манипулятора в последние несколько дней перед смертью.
– У вас есть доказательства?
– Будут.
– Иначе говоря, сфабрикуете?
Певец поджал тонкие темные губы:
– А вы как думаете, господин Трихвоста, почему учительница накануне начала учебного года бросает все и едет в столицу, прихватив с собой одну только зубную щетку?
Игриса будто дернули за язык. «Как же, ведь были еще документы из тайника!» Он удержался в последний момент.
Применял ли Певец магию? Нет. Он провоцировал так ловко, что даже Игрис, сам поднаторевший на такого рода провокациях, едва избежал ловушки. На этот раз. Но поезд шел, маг и следователь сидели друг против друга, без свидетелей; в распоряжении Певца, кроме злосчастного Слова погибели, было множество инструментов для развязывания чужих языков.
– Применив магию против меня, вы усугубите положение Алистана, – предупредил Игрис.
Певец поднял брови:
– Я не считаю вас способным наброситься на чужого ребенка и избить его в кровь. Почему вы так уверены, что я стану применять к вам магию?
– Я не ребенок.
– Да ведь и я не ребенок. – Певец поднялся, легко поклонился, взялся за ручку двери: – У вас магофобия, легкая степень. Всего хорошего.
Агата сидела на кухне над чашкой чая. Игрис остановился в дверях.
Он так надеялся, что они уедут. Что Агата усовестится, или испугается, или не захочет смотреть ему в глаза; ничего подобного. Она обернулась, хлопнула моментально увлажнившимися ресницами и прерывисто вздохнула.
Если бы похоть, обреченно подумал Игрис. Можно было бы понять… и даже испытать мужскую гордость. Наверное. Но ведь не похоть и тем более не любовь – милая пухленькая женщина вздыхает и плачет, а в голове у нее вертятся единички и нули. Идет расчет, не в двоичной, конечно, но в какой-то особенной женской системе счисления.
– Приве-ет, Игрис… Мы уж думали, ты не вернешься до праздника…
«Мы уж думали».
– Доброй ночи, – сказал он холодно и удалился в спальню.
В парке Славы играл духовой оркестр.
Был день прощания с летом, солнечный и теплый. В первое воскресенье сентября всегда вспоминали маршала Равелина; Игрис с Еленой познакомились в этот день восемь лет назад.
По огромному парку шли люди, в основном семьями, с детьми. Охапками несли цветы, клали на мрамор к ногам статуй. Двенадцать бронзовых фигур стояли вровень с прохожими, в человеческий рост, без постамента.
Игрис очень любил этот памятник. Двенадцать фигур, каждая – в движении, в напряжении, в борьбе. Бронзовые ладони, носы и волосы горели под солнцем – так часто их касались. Несколько лет назад Игрис видел своими глазами, как в вечерних сумерках девчонка лет семнадцати подкралась к памятнику и поцеловала самого юного из героев, Студента, в бронзовые губы…
Ему вспомнился открытый урок Алисии Желудь и школьница с дрожащим от волнения голосом. Девчонки влюбляются в мертвых, в бессмертных, овеянных славой. Детский наивный пафос, за которым стоят очень человеческие, искренние побуждения. Что заставляет всех этих людей, взрослых и молодых, приходить в парк Славы не только по праздникам, но и в будни? Или цветы у памятника Равелину на центральной площади? Неписаным законом считается, посетив столицу, обязательно возложить к ногам маршала хоть одну-единственную фиалку…
Елена шла рядом. Он сжимал ладонь жены и думал – не мог не думать – об Алисии Желудь. В День памяти она собирала учеников на школьном дворе, у мемориального знака с барельефом маршала, с именами Двенадцати. Теперь там увядают цветы, предназначенные учительнице, а сама она лежит в цинковом ящике и ждет отправки в Высокий Крот…
