Король-Бродяга (День дурака, час шута) (СИ) - Белякова Евгения Петровна (мир книг TXT) 📗
Эдуард тоже заметил, что зрителей прибавилось, и, выдавив из себя улыбку, вежливо произнес:
— Мы рады приветствовать всех наших подданных.
Это его королевское 'мы'… напоминает, что он почти король? Но я и так знаю. Но Эдуардик сумел-таки меня удивить. Склонившись к Вито (тот все еще стоял на лестнице чуть ниже всех остальных), принц возложил свою почти королевскую длань ему на плечо и с силой сжал. И прошептал — я уверен, слышали его слова только мы с Советником.
— Я помню все заговоры, направленные против меня. Вы замечены уже в двух… третьего вам не пережить.
И, вскинув голову, отступил на пару шагов, обводя толпу обворожительной улыбкой. Волчонок показал клыки. Только вот одна беда — Вито это нисколько не впечатлило, по крайней мере внешне. Он премило улыбнулся и поклонился Его высочеству. Я присоединился к Советнику, сгибаясь, как положено. И когда выпрямился, заметил, что к нам приближается недавнее видение — Алисия, на этот раз одна, без отца. Щеки ее чуть порозовели, будто она бежала, но сейчас походка была плавной; подойдя ближе, она, прижав пальцы к губам, потупила глаза. Присела в реверансе.
— Ваше Высочество… я думала, Вы будете в саду… ждала Вас — возле Розовой беседки.
Дитя, а знаешь ли ты, что эта самая беседка традиционно — излюбленное место свиданий нетерпеливых парочек? Видимо, нет, иначе не говорила бы при посторонних так спокойно о назначенной встрече.
— Я помню, — отрывисто бросил принц. — Стихотворение Люилля. Я хотел прочесть Вам его.
Он не спускал глаз с лица Вито. Придворные меж тем устроили вокруг нас несколько хаотичную карусель — делая вид, что просто прогуливаются, они норовили подобраться ближе, чтобы подслушать, о чем же это мы разговариваем.
— Как жаль, что Вы уже не успеете его прочесть, — сказал Вито, — через минуту-другую зайдет солнце.
— Солнце? — не в силах оторваться от глаз Советника, через силу переспросил принц.
— Солнце. — Повторил Вито. — Закат. Традиция. Коронация.
— Ох, Ваше Высочество, — взмолилась Алисия, беря под руку Эдуарда. Ее чувство этикета было задето во второй раз за такое короткое время; девочке будет о чем поразмыслить. Она взяла принца под руку и попыталась тактично сдвинуть его с места, сделав маленький шажок в сторону залы. Но принц словно врос в землю. Садящееся солнце последними лучами осветило его кожу, рыхлую, как бок глиняного кувшина; цепочка ассоциаций завела меня еще дальше, чему я противиться не мог — принц на миг показался мне весь, целиком сделанный из ломкой, плохо обожженной глины.
Что-то странное творилось со мной — чувства перепутались, зрение стало четче, и это было похоже на действие магии, только шла она изнутри. Бесконтрольно. Тем временем Эдуард, оценив попытки увести его, поцеловал девушке пальцы.
— Милая Алисия, — сладким голосом обратился он к ней, — видите вот этого старика?
— Конечно, вижу, — она не понимала, но уже заранее безоговорочно верила всему, что скажет ее кавалер. Да, я как-то вдруг, озарением (свыше ли?) понял, что не просто так эта стеснительная и воспитанная девушка сжимает локоток принца. Я даже не стал смотреть вопросительно на Вито, все было ясно — они помолвлены. Продана, отдана этому хорьку.
— Берегитесь его, — светским тоном предостерег ее Эдуард, так, словно речь шла о бешеной собаке, могущей укусить. — Он одержим. Худшего злодея свет не видывал. Хотя в чем-то я благодарен ему, — рот его скривился, готовый плюнуть следующее слово, — ведь из-за него я впервые осознал, насколько подл и предательски обманчив может быть этот мир.
Меня подмывало расхохотаться от абсурдности происходящего, но отчего-то ком стал в горле. Да и земля чуть качнулась. Нет, не злоба этого детеныша, не его надменно-ненавидящий тон или оскорбительные слова пошатнули меня и заставили вцепиться в край каменной вазы, роняя на усыпанную песком землю каменную крошку и лепестки. А то, что я на несколько секунд почувствовал себя на месте принца. Влез в его шкуру, дурно пахнущую страхом плоть, взглянул на мир его глазами… Насколько же исковеркана его душа… То, что он видит — отражение в кривом зеркале, напитанное его иллюзиями и ночными кошмарами, амбициями и одиночеством. На мгновение мне стало жаль его. Но только на один миг — жалость вскоре схлынула, словно приливная волна, оставив во мне только водоросли брезгливости. Он сам взрастил свою душу — такой.
— Я не понимаю, — Алисия побледнела. Нежный цветок, ломкий стебель, чуть надави — хрустнет, истечет соком…
— Вот и хорошо. — Эдуард, наконец, соблаговолил сдвинуться с места, позволяя девушке увлечь себя к Королевской зале, но потом, сделав вид, что чуть было не забыл, обернулся и сказал:
— Советник, Вы ведь тоже обязаны там присутствовать, не забыли? Вы возлагаете на меня корону моего отца — по традиции.
— Спешу исполнить Ваше приказание, Ваше Высочество, — поклонился Вито.
Я очень внимательно посмотрел на него, и, только благодаря внезапно обострившейся проницательности сумел определить тень неясного чувства в его глазах. Что это было за чувство, я так и не смог понять, но оно было. Как отблеск золотой монеты на дне илистого озерца.
Придворные о чем-то зашептались, принц, не меняя оскалено-царственного выражения лица, направился ко входу в залу, где его уже ждала та самая троица — король Тобиас, граф и барон.
— Эдуард и король Тобиас очень дружны, — тихо сказал Советник, провожая глазами толпу, потянувшуюся вслед принцу.
— Прости, Вито, — оборвал я его, — но мне сейчас не до этих, несомненно, интересных, сведений. Мне бы лучше присесть.
— Вам плохо?
— Мне… странно. — Постепенно чуждые, на самом пороге чувствительности — сделай шаг, и провалишься в бездну — ощущения стали отступать, и солнце не казалось мне косматым огненным шаром, запахи астр, торчащих из каменной вазы, прекратили терзать мое обоняние.
— Я попрошу кого-нибудь из слуг отвести Вас к… куда-то, где можно присесть. Мне надо… возложить корону.
— Вот иди и возлагай.
Я хотел показать ему, что он не дождется от меня слов 'ах, какая мразь ваш принц, посадите лучше меня на трон'. Но Советник, кажется, и не рассчитывал их услышать — он только прошептал:
— Поберегите себя.
И быстрым шагом направился с террасы в замок.
Не знаю и сейчас, почему я просто не сбежал. А ведь мог бы, мог… Невзрачный старик, мокрые ноги, клумбы с астрами — садом, потом мимо стены, с которой когда-то вечность назад упал мой тезка, сын барона… И только меня и видели. Но…
Я готов хоть сейчас признаться в любви двум городам. Стихами — Дор-Надиру, который был и останется навсегда поэзией для меня, вся жизнь его — ритм и рифма; гуляя по его улочкам словно перескакиваешь со строфы на строфу, чувствуя повторяющиеся мотивы, переулки созвучны друг другу, как 'кровь-любовь', и когда-нибудь я напишу о Дор-Надире поэму, острую, как нож в живот.
А Валедо… Мой родной город скорее прозаик, чем поэт, нет в нем ни музыки, ни изящества, однако же некая стройность в нем есть, и посему я нарек бы его городом-пьесой. Паузы и мизансцены, слезы — вода, раны — алый шелк, прижатый к груди. Я не люблю его от этого меньше, просто он — другой. Я намеревался быть в день коронации всего лишь подглядывающим статистом, или получившим контрамарку счастливчиком, или же просто дальним родственником, обязанным сопровождать свою полоумную тетушку, любительницу театра; словом, я хотел иметь как можно меньшее отношение ко всему происходящему, но… Кто-то из главных действующих лиц внезапно умер, или переписали сюжет — и вот уже я стою, тоскливыми глазами глядя на широкие двери, ведущие в Главную залу, мимо меня течет людской поток — роли, маски, — сердце колотится, как сумасшедшее, а Судьба приглашающее машет рукой. В тот момент я не верил, что могу просто развернуться и уйти, знаете, я просто подчинился. Может, струсил. Змеиный шепот принца уже сам по себе был вполне однозначной угрозой, присутствие локрелеонцев — тревожным звоночком, но я плюнул на все, потому что хотел… что? Еще раз увидеть серебристо-туманную девушку, так похожую на мою жену? Или корону, что, опустившись на голову этому ненавидящему всех и вся юнцу, отсрочит для меня еще на несколько десятилетий опасность сесть на трон?
