Богатырские хроники. Театрология - Плешаков Константин Викторович (книги без сокращений .txt) 📗
Илья смотрел на патриарха остекленевшими выпученными глазами.
— …Всем троим кажется, что мы от них что-то скрываем, но они сами скрывают многое…
— Мы готовы рассказать, — вмешался я, несколько опешив. — Этот человек, враг…
— Они боятся произносить его имя, потому что у них считают, что стоит произнести это имя трижды и человек этот услышит, где бы он ни был…
— Так ты знаешь, о ком мы говорим! — воскликнул совершенно сбитый с толку Илья.
— Они хотят рассказать нам об этом человеке, но боятся даже произнести его имя, не подозревая, что за стены эти не выходит ничего, что, даже если бы человек этот стоял под окнами, он и то бы ничего не услышал…
И тут внезапно я почувствовал Силу. Она была велика и непонятна мне, я никогда раньше не встречал такой Силы. И я сразу поверил, что за эти стены действительно ничего не выходит.
— …Мы знаем об этом человеке, он часто бывает в этом городе, он вообще много ездит по свету, много больше, чем ему бы следовало, и пора, ой, пора дать ему одно жилище навеки, до Страшного Суда… Мы следим за молодой страной… Она должна крепнуть… Мы знаем, что творит на ней этот человек, как он строит свои оплоты, как он меняет князей, как он хочет властвовать над этой молодой страной, а потом и над другими странами, и над нами… Этот человек спешит… Он стареет…
Патриарх смотрел в пространство перед собой, смежив веки и словно ничего не видя вокруг.
— …Спешат, все спешат, не с кем поговорить… Что с них взять, люди из молодой страны… — Глаза его неожиданно широко раскрылись, он посмотрел на нас и сказал: — Вас проводят. Совсем близко. За стеной. И за нее тоже ничто не выходит. Можете называть имена.
И я впервые услышал смех патриарха.
За стеной нас действительно ждали. В полутемной комнате сидел грек лет шестидесяти; заглянув ему в глаза, я обнаружил совсем не то, что ожидал — великий страх. Он молчал, не поднимаясь со скамьи, молчали и мы. Наконец Илья промолвил:
— Так это ты, значит, знаешь, где Волхв?
Грек судорожно кивнул.
— А откуда ты это знаешь?
Грек отвернулся. Он не хотел говорить. Но Илья был совершенно прав, когда спросил. Не то чтобы я не верил патриарху: Сила, которую я чувствовал в нем, была благой Силой. Но в этом греке я чувствовал страх — страх, и только. А человек в страхе опаснее, чем испуганная змея, это я усвоил твердо.
— Ну что мне тебя пытать, что ли? — спросил Илья грозно.
— Пытали уже! — как-то надсадно выкрикнул грек.
Мы помолчали.
— Волхв? — спросил Добрыня.
Грек судорожно кивнул.
— Вы не очень-то ему верьте, — пробурчал Илья. — Они, может быть, в сговоре тут все.
Патриарх, как видно, сильно подействовал на него — но не так, как ожидал.
— Как же ты спасся? — спросил Добрыня.
— Божьим промыслом.
— Не много я знаю людей, которые спасались от Волхва Божьим промыслом, — протянул Илья.
— А по-другому от него не спасешься, — вымолвил грек.
— Нет, — рассердился Илья. — Ты так со мной не разговаривай. Я не поп и разговоров таких не люблю.
Тут до нас донесся слабый голос из соседней комнаты, где оставался патриарх:
— Обиженного не обижай. Бери, что дают, или прочь.
Выходит, патриарх все слышал.
— Расскажи нам, что можешь, — попросил я.
Грек бросил на меня взгляд исподлобья, снова потупился и забормотал:
— Он был здесь. Он очень торопился. Он бежал от кого-то. Должно быть, от вас. — И он кинул недобрый взгляд на Илью. — Сейчас он на острове Змеином. — Мы молчали. — Все.
— Остров Змеиный, — сказал Добрыня, — где это?
— Остров Змеиный, — заторопился грек, — это маленький островок на Черном море. Совсем маленький. Его легко пропустить. Он в полудне пути от устья Дуная.
— И что там?
— Там ничего нет. Там раньше стоял храм. Очень, очень древний храм. Когда еще и этого города не было, и когда Рима не было, он уже стоял здесь. Там жили жрецы. Уже много веков там никто не живет.
— Молодой народ… — забормотал патриарх за стеной, — не помнит ничего… У греков был герой Ахилл. Он погиб в Троянскую войну. Но молодой народ не знает пока о Троянской войне. Прах Ахилла его друг Патрокл перенес на этот остров. Ахилл и Патрокл были… мы об этом никогда не думали, но это забавно… Ахилл и Патрокл были греческие богатыри… Говорят, что на острове Змеином — вход в ад…
Хотя патриарх говорил тихо, готов поклясться, что! слабое эхо прошло по комнате: «в ад… ад… ад…»
— Волхв там один? — спросил Илья, не обращая внимания на зловещее эхо.
— Не знаю. Он там.
— Как долго он там пробудет?
— Не знаю. Ничего больше не знаю. — Грек снова поднял голову, мельком взглянул на нас: — Он опасен, как волк.
— Знаем, — буркнул Илья. Он потоптался на месте, с некоторым сожалением поглядывая на грека, как будто сокрушаясь, что нельзя его хорошенько потрясти, потом кивнул на стену, за которой, как видно, все еще сидел и слушал патриарх, наклонился к нам и шепнул:
— С этим прощаться будем или как?
— Или как, — сказал Добрыня. — Если ты не хочешь, чтобы он наставил тебя в христианской вере.
Илья потоптался в поисках выхода; тут дверь распахнулась там, где ей и быть-то, казалось, не полагалось бы, и мы поняли, что разговор действительно окончен.
За стенами монастыря Сила исчезла. Был просто сухой сладкий воздух. Кипарисы, как монахи, стояли кругом. Слышался говор города.
— Домой? — сказал я.
— У богатыря нет дома, — неожиданно горько сказал Добрыня, и я вспомнил, что у Добрыни-то дом был, но дом этот был разрушен Волхвом…
Я не стал ничего возражать, хотя Добрыня мог бы и привыкнуть к тому, что я любое временное пристанище называю домом. Так уж я устроен, что стоит мне приехать куда-то, как я сразу называю место, где я остановился, домом. Может быть, потому, что настоящего дома у меня действительно не было и, судя по всему, никогда уже и не будет. Но ничего плохого я в этом не видел и, стряхнув с себя некоторое оцепенение, направился за товарищами.
Вскоре мы уже укладывались на ночь в келье, которую отвел нам монастырь. И тут мне неудержимо захотелось веселья.
— Богатыри, — сказал я, — а не провести ли нам последнюю ночь в Царьграде весело?
Добрыня посмотрел на меня сумрачно и стал раздеваться: он думал о Волхве. Илья с кряхтением принялся стягивать сапог: он не мог оправиться от встречи с патриархом. Я пожал плечами, смахнул с себя пыль и вышел.
Дорогу в веселые кварталы я знал преотлично. Чем ближе я был к цели, тем сильнее билось сердце, те полнее кровь наполняла жилы. Я чувствовал, что молодею.
Знакомая харчевня была полна народа. Запахи жареной рыбы, масла, вина, пота ударили мне в нос, были бы неприятные запахи, если бы я не знал, что они связаны с весельем. Хозяин уже бежал ко мне, уже появились девицы…
Я спросил вина; я не узнавал девиц: я не был Царьграде года три, и за это время прежние успели состариться и уйти. А вот хозяин помнил меня, и помнил его. Терпкое вино казалось мне слабым, и пил кубок за кубком, я уже болтал с кучерявой девой которая обнимала меня за шею, вот уже за моим столом сидели прихлебалы и пили за мое здоровье.
— Чтобы оба твои меча были сильны — крикнул один, и все захохотали.
— Чтобы тебе никогда не пришлось вытаскивать свой единственный кинжал из ножен! — крикнул я ответ, чувствуя, что хмелею.
Мне нравилась эта гречанка, я знал, что уже скор буду с ней наверху.
Но я явно не нравился тому греку, который подольстился к моим мечам и над которым я в ответ посмеялся.
— Я сказал: «Чтобы оба твои меча были сильны» но я не закончил: как они бывают сильны у настоящих мужчин, к которым ты не принадлежишь! — выкрикнул он под одобрительные возгласы.
Я понял, что меня здесь уже все забыли, кроме хозяина, поэтому стряхнул с себя мою подругу и ударом кулака отбросил насмешника. Товарищи его вскочили. Угрожающе зашумев, они стали надвигаться меня. Греческие моряки люди крепкие, и я уже предвкушал хорошую потасовку, когда вдруг в воздухе просвистел нож — я едва успел увернуться. Не знаю, кто его швырнул, но только через мгновение я опрокинул длинный стол на нападающих и затем ринулся на них с кинжалом — меч было рано обнажать.
